Полет сокола - Смит Уилбур

Молясь, она приподняла укрывавшую ноги тяжелую накидку, зажмурившись от резкой вони. Джуба с женщиной каранга еле удерживали сопротивлявшееся тело.

Робин осмотрела ноги и поняла еще одну причину, по которой отец остался здесь: он не мог уйти — бедренная кость была сломана в нескольких местах. Возможно, сломалась и хрупкая шейка бедра. Переломы, по‑видимому, не срослись как следует, и грубо сработанная деревянная шина особой помощи не принесла — вероятно, ее наложили слишком туго, и глубокие гнойные язвы разъели тело до самой кости. От них и исходил густой запах разложения.

Доктор поспешно прикрыла отца до пояса. Без лекарств и инструментов она ничего не могла сделать и лишь причиняла больному боль и унижение. Отец вырывался, мотал головой и вопил, как капризный младенец, широко разевая беззубый рот.

Женщина склонилась над ним, подняла темную тугую грудь и сдавила пальцами сосок, потом остановилась и робко, жалобно взглянула на доктора.

Робин поняла. Опустив глаза, она повернулась к выходу из пещеры.

— Я пойду за умути. Вернусь вечером.

Младенческие вопли за спиной сменило тихое довольное причмокивание.

Робин спускалась по крутой тропинке при свете луны и не находила в душе ни стыда, ни гнева. Ее переполняла жалость. Фуллер Баллантайн завершил круг и впал в детство, вот и все. Робин чувствовала горячую благодарность к женщине каранга, искренне поражаясь ее верности и самоотверженности. Сколько же времени она оставалась с отцом после того, как все причины быть вместе исчезли?

Робин вспомнила мать и ее преданность тому же самому человеку, вспомнила Сару и мальчика, терпеливо ожидающих у далекой Замбези. А как упорно стремилась к отцу она сама! Фуллер Баллантайн притягивал столь же мощно, как умел отталкивать.

Взяв Джубу за руку, как ребенка, чтобы успокоить ее и саму себя, Робин торопливо шагала по залитой лунным светом тропинке вдоль берега, с облегчением различая сквозь заросли отблеск лагерных костров. Для обратного пути потребуются носильщики, чтобы нести саквояж с лекарствами, и вооруженные готтентоты для охраны.

Радость длилась недолго: едва Робин ответила на оклик часового и вошла в круг света, от костра поднялась знакомая фигура и шагнула навстречу. Высокий и сильный, с золотистой бородой, брат был красив, как греческий бог, и столь же исполнен гнева.

— Зуга! — ахнула Робин. — Я тебя не ждала.

— Еще бы, — усмехнулся он. — Уверен, что не ждала.

«Ну почему он пришел именно сейчас? — в отчаянии подумала она. — Почему не завтра? Я успела бы вымыть отца, обработать раны… О Господи, ну почему? Зуга никогда не поймет! Никогда! Никогда!»

Робин и ее помощники не поспевали за Зугой. В ночной тьме он с удивительным проворством карабкался по горной тропинке, оставив их далеко позади. За долгие месяцы непрерывной охоты брат достиг великолепной физической формы. Он почти бежал.

Робин не успела предупредить его, да у нее и не нашлось бы слов описать несчастное создание, оставленное в пещере на холме. Она просто сказала:

— Я нашла отца.

Гнев брата мгновенно остыл. Горькие обвинения застыли на языке, во взгляде появилось понимание. Одна из трех целей экспедиции успешно достигнута — найден Фуллер Баллантайн. Перед глазами Зуги наверняка уже маячили восторженные заголовки, в ушах звенели крики мальчишек‑газетчиков на улицах Лондона, складывались первые строки главы с описанием счастливой встречи. Робин впервые в жизни почувствовала, что вот‑вот возненавидит брата. Голосом, холодным как лед, она заявила:

— Не забудь, что это сделала я. Я совершила переход, напала на след и нашла его.

Зеленые глаза брата забегали.

— Конечно, сестренка. — Он кисло улыбнулся. — Кто же такое забудет? И где же он?

— Погоди, я соберу кое‑что.

Зуга дошел рядом с сестрой до подножия холма, но, не в силах дольше сдерживаться, кинулся вперед. На площадке перед входом в пещеру Робин остановилась перевести дух.

