94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Все же язык располагает другим средством для того, чтобы действительно выразить глагольную функцию. Правда, ни Кэри, ни Джадсон не дают удовлетворительной характеристики этого средства, имеющего сильное сходство с добавляемым служебным глаголом. А именно — если нужно действительно поставить в конце пред- вложения настоящий спрягаемый глагол и исключить всякую связь с последующим, то после корня или глагольной формы вместо thangставится eng (iН.). Таким образом предотвращаются любые недоразумения, для которых могла бы дать повод соединительная природа частицы thang, и последовательность стоящих друг за другом причастий действительно прерывается;pru-engзначит действительно '(я и т. д.) делаю',но уже не 'я есмь делающий', pru-pri:-eng— 'я сделал', а не 'я был делающим'. Собственного значения этого сло- "вечка не сообщают ни Кэри, ни Джадсон. Последний говорит лишь, что оно равноценно (equivalent) глаголу hri (shi) 'быть'. При этом, однако, кажется странным, что оно применяется при спряжении самого этого глагола Ч Согласно Кэри и Хоу, это также падежный показатель генитива: lu-eng'человека'. Джадсон такого значения не приводит Однако эта конечная частица, как уверяет Кэри, ред- ко употребляется в разговоре, да и на письме главным образом встречается в переводах с пали. Последняя особенность объясняется склонностью бирманского к соединению предложения в речи и, напротив, регулярным строением периодов языка — потомка санскрита. Более конкретной причиной того, почему именно переводы с па- 'ли обнаруживают склонность к употреблению этого служебного слова, я полагаю, является тот факт, что язык пали при выражении ''многих времен связывает причастия с глаголом 'быть', после чего ^всегда ставит вспомогательный глагол с некоторыми фонетическими ^изменениями Бирманские переводчики могли, следуя оригиналу, 'Искать эквивалент этого вспомогательного глагола и выбрать engв качестве такового. По этой причине, однако, нельзя считать данное слово не исконно бирманским, заимствованным из пали. Точный перевод палийских вспомогательных форм был невозможен уже потому, что в бирманском глаголе отсутствует обозначение лиц. Особенностью бирманского языка является то, что разбираемая конечная частица может использоваться после всех глагольных форм, кроме футурума. Упомянутая конструкция в пали как будто бы пред- ЭТочтительно встречается в прошедших временах. Однако вряд ли это объясняется природой частиц футурума, поскольку последние без труда допускают после себя thang. Кэри, обращающий похвальное внимание на различение причастных форм и спрягаемого глагола, замечает, что единственные в этом языке формы, в какой-то степени меющие вид этой последней части речи, — это повелительная и вопросительная формы [74]. Но это кажущееся исключение объясняется "ишь тем, что названные формы не могут сочетаться с падежными Показателями, с которыми не могут соединяться характерные для йих частицы, ибо эти частицы завершают форму п соединительное thangпри наличии вопросительных глаголов ставится перед ними с тем, чтобы лучше обозначить их собственную связь с временными частицами.

Свойства, весьма сходные со свойствами рассмотренного выше thang, имеет соединительная частица thau. Но так как здесь для меня важно лишь описать характер языка в целом, я не останавливаюсь на отдельных моментах его сходств и различий. Существуют еще и другие соединительные частицы, которые аналогичным образом, ничего не добавляя к смыслу, приставляются к глагольной форме, вытесняя при этом со своего места частицы thangи thau. Некоторые из них, однако, в других случаях используются как показатели конъюнктива, и лишь в контексте можно определить их конкретное предназначение.

Порядок членов предложения таков, что сначала ставится субъект, затем объект, а в последнюю очередь глагол: „бог землю создал"; „король своему генералу сказал"; „он мне дал". Очевидно, что позиция глагола в этой конструкции не естественная, ибо в последовательности идей данная часть речи помещается между субъектом и объектом. Но в бирманском такая позиция объясняется тем, что глагол, собственно, представляет собой всего лишь причастие, которое само по своей природе требует некоего завершения и к тому же заключает в себе частицу, назначением которой является соединение с чем-либо последующим. Таким образом, эта глагольная форма, не образуя предложения, подобно настоящему глаголу, вбирает в себя все предыдущее и переносит его в последующее. Кэри замечает, что благодаря этим формам язык по мере надобности может вплетать предложения друг в друга, не доходя при этом до конца; он добавляет, что такой стиль в высшей степени характерен для всех чисто бирманских произведений. И чем дальше отодвигается заключительный момент разворачивающегося в виде взаимосплетен- ных предложений рассуждения, тем более тщательно язык должен заканчивать каждое отдельное предложение подчиненным этой цели словом. Эта форма пронизывает и весь язык в целом, отчего определение всегда предшествует определяемому. Таким образом, говорится не рыба находится в воде; пастух идете коровами; я ем рис, сваренный с маслом, но: в воде рыба находится; с коровами пастух идет; я с рисом сваренным масло ем. С этой же целью в конце каждого вводного предложения всегда ставится слово, к которому уже более не требуется никакого определения. Далее, более общее определение регулярно предшествует более частному. Это особенно ясно видно в переводах с других языков. Если в английской библии в Евангелии от Иоанна (21,2) говорится: andNathanaelofСапа inGalilee(„и Ha- фанаил из Каны Галилейской"), то в бирманском переводе порядок слов изменяется и говорится: „Галилеи области Каны города выходец Нафанаил".

