Зарубежный детектив - Димитр Пеев

— Долго же пан собирался, — покачал головой староста. — Свагов за эти годы вовсе переменился. Понаехало много нового народу с гор и отовсюду. На кладбище, конечно, можно сходить, но не поручусь, что пан найдет могилы. Ведь и покойников нынче стало больше. И от пуль, и голодно у нас. В позапрошлом году мы не собрали денег даже на налог, так в каждый дом поставили конного жандарма. Пришлось продать семенной хлеб и заплатить. А сеять что? Взаймы взять не у кого. Пан фабрикант Риссиг продавал хлеб на своей мельнице втридорога. А уж в долг никому. Но вы этого не пишите. Гаратицкий староста год будет сидеть из-за пана барона Риссига... — в голосе старосты звучала ненависть.

Красл заказал ему пива, тот поблагодарил. Он выглядел не лучше прочих жителей: драное пальто, заплатанные брюки, на ногах старые опорки. Хлебнув пива и, видимо, поверив, что приезжий не из газеты, он заговорил о стачке.

— Все началось из-за несправедливых штрафов. Ведь сколько раз бывало: приходит ткач за получкой, а ему говорят, что это он должен доплатить за брак. Или еще — сократили рабочий день до тринадцати часов, а работу спрашивают как раньше. Что же рабочим — носиться по цеху, как на гонках? Вот и не выдержали. А что с нами барон вытворял, это вам любой здесь расскажет. Мастеров секли ни за что! Били и детей малых — тех несмышленых, что для порядку к станкам за ногу привязывали... — Заказав еще пива, староста продолжал рассказ: — Ну забастовали, а Риссиг пригрозил, что закроет фабрику. Что же, от голода всем помирать? Собрались тогда и пошли в Танвальд, на другие фабрики барона. Подняли там рабочих, пришли все сюда, прямо к воротам. А Риссиг тем временем вызвал войска. Рабочие только о своих правах потолковать хотели, а в них сразу стрелять! Семнадцать залпов! Восемь наших полегли на месте, убитые наповал. А сколько до сих пор ходят со штыковыми ранами да ссадинами. За что? Говорят, оказывали, мол, войскам сопротивление. Так ведь ни один солдат или жандарм не пострадал. А у наших раны где? В спины им стреляли! Вот вам и сопротивление!

— Я слышал, что среди убитых и лавочник Павлата...

— Он оставался дома, — нахмурился староста. — Хотел в тепле пересидеть. Ему случайно влепили.

— А вы тоже были дома?

— Вам-то что? — подскочил староста. — Вы что, сыщик? Их тут много развелось. Меня уже допрашивали, да отпустили через пару дней. А которых подстрекателями сочли, им в Болеславе суд был, и по году каждому дали. Если будут смирно себя вести, скорей выпустят. Велика радость! Где они найдут работу? Не лучше ли им было бы остаться в тюрьме.

— А вы знали пана Павлату? Он был настоящим патриотом, правда?

— Говорят... — отмахнулся староста и снова заговорил о погибших. Из перечисленных им убитых Красл не знал никого. И фамилия Павлаты ничего в памяти не вызывала. Странным, однако, казалось, что о Павлате никто не хотел говорить. Даже голодранец, который помог ему нести чемодан до гостиницы.

3

На следующий день Красл прошел по всему поселку до площади перед воротами фабрики. Рядом протекал быстрый горный ручей. Когда-то фабрика была построена специально возле него — в те дни станки работали от водяных колес, а не от паровой машины. Через ручей к воротам вел каменный мост, на котором стояли два жандарма. Досюда, видимо, дошла рабочая демонстрация.

— Не останавливайся! Weiter gehen![19] — зарычал один из жандармов и взял ружье на изготовку. Этот наверняка стрелял в рабочих — по лицу было видно. Красл повернулся к жандармам спиной, взглянул на часы — восемь утра. Да, с моста было удобно стрелять: весь поселок как на ладони.

Бакалейная давка Павлаты стояла напротив. Над входом пестрая вывеска: «Винценц Павлата. Gemischtwarenhandlung. Торговля смешанным товаром». Странное дело — как в лавочника попала пуля? В лавке его не было — какая уж торговля во время демонстрации, значит, ставни были закрыты, как теперь. Да и окна выходят не на площадь, а на улицу, не доступную для выстрелов. Выходит, Павлата был защищен стеной своего дома и тем не менее получил пулю, притом смертельную — вот уж действительно не повезло! И все-таки как же могла лететь эта пуля?..

— Haben Sie nicht gehört? Вы что, не слышали? — снова крикнул жандарм с лицом убийцы. — Или вам надо на фабрику?

— Нет, благодарю... — И Красл пошел по площади к дому Павлаты. Стучал он долго. В доме, казалось, все спали.

— А вы лучше покричите, — посоветовала, на миг выглянув из окна соседнего дома, старая бабка. — Альбина что-то приболела.

