О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

Во-первых, обычно меня встречал встревоженный фермер и спешил сообщить, как идет теленок и когда начались схватки, но на этот раз я почувствовал себя незваным гостем. Во-вторых, я привык к коровникам с булыжным полом, где дрожащий свет керосинового фонаря падал на деревянные перегородки и на спины нескольких коров, но сейчас передо мной тянулся залитый ярким электрическим светом бетонный проход, а по сторонам его – два словно бесконечных ряда коровьих задов, разделенных перегородками из металлических труб. В-третьих, вместо обычной утренней тишины здесь гремели подойники, ритмично пульсировали доильные аппараты и вопили громкоговорители. Везде суетились люди в белоснежных халатах и колпаках, и никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

Большая молочная ферма, какие тогда только-только появлялись в здешних краях. Вместо одинокой фигуры на трехногом табурете, вжимающейся щекой в коровий бок и извлекающей журчащие струйки молока, тут кружил безликий хоровод.

Я стоял на пороге, а во дворе позади меня из черноты вверху сыпал какой-то особенно холодный снег. Чтобы приехать сюда, я покинул теплый уют супружеской постели, и мне казалось, что со мной могли хотя бы поздороваться. Тут я заметил, что мимо с подойником в руке рысцой пробегает хозяин.

– Э-эй, мистер Блэкберн! – крикнул я. – Вы мне звонили… У вас корова телится?

Он остановился и посмотрел на меня непонимающими глазами.

– А?.. Ну да… Она вон там…

Он показал на светло-рыжую корову дальше по проходу. Узнать ее было легко – только она одна лежала на полу.

– Давно началось? – спросил я, переводя взгляд на мистера Блэкберна, но он уже убежал. Я кинулся за ним, нагнал его в молочной и повторил свой вопрос.

– Ей бы вчера надо было опростаться. Вроде что-то не так. – Он начал сливать молоко из подойника через охладитель в большой бидон.

– Вы ее прощупывали?

– Да нет, времени не было. – Он затравленно посмотрел на меня. – Мы с утренней дойкой припоздали, а молочник ждать не станет.

Я прекрасно его понимал. Шоферы больших молочных компаний, забиравшие бидоны, были свирепым народом. Дома у себя они могли быть любящими мужьями и заботливыми отцами, но впадали в бешенство, если фермеры заставляли их ждать хотя бы минуту. Винить я их не могу: они объезжали множество разбросанных ферм, и мне не раз случалось видеть, в какое они приходили состояние, сталкиваясь с нерасторопностью, – на них страшно было смотреть.

– Ну хорошо, – сказал я. – Могу я попросить мыло, горячей воды и полотенце?

Мистер Блэкберн мотнул головой в сторону дальнего угла.

– Вы уж сами себя обслужите. Там все есть. А мне некогда. – И он удалился той же деловитой рысцой. Перед молочником он трепетал явно куда больше, чем передо мной.

Я налил ведро воды, нашел кусок мыла и перекинул через плечо полотенце. Вернувшись в коровник к своей пациентке, я тщетно поискал взглядом дощечку с ее кличкой. В те дни такие дощечки красовались над стойлами почти во всех коровниках, но тут не было никаких Ромашек, Джеанни или Незабудок. Одни номера.

Перед тем как снять пиджак, я заглянул ей в ухо: вытатуированные цифры четко выделялись на кремово-белой поверхности. Она оказалась номером восемьдесят седьмым.

Я снял рубашку, и тут выяснилось, что в современных коровниках, вроде этого, из стен не торчат гвозди, на которые так удобно вешать одежду. Мне пришлось свернуть пиджак и рубашку и отнести их в молочную. Там я отыскал пустой мешок и при помощи шпагата приладил его к поясу, точно фартук.

По-прежнему никем не замечаемый, я вернулся, намылил руку по плечо и ввел ее в корову. Мои пальцы коснулись теленка, только когда я забрался очень глубоко. Это было странно: ведь ему следовало появиться на свет еще вчера. Нащупал я верхнюю часть головы – мордочка не была обращена вперед, как при нормальном положении плода, а повернута к груди, и ноги тоже загибались под туловище.

И я заметил еще кое-что: обследование не вызвало ответных потуг и корова даже не попыталась подняться с пола. С номером восемьдесят семь что-то было очень неладно.

Лежа во всю длину на цементе, я приподнял голову, скользнул взглядом по светло-рыжей спине с вкраплениями белых волосков, осмотрел шею и понял, что нашел причину. Это характерное искривление! Номер восемьдесят семь, опустив голову на грудь, вяло смотрела в стену перед собой, но своеобразный изгиб шеи все мне объяснил.