Костер ярко пылал, но в глубине бродили неясные тени. Бледный как смерть Зуга застыл у огня, словно на параде, глядя прямо перед собой. В свете костра загорелая кожа приобрела землистый оттенок.

— Ты видел отца? — спросила Робин.

Подавленность и замешательство брата доставляли ей какое‑то болезненное, злобное удовольствие.

— С ним туземная женщина, — тихо процедил Зуга, — в его постели.

— Да, — кивнула Робин. — Он очень болен. Она ухаживает за ним.

— Почему ты меня не предупредила?

— Что он болен?

— Что он стал туземцем.

— Зуга, он умирает…

— Что мы расскажем миру?

— Правду, — спокойно сказала она. — Что он болен и умирает.

— Никогда не упоминай о женщине, никогда. — В голосе брата впервые, сколько Робин его помнила, сквозила неуверенность. Казалось, он с трудом подбирает слова. — Нужно защитить честь семьи.

— Тогда что сказать о болезни, которая его убивает?

Глаза Зуги метнулись к ее лицу.

— Малярия?

— Сифилис. Люэс, французская болезнь, итальянская чума, называй, как хочешь. Он умирает от сифилиса.

Зуга зябко передернул плечами.

— Не может быть.

— Почему же? — спросила Робин. — Он мужчина. Великий человек, но все‑таки мужчина.

Она двинулась мимо брата в глубь пещеры.

— Мне пора заняться делом.

Через час Робин выглянула, но Зуга уже спустился в лагерь. Она провела с отцом остаток ночи и весь следующий день — вымыла его, сбрила кишащие насекомыми волосы на теле, подстригла клочковатую бороду и спутанные седые космы, обработала язвы на ноге. К вечеру Робин обессилела и пала духом. Она слишком часто сталкивалась со смертью и, распознав симптомы ее приближения, догадывалась, что может только облегчить одинокую дорогу, по которой вскоре отправится отец.

Сделав все, что могла, Робин прикрыла измученное тело отца чистым одеялом и нежно погладила мягкие, заботливо подстриженные волосы. Фуллер Баллантайн открыл глаза, бледно‑голубые, как полуденное африканское небо. Последние лучи заходящего солнца проникали в пещеру, загораясь рубиновыми искрами в волосах дочери, склонившейся над отцом.

В пустых глазах больного что‑то шевельнулось, мелькнула тень человека, каким он когда‑то был, губы приоткрылись. Фуллер Баллантайн дважды попытался заговорить и наконец произнес что‑то, так хрипло и тихо, что Робин не расслышала. Она придвинулась ближе.

— Отец?

— Хелен! — послышалось яснее.

При звуке материнского имени к горлу Робин подступили слезы.

— Хелен, — в последний раз выговорил Фуллер Баллантайн, и искра разума в его глазах угасла.

Робин долго сидела рядом, но отец больше не вымолвил ни слова. Имя жены было последней ниточкой, связывавшей его с реальностью, — теперь эта ниточка оборвалась.

Угас последний луч дневного света. Робин оторвала взгляд от отцовского лица и впервые заметила, что с полки на стене пещеры исчезла жестяная коробка.

Уединившись за тонкой стеной из тростника, Зуга торопливо просматривал сокровища из жестяной коробки, используя в качестве стола крышку несессера. Ужас от встречи с отцом давно забылся под впечатлением от найденных сокровищ. Майор Баллантайн понимал, что отвращение и стыд вернутся и ему предстоит принимать трудные решения, для которых понадобится вся сила характера. Возможно, придется использовать авторитет старшего, чтобы заставить Робин согласиться на компромиссный вариант истории поисков Фуллера Баллантайна и положения, в котором он был найден.

В коробке лежали четыре дневника в кожаных и парусиновых переплетах, каждый по пятьсот страниц, заполненных с двух сторон подробными записями и нарисованными от руки картами. Кроме того, там оказалась пачка в двести—триста листов, связанная веревкой из коры, и простой деревянный пенал с отделением для запасных перьев и двумя гнездами для чернильниц. Одна из чернильниц давно пересохла, а перья, очевидно, затачивали много раз, так что от них почти ничего не осталось. Во второй бутылочке вместо чернил была дурно пахнущая смесь жира, сажи и растительных красок, очевидно, состряпанная Фуллером самостоятельно, когда запас готовых чернил подошел к концу.