Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Виктор Михайлович Коклюшкин

— И получили первый гонорар — 4,52. То есть по тем временам 10 копеек до бутылки «Старки» недобрали.

— Публикация в «ЛГ» была покрепче «Старки». А уж когда вышла первая юмореска подписанная… Там же, возле МГУ, стоят люди, читают, я подпрыгнул сзади-то, и глаза сразу — бац! — схватили цепко фамилию. И у меня было ощущение, что я как подпрыгнул, так в воздухе и повис.

— Это 70-й год, а выступать стали?..

— В 72-м… И сразу ЦДЛ, ВТО, Политехнический… Каким-то боковым ветром вдуло меня на эти сцены. Ну а учиться приходилось уже у тех, с кем рядом выступал: Александр Иванов, Аркадий Арканов, Михаил Жванецкий…

— Все время сочинять смешное — это, наверное, достаточно изнуряет психику?

— Как мне сказал один начальник в Москонцерте, как бы спохватившись: «А почему юмор должен быть обязательно смешным?» Юмор, конечно, должен быть смешным, но с годами возрастает ощущение потери, какая-то внутренняя тревога возникает. Утром мозги говорят: «Нужно писать монолог», чтобы как-то удержаться в этой жизни. Но ведь вместо него ты уже не напишешь того, к чему, может быть, предназначен. Раньше казалось: все успеешь, а сейчас страх ползет. И потом, трудно: посмотреть новости про теракт и беженцев и сесть после этого фигачить нечто смешное.

— Зощенко писал в «Голубой книге»: «Мы, сатирики, вроде как бы и не люди, а собаки». И еще о том, что эта профессия вредная для здоровья и утомительная, располагающая к меланхолии и порче характера.

— Кстати, от характера многое зависит… По молодости я думал, что талант все победит, а теперь-то знаю, что без крепкого характера талант — что лопата без ручки.

— У вас в повести «Тут был Витя» есть такое суждение: «Это очень опасно — смеяться над другими. Месть наступает незамедлительно. И не только та людская, обычная. Что-то большое и тайное посылает отраженный заряд в смехача. И попадает метко».

— Это точно, смех — бумеранг, он обязательно вернется. И злой тебя же и ранит, а добрый, пусть озорной, но не похабный, согреет и поможет. Даже Сергий Радонежский говорил, что смех очищает душу, и благословлял.

— Очищать-то очищает, но в той же вашей повести проступает самоощущение. И даже желание спрятаться: «Надо купить новую рубашку. Серую-серую, чтобы не выделяться даже на асфальте».

— Охватывает иногда такое желание. Хочется раствориться в воздухе, чтобы не быть соучастником в глупости жизни. Я не хочу сравнивать себя с маленьким сереньким невзрачным соловьем, но иногда приходится маскироваться. Как сказано у меня в другой книжке: «Притворившись дурачком, я хожу всегда бочком».

— Играете в воробышка?

— Воробей — честная птица, он не жаждет быть вороной или орлом. А у людей — кто-то мнит себя гениальным; а у иных способности большие, но побеждает привычка жить по-воробьиному, не отлетать далеко от помойки.

— И какую книгу вы посоветовали бы в таком случае?

— Есть такая книга. В ней написано: дорогу осилит идущий, там не написано: спорящий, орущий, обманывающий, даже — страдающий… Написано: и-ду-щий… шаг за шагом, постепенно… А у нас как: шагу не сделают, вытянут руку и хотят достать то, что за сто шагов! И — не достают, капризничают, возмущаются. Толстая такая книга, там много еще полезного для рода человеческого.

— А что вам не нравится в современной литературе?

— Мне не нравится то, что нравится теперешним литературоценителям: вычурность без мастерства, скандал без смысла, цинизм мальчика, вошедшего не в жизнь, но в Интернет. А также убогость поползновений на историческую правду.

— С кем из великих и знаменитых людей вы хотели бы познакомиться?

— С Антоном Павловичем Чеховым. Ведь мы практически были соседями. Будучи начинающим писателем, он жил в одном из переулков на Сретенке, а я родился в соседнем Уланском переулке. Иногда меня посещает наивная и отчасти глупая мысль: оказаться в прошлом, встретить молодого Чехова и сказать ему: «Антон Павлович, не огорчайтесь, вы будете столь знаменитым, что даже через сто лет во всех главных столицах мира будут ставить ваши пьесы — «Дядя Ваня», «Чайка», «Вишневый сад», «Три сестры». А над юмористическими рассказами буду смеяться даже я, иссушивший свои мозги эстрадным репертуаром!»

— Можно поподробней о детстве будущего юмориста?

— В детстве у меня была самая знатная голубятня между Сретенкой и Мясницкой. И было много врагов, покушавшихся на моих голубей. Учился я в школе в Уланском переулке, где сейчас учится мой сын. Иногда я прихожу в школу за сыном и жду его, стоя под деревом, под которым стоял много лет назад. Я точно помню это ощущение — сентябрьское солнце, я с брезентовым портфелем, в дурацкой фуражке с кокардой, где листики и буква «Ш». И думаю: «Я стоял здесь, и впереди была вся жизнь, пугался чего-то, нервничал, а сейчас стою, и все — позади. Ради чего я переживал? Дерево то же, земля та же». Иногда забудусь, беру за руку сына и веду к своему бывшему дома, а дом давно сломали, только фасадную стену оставили. Недавно смотрю, к ней какую-то доску приколачивают, подхожу и читаю: «Памятник архитектуры XIX века».

— Действительно существует голубиная любовь, преданность?

— У меня вместе с почтовыми голубями была пара львовских шпанцирей. Эти шпанцири крупные птицы, и они у меня летали вместе с почтовыми. Мощная стая взмывала и уходила за Самотеку, Трубную площадь, скрывалась с глаз. Потом появлялась и уносилась в другую сторону, за Чистые пруды. А как мальчику, которому нужно в школу, эту стаю посадить? Представьте себе: летит высоко в ясном небе сильная стая, а я просто беру голубку шпанциря и показываю. И шпанцирь, увидев свою голубку, камнем падал вниз, а вслед за ним и остальные голуби возвращались в голубятню. Кстати, чем породистее и холенее голуби, тем привязанность у них сильнее.

— Виктор Михайлович, сейчас многих тянет в эстраду.

— Конечно, только зачем? Недавно позвонил один молодой. «Виктор Михайлович, вы учились на Высших театральных курсах, скажите, я могу туда поступить?» Я говорю: «Это было очень давно, я даже не знаю, есть ли сейчас эти курсы или нет. А зачем они вам?» Он говорит: «Ну так… вообще». Я спрашиваю: «А конкретно, что вы хотите?» Он говорит: «Я хочу жить в Москве, быть известным и получать много денег». Это дословно наш разговор.

— А как, на ваш взгляд, сейчас изменились отношения между писателем и издателем?

— Раньше было так: выпустил