Другой способ объединения нескольких предложений заключается в превращении их в части сложения, в котором каждое предложение становится прилагательным, предшествующим существительному. В выражении „Я хвалю господа, который создал все сущее, который свободен от греха, и т. д." каждое из многочисленных подчиненных предложений посредством уже описанного выше'в этой функции слова tbauсвязывается с существительным, которое при этом ставится после последнего из них. Таким образом, все подчиненные предложения помещаются впереди и рассматриваются как одно сложное слово вместе со следующим за ними существительным; глагол („я хвалю") заключает предложение. Правда, для облегчения понимания бирманское письмо отграничивает каждый отдельный элемент длинного сложения специальным знаком препинания. Регулярность такой постановки сама облегчает процесс восприятия структуры периода, для чего в предложениях подобного рода требуется лишь следовать от конца к началу. Только при восприятии на слух необходимо сильно напрягать внимание, чтобы узнать, к чему относятся бесчисленные предпосланные предикаты. Но, по- видимому, разговорный язык избегает столь многосоставных выражений.

Построение бирманского языка таково, что ему вообще совершенно не свойственно располагать отдельные части периодов с должной обособленностью таким образом, чтобы управляемое предложение следовало за управляющим. Он стремится включить, скорее, первое во второе, в результате чего порядок следования, естественно, меняется. Таким образом, здесь целые предложения трактуются как отдельные имена. Чтобы, к примеру, сказать: „Я слышал, что ты продал свои книги", нужно изменить порядок следования элементов: в начале поставить „твои книги", затем поставить перфект от глагола „продавать" и только потом добавить показатель аккузатива, вслед за которым, наконец, необходимо поместить „я слышал".

Если в ходе предпринятого здесь анализа мне удалось правильно определить путь, идя по которому бирманский язык стремится воплотить мысль в речи, то становится видно, что, хотя, с одной стороны, бирманскому не свойственно полное отсутствие грамматических форм, с другой стороны, он не может добиться их правильного образования. Поэтому бирманский язык по своему строению находится между двумя языковыми типами, то есть расположен как бы посередине. Достижению истинно грамматических форм препятствует уже сама первоначальная структура его слова, ибо он относится к типу односложных языков, которым пользуются народы, живущие между Китаем и Индией. Правда, влияние этой особенности словообразования на глубинные основы строения этих языков не приводит непосредственно к тому, что каждое понятие оказывается заключенным в нескольких тесно связанных друг с другом звуках. Но поскольку в этих языках односложность возникает не случайно, а, напротив, удерживается органами речи намеренно и при помощи их индивидуальной ориентации, то с нею оказывается связанным особое выделение каждого слога, что в свою очередь, естественным образом, вследствие вытекающей отсюда невозможности слить воедино суффиксы, обозначающие отношения с материально значимыми словами, затрагивает сокровеннейшие глубины языкового строения. «Нации Индокитая, — говорит Лейден — вобрали в себя множество слов иали, но приспособили все эти слова к своему специфическому произношению, при котором они каждый слог выделяют как отдельное слово.» Следовательно, это свойство необходимо считать характернейшей особенностью рассматриваемых языков, равно как и китайского, и никогда не забывать о нем при исследовании их строя, а может быть, даже брать за основу, ибо всякий язык исходит из звука. С этим свойством связано и другое свойство, в гораздо меньшей степени характерное для прочих языков, а именно — увеличение разнообразия и умножение словарного запаса посредством различных акцентов *, которые придаются словам. Китайские акценты известны; но некоторые языки Индокитая, в частности сиамский и аннамский, обладают ими в таком большом количестве, что для нашего слуха почти невозможно их правильно уловить и различить. Речь при этом уподобляется пению или речитативу, и Лоу с полным правом сравнивает сиамские акценты с музыкальной гаммой [75]. Эти акценты, помимо всего, обусловливают еще большие и более многочисленные диалектные различия, чем обычные звуки, и утверждается, что во Вьетнаме каждая сколько-нибудь значительная местность имеет свой собственный диалект, и жители соседних мест, чтобы объясниться друг с другом, иногда вынуждены прибегать к письменному языку [76]. Бирманский язык обладает двумя такими акцентами: долгим и мягким, обозначающимся двумя точками, которые ставятся друг над другом в конце слова, и кратким и ломаным, который обозначается точкой под словом. Если добавить сюда еще и произношение, лишенное акцента, то окажется, что одно и то же слово с более или менее различающимся значением может выступать в языке в трояком виде; например: ро 'задерживать; насыпать; переполнять; длинная овальная корзина': рб: 'прикреплять или связывать друг с другом; подвешивать; насекомое; червь'; рб- 'нести, приносить; учить; преподавать; высказывать (например, желание или благословение); быть брошенным во что-либо или на что-либо'; па 'я', па: 'пять, рыба'. Однако не всякое слово обладает этими различными акцентами. Некоторые конечные гласные не принимают ни одного из двух акцентов, другие — только один из них, и в любом случае они характерны лишь для слов, которые заканчиваются на гласный или на носовой согласный. Последнее четко указывает на то, что они суть модификации гласных и неотделимы от последних. Когда два бирманских односложных слова объединяются в словосложении, первое из них не теряет своего акцента, из чего, видимо, можно заключить, что и в сложениях благодаря произно шению слоги отделяются друг от друга подобно самостоятельнымсловам. Часто появление этих акцентов объясняется потребностью односложных языков в увеличении числа возможных звукосочетаний. Но подобный преднамеренный акт вряд ли мыслим. Наоборот, представляется гораздо более естественным то, что эти разнообразные модификации произношения первоначально и исходно были свойственны органам речи и звуковым навыкам народов, что слоги, з целях отчетливости звучания, слышались каждый в отдельности и с небольшими паузами и что именно этот навык препятствовал образованию многосложных слов.