<4D6963726F736F667420576F7264202D20D4E8EDCFEEF0F2C0F0F2F3F02DD2EEEAE8EE2E646F63> - Admin
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
наконец пожар стал быстро утихать, и я подрал вниз, так как получил приказание запустить
турбины, для откачивания воды из носового отсека.
В это же время на баке старались под руководством старшего офицера завести пластырь
на пробоины в носовом отделении, опустившиеся ниже уровня воды от сильного дифферента.
Пластырь мало помогал, так как ему мешали шест противоминных сетей и само сетевое
заграждение. Сначала я пустил две турбины, но вскоре трюмный механик просил пустить
третью и четвертую. Пришлось это сделать, несмотря на то, что динамо-машины оказались
сильно перегруженными. Надеясь больше всего на кормовую динамо-машину, поставленную
перед нашим уходом в плавание Балтайским заводом, на котором она раньше работала на
электрической станции. Я наиболее перегрузил ее - вместо 640-а ампер на 1100, а остальные 3
вместо 320-и - на 400. С этого момента почти до самого окончания боя, я находился при
турбинах и динамо-машинах, переходя от одной к другой и наблюдая их работу. Работали они
отлично, без всякого нагревания до следующего дня. И тем нас, безусловно, спасли.
Ходя по палубам, я забежал на минуту в свою каюту за папиросами, которых, увы, не
нашел, так как от моей каюты и соседней с нею остались одни ошметки и громадная дыра в
борту. Чувствуя все-таки желание курить, я забежал в каюту командира, где бесцеремонно и
набил свой портсигар. Его каюта была цела, но адмиральский салон был исковеркан: стол
разбит, в левом борту дыра такая, что тройка влезет; 47-мм орудие этого борта лежало у
стенки правого, вместе с двумя бесформенными трупами комендоров, из которых один
представлял из себя почти скелет, а другой был разрезан пополам.
Временами сверху приходили различные и противоречивые известия, так как бой
сместился, наш отряд в нем участия не принимал, и ничего было не видно толком. Похоже
около того времени прибилась к нам подбитая в корму и изрядно осевшая в воду «Победа»,
она не могла угнаться за двумя другими «пересветами», которые быстро от нас отрывались…
Внизу было неважно: носовой отсек на батарейной палубе был залит до главной носовой
переборки, которая пучилась и пропускала в швах; носовые погреба на метр залились водой,
но оттуда ее успевали откачивать. Переборку укрепляли, чем могли, ставя подпоры. Вода
текла уже по жилой палубе, просачиваясь через переборку. Трюмный, гидравлический и
минный механики и старший офицер старались укреплять ее: тащили еще бревна, плотники
здесь же делали клинья, шла спешная и лихорадочная работа.
Пожар батареи через час полтора после начала прекратился совершенно. Вероятно сам
по себе, так как больше было нечему уже гореть. На палубе валялись выгоревшие патроны и
пустые гильзы, стенки и борта были черны; на них и с подволока свисали в виде каких-то
обрывков проволок обгоревшие провода. Шестидюймовые пушки совершенно черные
угрюмо молчали, и около них хлопотали обгоревший плутонговый командир лейтенант Буш и
мичман Блинов с несколькими комендорами. Семена Федоровича явно лихорадило, поскольку
ожоги у него на лице, шее и руках были весьма обширны, однако никакие уговоры уйти вниз
не действовали. Противоожеговую мазь и бинты наложили ему тут же, сами комендоры.
Благо индивидуальные пакеты и аптечки были под рукой - опыт «Рюрика» у Кадзимы был
учтен. Но выглядел он сейчас в белой чалме и с бинтами на руках весьма импозантно.
Артиллерийские офицеры и их подчиненные старались силой расходить ручные
подъемные и поворотные механизмы, что пока им не удавалось, так как медные погоны от
жары покоробились и местами оплавились. От сильного напряжения в течение нескольких
часов я приобвык и стал мало чувствителен к окружающей обстановке, так что несколько
обгоревших до костей трупов в батарее не производили почти никакого впечатления, и я
спокойно спотыкался и наступал на них. Затем я опять вернулся вниз к своим турбинам и
динамо-машинам.
В офицерских отделениях лежали раненые, человек 40, стонали, и около них хлопотали
добровольцы из команды, под руководством подшкипера, который самостоятельно принял
как бы роль выбывших из строя докторов. Оба доктора лежали рядом и, хотя и пришли в
сознание, но были пока так слабы, что не могли двигаться. В почти таком же положении
находился лейтенант Овандер, около него хлопотал какой-то сердобольный телеграфист.
Поговорив с Эдуардом Эдуардовичем и перебросившись несколькими словами с докторами и
с некоторыми ранеными из команды, чтобы их ободрить чем-нибудь, я сообщил, что бой пока
кончился, все в порядке, и мы идем в Порт-Артур хорошим ходом - небольшая ложь, но мне
хотелось сделать что-нибудь приятное им, так как жалко было смотреть на сморщенные,
покрытые желтой пылью пикриновой кислоты лица.
Потом я зашел в кормовое подбашенное отделение 12" орудий, где застал прислугу
подачи в столь же спокойном настроении, как и их командира башни - лейтенанта Владимира
Ивановича Залесского. Они деловито производили подачу, причем старый запасной
квартирмейстер хриплым монотонным голосом обещал кому-то "побить рожу", если он будет
еще трусить. Мне так было приятно присесть на несколько минут около этих спокойных
людей и переброситься с ними несколькими словами.
Вскоре стало очевидным, что удалось, наконец, нашим трюмным не только взять
затопления под контроль, но и начать понемногу откачиваться. Нос наш даже несколько
приподнялся: старший офицер Ивков сказал, что пластырь, кажется, прилег удачно, после
того, как удалось срубить мешавший сетевой выстрел.
Потом была сыграна минная атака, и я выбежал наверх. Но оказалось зря, японские
крейсеры и миноносцы обгоняли нас справа и далеко впереди, причем совсем не выказывали
намеренья нападать. В виду у нас пока еще был и транспортный караван, а с ним три наших
крейсера. Они, по-видимому, только что бились с японцами, «Мономах» здорово горел. Но
при виде наших броненосцев враг немедленно ретировался. Что положительную роль сыграло
в душевном настрое команды. Затем мы от транспортов отошли дальше в море. Крейсера же
остались с ними. Потом, следуя приказу адмирала, «Сисой» и все наши броненосцы
повернули «вдруг» на северо-восток, там слышались выстрелы наших и неприятельских
пушек. Мы, как могли, спешили туда. И, как показала жизнь, поспели как раз вовремя.
Вскоре окрылись по курсу слева идущие нам на встречу четыре корабля с «Громобоем»
во главе, а затем и японцы, всем флотом гнавшиеся за ними, и уже поджегшие шедшего у
наших в конце «Ослябю». Адмирал наш тут же начал забирать вправо, но дальнейшего хода
сражения я себе точно представить потом не смог, так как практически все его время носился
по низам: от динамо к турбинам и обратно, потом всеми, кого смогли собрать, крепили щит у
пробоины в корме, потом снова аврал в носу, где от близких разрывов и сотрясения
броненосца, когда нам били по верхним частям, пластырь сдал, и течь достигла размеров
критических, в результате чего вода до половины затопила носовой погреб.
Наверху раза три или четыре кричали «Ура», пробегавший за чем-то в свою каюту
лейтенант Апостоли, запыхавшись, крикнул нам, что подходит Макаров, и что славный
«Новик» только что подорвал «Микасу» минами! Тут мы все тоже как безумные кричали
«Ура», и, похоже, даже силы наши прибавились. Первой мыслью было бежать наверх,
посмотреть. Но я не мог бросить своих людей занятых важной и неотложной работой.
Когда я уже был снова в носу, Георгий Авенирович, наш старший офицер, пришедший
посмотреть за нашими делами, принес новые радостные известия. И с ними и горькое.
Радостные – что тонут или даже потонули уже три больших корабля у японцев. А горькое –
что на его глазах погиб наш красавец «Баян», а до этого взорвался и «Витязь». Но как же всем
нам хотелось верить, что если Макаров с лучшими и не поврежденными кораблями успел нам
на выручку, японцы, в конце концов, не выдержат! Поэтому даже это печальное известие не
сломило бравого настроя команды. И воду постепенно из погреба удалось вновь откачать. Не
всю, но почти до прежнего уровня.
Ход наш был во время этого боя до 10-и узлов, затем мы его снизили, по словам
старшего офицера, узлов до восьми, или менее, поэтому никакой решающей роли в бою уже
не имели. Да и по нам почти не стреляли. Вскоре пушки замолчали совсем. Когда сражение