Я встал, вымыл и вытер руки, а затем отправился на поиски мистера Блэкберна. Нагнувшись к вымени жирной бурой коровы, он снимал стаканы с сосков.

– У нее родильный парез, – сказал я.

– А-а! – ответил он, схватил ведро, проскользнул мимо меня и направился к молочной.

Я пошел рядом с ним.

– Поэтому она не тужится. Матка у нее не сокращается. Она не отелится, если не ввести ей кальция.

– Вот и хорошо! – Он так и не посмотрел на меня. – Вы его введете?

– Конечно, – сказал я вслед его удаляющейся спине.

Снаружи во мраке все еще кружили вихри снега, и я подумал, не одеться ли мне. Чтобы тут же снова раздеваться? А, ладно! Пока я возился, отыскивая в багажнике бутылки с кальцием и диафрагменный насос, на мою голую спину садились и садились крупные хлопья.

Вернувшись в коровник, я поглядел вокруг в поисках помощника, но все по-прежнему лихорадочно занимались своим делом. Значит, придется одному опрокидывать корову на бок и вводить ей кальций в вену. Тут уж все зависит от того, насколько глубока ее кома.

По-видимому, очень глубока! Когда я уперся ногами в нижнюю трубу металлической перегородки и нажал обеими ладонями на плечо моей пациентки, она сразу завалилась на бок. Чтобы удержать ее в этом положении, я лег на нее, ввел иглу и начал накачивать кальций.

Беда была только в том, что мои ноги просунулись в станок справа прямо под стоящую в нем корову, которая оказалась довольно нервной и без всякого удовольствия отнеслась к тому, что между ее задними ногами вдруг появились резиновые сапоги. Свое неодобрение она выразила тем, что несколько раз наступила мне на лодыжки и ловко пнула меня в бедро, но я не осмеливался пошевельнуться, потому что кальций прекрасно шел в вену.

Когда бутылка, опустела, я, подпирая мою пациентку коленями, снова перевернул ее на грудь и ввел ей подкожно еще бутылку магнезии кальция и фосфора. К тому времени, когда я кончил и промассировал желвак, номер восемьдесят семь выглядела уже значительно лучше.

Я протер и убрал иглу и насос, а потом вновь намылил руки – все это не торопясь, потому что каждая лишняя минута приносила моей пациентке новые силы.

Стремительное действие кальция неизменно доставляло мне незатейливую радость: когда я вновь ввел руку, разница с предыдущим исследованием была поразительной. Матка, недавно еще такая вялая, сжала мою кисть, по телу коровы прошла волна мощных потуг, она повернула голову, поглядела на меня и издала негромкое мычание – не от боли, а словно говоря: "Ну, теперь я постараюсь!"

– Вот и хорошо, милуша, – ответил я. – Я побуду с тобой, пока все не кончится.

При других обстоятельствах меня смутила бы мысль, что кто-нибудь услышит, как я разговариваю с коровой, но здесь лязг ведер и вопли радио надежно заглушали нашу беседу.

Предстояло еще вернуть плод в правильное положение, а это требовало времени, но у меня было странное ощущение душевной близости с этой коровой, потому что и она, и я словно бы никого вокруг не интересовали. Лежа ничком на каменном полу, который с каждой секундой становился все жестче, я чувствовал себя удивительно одиноким и заброшенным, хотя дояры то и дело спотыкались о мое распростертое тело. Нам с номером восемьдесят седьмым приходилось рассчитывать только на себя.

И еще мне не хватало сознания собственной важности. Самые тяжелые усилия при долгом и сложном отеле искупаются мыслью, что ты участник маленькой, но захватывающей драмы: встревоженный фермер, усердствующие работники, опасность потерять теленка или корову – и ветеринар, бесспорно, в главной роли. Пусть даже в роли злодея, но тем не менее главной. А тут я чуть ли не статист, обозначенный в списке действующих лиц под рубрикой "и другие". Таков, значит, облик грядущего.

И тем не менее… и тем не менее… корова-то телится, Я приподнял нижнюю челюсть теленка и при следующей потуге вывел мордочку за край тазового отверстия. Потом нащупал ножки и, когда новое усилие коровы придвинуло малыша ко мне, выпрямил их. Теперь путь ему был облегчен.

Я не стал ускорять события, а просто лежал, предоставляя корове заниматься своим делом. Но тут к ее норовистой соседке справа подошел дояр и уже собрался надеть ей на соски стаканы доильного аппарата, как она повернулась к нему боком, задрала хвост и обдала мою спину потоком жидкого навоза.

Дояр повернул ее обратно, надел стаканы, схватил шланг для мытья коровника, и секунду спустя мне в плечи ударила ледяная струя, прошлась по торсу до брюк, а затем мой благодетель вытер мне спину запасным полотенцем для обсушивания вымени.