— Э-э-эй! — закричал Красл и испуганно оглянулся, ему было стыдно нарушать покой всего поселка. — Барышня Павлатова! — И снова принялся дубасить в дверь. Наконец в дверях показалась маленькая хрупкая девушка лет семнадцати. Она была так бледна, что видно было, как бьется жилка на шее, от слабости она держалась за дверь. Учителю не хотелось стоять перед домом, где их могли слышать соседи, и он, не ожидая приглашения, протиснулся в прихожую, а оттуда в комнату, где сел у неубранной постели.

— Я от доктора Х., — сказал он. Однако девушка, похоже, ничего не знала об этом пражском филантропе. — Ваш отец помогал ему организовывать рабочие потребительские кооперативы, «Ульи», помните?

— У отца что ни день были новые затеи.

Красл рассказал девушке о порученном ему деле. Павлата действительно был похоронен без всякого памятника. И хоронить никто не пришел, в то время как похороны расстрелянных рабочих превратились в настоящую манифестацию. Павлату хоронила одна лишь Альбина, оставшаяся теперь круглой сиротой. Мать умерла сразу после родов, родственников нет.

— Правда, у папы был двоюродный брат где-то в Силезии, но они не встречались после давней ссоры. Кажется, из-за денег, — добавила она, помолчав. Дочь Павлаты явно не проявляла особого энтузиазма по поводу миссии Красла. Похоже, что ей было безразлично, будет ли могила покойного соответствовать его заслугам. Утомленная разговором, Альбина опустилась на постель и отпила липового отвара.

— Вам трудно дышать? Это неудивительно, вы даже окно не открываете. — Красл встал и подошел к окну.

— Нет, прошу вас... — девушка приподнялась с постели. — Я не хочу слышать, не хочу... — Она расплакалась, закрыв лицо. Худенькие плечи задергались под одеялом. Видно, еще не свыклась с потерей, страшится будущего. Конечно, ей, такой слабенькой и нервной, нечего и думать самой управиться с лавкой. Может, и долги есть. Налетят кредиторы, так и крыши над головой не останется. Видимо, Павлата испытывал в последнее время серьезные денежные затруднения, занимал где мог.

— Это очень странно. В Прагу он присылал изрядные суммы. Доктор Х. говорил, что он был из самых активных наших жертвователей...

— Еще бы! Отец всегда умел тратить деньги на всякие глупости! Недавно он надумал открыть фабрику по производству меда. Накупил ульев со всей округи, а потом оказалось, что у нас здесь, вблизи от гор, деревья зацветают гораздо позже, чем на равнине. Кончилось тем, что почти все пчелы замерзли в прошлую зиму. Вот тогда он и стал носиться с этим рабочим кооперативом, чтобы сохранить магазин. Он хотел преобразовать его в потребительское общество. Потому, наверное, и с этим вашим доктором связь поддерживал... — Бедняжка смотрела на Красла глазами, полными слез.

— Все это очень странно. — Красл поднялся и подошел к окну. — До недавних пор я слышал о вашем отце лишь хвалебные речи. А вы, родная дочь, говорите о нем так... — Последовала длительная пауза. Альбина обиженно хмурилась. Красл открыл ставни и выглянул из окна. Как он и предполагал, оно выходило на улицу. Напротив стоял низенький домишко, тот, из которого выглядывала недавно бабка. Ворота фабрики находились по правую руку, за стеной дома.

— Как, собственно, погиб ваш отец, барышня? — спросил Красл.

Альбина рассказала то, что он уже слышал прежде. Павлату нашли у порога в луже крови, с простреленной грудью.

— В него попала какая-то шальная пуля.

— Но каким образом? — спросил Красл, волнуясь. — Как это могло быть? Может быть, у вас есть другая комната?

— Нет, только лавка и эта комната.

— А он не был в лавке?

— Нет, где уж! Ведь мимо шли рабочие, то и дело стучали в окно и звали его на демонстрацию. Отец раньше часто выступал на патриотических собраниях в округе. Он знал наизусть несколько стихотворений Гавличека[20], сам написал несколько эпиграмм, рабочие его любили. Но на этот раз он не захотел участвовать. Говорил, что не желает якшаться с танвальдскими немцами. Во время демонстрации он сидел вон там. — Она показала на стол в углу.

— Однако нашли его у дверей? А где были вы, барышня?

— Я выбежала на минутку во двор, потому что наш пес очень сильно лаял. Он метался у будки как бешеный, я отвязала его и хотела впустить в дом, а он вырвался, и больше его никто не видел. Когда я зашла в дом, папа уже и не дышал. Как раз в это время начали стрелять на фабрике, я услышала выстрелы и стоны, люди побежали мимо наших окон. Некоторые девчата кричали и плакали: «Стреляйте в нас! Стреляйте, чешские солдаты! За то, что мы правды хотим! Эх вы, герои!..» Девушка снова закрыла лицо руками. Но сейчас она не плакала. Сидела совсем тихо, как будто перед ее глазами снова встали те страшные картины.