Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага - Валерий Сафонов

А Ивану Седову было противно за свою непроизвольную слабость. Нет, он не испугался этого офицера-клоуна. С ним что-то случилось, и он не мог вымолвить ни слова.

Улыбающийся обер-лейтенант посмотрел на солдат и сказал:

— Ты трус, Ванька… Я уже говорил, что тебе как саботажнику полагается расстрел, но расстреливать тебя мы не будем. Назначаю тебе всего лишь двадцать ударов шомполом. Выдержишь — живи дальше. Немцы — великодушные люди.

Лагерные полицейские схватили Ивана под руки и потащили к специальной широкой дубовой лавке, на которой приводились в исполнение приговоры начальника лагеря. Похлопывая шомполом по ладони, за ними шел подтянутый и сосредоточенный Лонгвин.

Иван Седов понял, что сегодня в руках этого бывшего кулака, а ныне лагерного палача, находится его жизнь. Эта сволочь, конечно, постарается для своих хозяев. Он не отпустит его живым. Иван решил молчать, как бы больно ему ни было. Его привязали за руки и ноги телефонным проводом к лавке. Военнопленные опустили головы. Им было очень жалко своего собрата по несчастью. Но чем они могли ему помочь? Что они могли сделать против пулеметов, направленных на площадь со сторожевых вышек? Или против улыбающихся охранников с автоматами на груди? Военнопленные скрежетали зубами в бессильной ярости. Придет время, оставшиеся в живых предъявят счет Шмитке и всему фашизму. А сейчас они, опустив головы, прощались с еще живым Иваном Седовым, колхозником с великой русской реки, которого еще долго, долго будут ждать его Любаша и мать-старушка.

Военнопленные прощались с Седовым; искалеченному, больному Ивану не выдержать двадцати ударов шомполом. А улыбающийся и довольный собой Лонгвин лихо размахнулся и хлестко ударил изо всех сил шомполом по ослабевшему телу Ивана.

— С оттяжкой бьет, сволочь, — крикнул кто-то в рядах военнопленных.

Лагерный пес-полицейский вложил всю свою огромную силу в этот удар. Он ждал крика, так как считал, что выдержать такой удар человек не в силах. А Иван молчал. Лонгвин растерянно улыбнулся, посмотрел на фон Шмитке и ничего не мог понять. Затем он схватил своей огромной лапой за волосы военнопленного: уж не мертвый ли он. Иван был живой. Он смотрел на разъяренного полицейского и улыбался.

Шмитке удивленно смотрел на военнопленного. Его нещадно бьют, а он смеется. До чего же непонятны эти русские. Ничего, смеяться ты сейчас перестанешь. И он грозно взмахнул рукой Лонгвину.

Широко размахнувшись, тот ударил еще раз. Иван молчал. Полицейский яростно опустил шомпол еще раз на тело Седова. Гимнастерка не выдержала, треснула на месте удара, и из дыры брызнула кровь.

Жизнь покидала Ивана. Вот он поднял голову и что-то пробормотал. К нему подскочил переводчик. Седов еле шевелил губами и тихо говорил:

— Господин обер-лейтенант, я знаю, кто победит.

По команде Шмитке полицейские быстро развязали военнопленного, помогли встать ему на ноги. Пошатываясь, весь в крови, он печальным взором смотрел на военнопленных. Он прощался с ними.

А Шмитке весело говорил солдатам:

— Русских надо почаще бить. Только после этого они будут делать то, что от них требуется…

Затем обер-лейтенант повернулся к военнопленному и спросил:

— Так кто же победит? Говори, Ванька. Мы все внимательно слушаем.

Иван Седов подтянулся и изо всех последних своих сил крикнул:

— Победит Красная Армия, сволочь ты фашистская… А ты, гад, скоро ответишь за свои злодеяния.

Переводчик замялся, но Шмитке грозно крикнул, приказав тому переводить дословно. А Иван Седов повернулся лицом к военнопленным и еще громче добавил:

— Товарищи, победа будет за нами. Смерть немецким фашистам. Да здравствует…

Не целясь, обер-лейтенант спокойно разрядил в Ивана целую обойму. Охранники удивленно смотрели на русского, который еще какое-то время улыбался, а затем рухнул на землю. Опустив головы, замерли колонны военнопленных, отдавая последние почести солдату и колхознику, простому человеку с великой реки Волги.

Вот взбешенный фон Шмитке дал команду надеть шапки, блоковые полицейские заорали на всю площадь, и вскоре колонны военнопленных были готовы к выходу на работу. Сегодня представление обер-лейтенанту не очень удалось. Оно ему даже не понравилось. Он видел, что геройская смерть русского Ивана вызвала не только удивление у охранников, но и восхищение. Таких Иванов надо расстреливать сразу, чтобы не роняли они зерна сомнений в души солдат фюрера. Он посмотрел на часы: уже полтора часа военнопленные должны были работать. Он хотел уже было отдать команду к движению, но тут его внимание остановилось на военнопленном в центре. Ведь была дана четкая и ясная команда: надеть шапки. Весь лагерь был в шапках, а он стоял с непокрытой головой, сверкая лысиной. Обер-лейтенант непокорных не любил. Взмахом руки он подозвал воспитателя 5-й роты и кивнул на центр площади. Тот сразу понял, чем недоволен начальник. По знаку воспитателя блоковый полицейский схватил за шиворот военнопленного, поддал ему пинка тяжелым ботинком, и тот вскоре докладывал, что лагерный номер 1128 прибыл по приказу начальника лагеря.

Шмитке зло ухмыльнулся и строго спросил:

— Почему ты не выполнил мой приказ?

Невысокий, совсем худой военнопленный сразу понял, о чем идет речь. От волнения он стал заикаться и никак не мог объяснить, где его шапка. Наконец он кое-как собрался и сказал:

— Шапку, господин начальник, я потерял.

Обер-лейтенант удивленно взмахнул руками и грозно спросил:

— А ты знаешь, что твоя шапка является собственностью великого Рейха?

И он посмотрел на солдат, которые утвердительно загалдели. Бледный военнопленный только лишь кивнул головой. Что оставалось ему делать? Попробуй ответь иначе, и тут же получишь пулю в лоб. А Шмитке продолжал:

— За уничтожение имущества и вещей великой Германии полагается расстрел. Ты знаешь об этом?

Лагерный номер 1128 опять кивнул головой. Шмитке подозвал солдата и сказал:

— Вот он тебя расстреляет. Ты нанес ущерб великому Рейху и должен понести за это заслуженное наказание.

Военнопленный в знак согласия в третий раз уже совсем спокойно кивнул головой. «Черт с ними, пусть стреляют, — подумал он, — наконец кончится эта страшная жизнь». А Шмитке подозвал переводчика и тому что-то приказал. Улыбаясь, переводчик шепотом долго что-то растолковывал полицейскому, затем подтолкнул его в плечо, и тот весело побежал к бараку. Блоковый вернулся очень быстро. В руках он держал цигейковую детскую шапочку. Почти новенькая, совсем маленькая, она непонятно как попала в этот страшный лагерь. Блоковый полицейский бросил ее к ногам военнопленного, а переводчик сказал: