Алитет уходит в горы - Семушкин Тихон Захарович

— Есть это! — радостно сказал Алитет. — Через два дня привезу. День и ночь буду ехать. На легкой нарте быстро доскачу.

Через несколько дней Алитет привез горн, наковальню и уголь, собранный там же из-под снега.

Алитет поставил палатку и в ней оборудовал кузницу. Он без устали работал молотобойцем — только искры летели из-под его молотка. Каждый день Алитет уносил груду топориков и все складывал и складывал на свою нарту. Через неделю Алитет нагрузил нарту топориками, отдал Кузакову всю таньгинскую еду, мешок песцов и спешно выехал, чтобы привезти еще нарту железа.

К Кузакову приехал Ваамчо вместе с инструктором Осиповым. Кузаков, соскучившийся давно по русской речи, обрадовался приезду Осипова. Он рассказал о своей жизни здесь, об Алитете, о кузнечной работе.

Осипов выслушал его с мрачным лицом и спросил:

— Говоришь, коммунист ты?

— Да. До лета проживу здесь и уеду к пароходу. Алитет обещал дать мне упряжку собак. Вот мужик какой! Толковый! Такого молотобойца я в жизни не видал!

— Эх ты, голова садовая! — вздохнув, сказал Осипов. — Горе-коммунист! Да знаешь ли ты, кто такой Алитет? Кулак он. Контрабандист. Он всю тундру держал в руках. Но это еще куда ни шло: он начинает закабалять коммунистов вроде тебя, дурака!

— Ну, ты! Не очень-то! — растерянно возразил Кузаков.

— Слушай! — рассердился Осипов. — Мы проводим в отношении кулаков политику ограничения и вытеснения из экономики, а ты ставишь Алитета опять на ноги. Ты подумай своей дурной головой. Ты же разлагаешь у нас тут работу! Алитет купил тебя на корню со всеми потрохами. Этот мироед так обвел тебя вокруг пальца, что ты и не заметил. Ведь если об этой кузнице узнает уполномоченный ревкома Лось, он тебе башку свернет.

— Да я ж ничего такого и не знал! — испуганно проговорил Кузаков.

— Кончай здесь всю эту лавочку и поедем вместе с нами. В ревкоме найдется тебе работа. Если руки чешутся, по крайней мере будешь работать не на кулаков.

Ваамчо погрузил на нарту горн, наковальню, а утром все они выехали в стойбище Энмакай.

Светило солнце. Собаки бежали по твердому насту, не оставляя следа. Льды вновь вернулись к берегу. Необозримые ледовые поля уходили далеко за горизонт. Ваамчо бежал около нарты; когда он садился отдохнуть, вскакивали с нарты Осипов и Кузаков.

К вечеру они встретили нарту Алитета. Она была так нагружена железом, что Алитет, помогая собакам, сам тянул ее за баран. Поравнявшись, нарты остановились. Алитет растерянно, упавшим голосом, тихо спросил:

— Кузаков, ты куда?

— В ревком поехал, — с чувством жалости к Алитету ответил Кузаков.

— Трогай, Ваамчо, — сказал Осипов.

Алитет долго смотрел вслед Ваамчо, на свою нарту, груженную железом, и вдруг ни с того ни с сего ударил ногой собаку-вожака.

Глава девятнадцатая

Утопая в снегу, низко опустив морды, собаки медленно тянули нарту. Встречный пронизывающий северозападный ветер нес острые, колючие снежинки и больно хлестал лицо Алитета. Но он сидел на нарте неподвижно, подставив щеку под ветер, и даже не кричал на собак. Пурга кружила всюду, звезды исчезли, и, кроме мелькающих хвостов задней пары собак, ничего не было видно. Стояла глубокая полночь.

Щека служила Алитету компасом, и он ехал, определяясь по направлению ветра. Он не обращал внимания на свистящую пургу и думал только о Кузакове:

«Зачем его увезли? Наверное, этот новый русский — тоже начальник? Но какой совсем дрянной человек стал Ваамчо! Это он привез его сюда».

— Меркичкин! — громко выругался Алитет. — Пусть. Теперь я и без Кузакова сам наделаю топориков. Я возьму молотобойцем Омрытагена. Он сильный, а держать и поворачивать горячее железо буду сам!

И, обрадовавшись предстоящей работе, он соскочил с нарты, крикнул на собак и, борясь с пургой, стал помогать упряжке, вцепившись в баран нарты.

На щеке образовалась наледь. Алитет смахнул ее, сел на нарту и, взяв горсть снега, стал растирать щеку. От боли он усмехнулся и подумал: «Что случилось? Никогда не обмораживал. Перестал быть мужчиной».

Растерев щеку, он опять вскочил и, покрикивая на собак, побежал рядом с нартой в беспросветную тьму.

В стойбище, где стояла кузница, все спали. Люди не ожидали приезжих, и Алитета никто не встретил. Он подъехал прямо к палатке, остановил собак и торопливо вбежал в нее. Чиркнув толстой американской спичкой, он осветил палатку и сразу увидел, что наковальни и горна нет. Алитет застонал. В темноте он присел на корточки, низко опустив голову, и долго сидел молча, пока не онемели ноги. Палатка гудела, шум полотнищ леденил душу.

Алитет зажег спичку, взял дощечку и, нащепав лучинок, развел костер. Положив в него несколько угольков, он стал раздувать их. Языки пламени осветили всю палатку. Алитет увидел в углу маленький молоток и пристально уставился на него.

На улице завыла собака, поднялся лай. В палатку вошел человек из соседней яранги.

— Чарли, зачем ты здесь сидишь? Пойдем в мой полог. Там чай есть, и Гой-Гой спит у меня, — сказал он.

Алитет поднял глаза и молча смотрел на него.

— Пойдем, Чарли. Здесь холодно.

— Кто увез отсюда все это? — показав на чурбак, где стояла наковальня, спросил Алитет.

— Русские увезли. Они сначала ругались, потом Ваамчо стал грузить все в нарту. Их не поймешь, этих русских. Новый русский сердитый. Ваамчо привез его. Ваамчо тоже начальником стал. Он сам сказал мне об этом.

— Я догоню их, отобью Ваамчо, заарканю, как дикого оленя, и привезу его сюда, в эту палатку. Я сниму с него штаны и посажу на холодное железо, и ты посмотришь тогда, какой он начальник… Куда он повез Кузакова?

— К бородатому повез.

— О чем они говорили здесь?

— Разве можно понять птиц, о чем они разговаривают?

— А что говорил Ваамчо, этот безумец, достойный презрения?

— Он сказал, что один человек из нашего стойбища должен поехать на большой праздник к бородатому начальнику. Омрытаген вызвался ехать.

— Омрытаген? Я с нам хотел делать топорики.

— Только они оставили ему связку пуговиц. Он их по одной снимает каждое утро. Кончится вся связка, тогда он поедет на праздник говоренья.

— Не рассказывай! — раздраженно закричал Алитет. — Не надо. Лучше пойдем чай пить.

Гой-Гой сидел на оленьей шкурке и на листке бумаги что-то писал маленьким карандашиком. Алитет вырвал у него и бумагу и карандаш. Он разорвал листок в мелкие клочья и с остервенением изгрыз карандаш. Мальчик удивленно посмотрел на отца и тихо сказал:

— Отец, ты сам велел мне учиться.

— Не надо. Пойди запряги свою упряжку, я скоро поеду на ней. Отдохнут мои собаки — вернешься на них домой.

— Чарли, может быть, один он не найдет дорогу? — спросил хозяин яранги, называя Алитета новым именем.

— Жить захочет — найдет, — пробурчал Чарли-Алитет. — Давай скорее чай.

Глава двадцатая

Напившись чаю, Алитет забежал еще раз в кузницу. Все, что осталось от нее, — это забытый молоток. Алитет стоял и долго смотрел на него. Алитет поднял молоток и постучал им о деревянный чурбак. Разобрав палатку, он положил ее в нарту и помчался в Энмакай.

На третий день ночью Алитет вернулся домой. Он разбудил Тыгрену и велел засветить жирник.

Укрыв Айвама пыжиковым одеялом, Тыгрена подожгла смоченный тюленьим жиром мох. Язычок пламени осветил полог. Горящей лучинкой она сделала еще язычок и, быстро соединяя их, зажгла широкую ленту пламени.

В полог вошла Наргинаут.

Алитет сердито взглянул на нее и проговорил:

— Зачем пришла? Ты, глупая! Займись-ка лучше собаками. Распряги их и накорми. Только не сразу. Подольше надо их выдержать. Они бежали быстро и разгорячились. Ступай!

Наргинаут молча удалилась.

Тыгрена сняла с потолочной балки оленью шкуру, развернула ее и положила рядом с Алитетом. Он перекатился на мех, растянулся и, глядя в потолок, спросил: