Кумир - Стив Сомер

Они улыбнулись оба. Вместе.

— Полагаю, подобной работенки у вас хватает,— сказал президент,— и через некоторое время это становится просто работой.

— Для вас — так?

Президент задумался.

— Случаются дни, когда я мечтаю, чтобы это была просто работа.

— И со мной то же самое,— сказал Манкузо.

Они опять обменялись улыбками. И покивали друг другу. И самим себе.

Дверь лифта открылась. В коридоре было полно людей. Все они торопились, молча шныряли туда-сюда. Маленький бородатый человечек в рубашке и при галстуке ждал снаружи. Он был в наушниках, над которыми возвышалась маленькая антенна.

— Добрый вечер, мистер президент,— сказал он и вручил ему кожаную папку. Затем скосил глаза на Манкузо, схватил его за руку и закричал в сторону: — Долорес, быстро сюда!

— Увидимся позже, Джо,— сказал президент и ушел с Бендером и режиссером программы.

Женщина в рабочем халате притащила гримерный ящик. Взялась пальцами за подбородок Манкузо и направила его лицо на свет. Потом подхватила его за локоть и направила прямо к ярко освещеному режиссерскому стулу.

— Садитесь сюда, дорогуша,— сказала она.

Он повиновался. Она выдавила на губку какой-то дряни и размазала ему по носу.

— Эй, что это вы делаете? — отшатнулся Манкузо и так далеко откинулся на стуле, что едва не перевернулся.

— Детка, тебя собираются снимать для телевидения. Вот и надо положить немного грима. Не то будешь выглядеть хуже дохлой кошки.

Она сделала свое дело, и человек с наушниками провел Манкузо по коридору, потом через щель в занавесе прямо на сцену.

До того Манкузо не доводилось бывать на пресс-конференциях президента. Для начала в глаза ему ударил свет. По верху всей сцены шла целая батарея телеламп, а слева и справа от трибуны располагались еще два комлекта на алюминиевых штативах, чтобы вся сценическая площадка была освещена ярко и ровно. В аудитории находилось двадцать рядов стульев. Они поднимались наклонно вплоть до противоположного конца зала, где на полу разместилась операторская команда. Занято было каждое место. Прямо перед собой Манкузо узрел целую компанию знаменитостей. Там были Сэм Доналдсон, Боб Шейфер, Андрэа Митчелл и даже Дэн Шорр.

Бородатый с наушниками взял Манкузо за руку и отвел его к стулу в дальнем конце сцены. Там уже сидели двое мужчин. В одном из них Манкузо узнал спикера палаты представителей, в другом — руководителя большинства в сенате. Когда он сел, они молча ему кивнули.

Затем голос из громкоговорителя произнес:

— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов.

Манкузо удивило, что все встали. Он не знал, что ему полагалось подняться. Посему и проделал это последним. А потом он не знал, когда можно сесть, — оттого сел последним. Ему казалось, что все в зале смотрят на него и видят, что он не из их компании.

Но репортеры сразу угомонились, как только президент поднялся на подиум, надел очки и открыл кожаную папку. Манкузо мог разглядеть отпечатанные листы бумаги в ней.

— Друзья мои,— начал президент,— неделю назад американскую нацию и цивилизованные народы во всем мире потрясло и возмутило убийство полковника Октавио Мартинеса, главы борцов за свободу Никарагуа. Этот акт малодушия и жестокости, это дикое и злонамеренное преступление…

Пока президент говорил, Манкузо смотрел вниз на журналистов. Некоторые держали портативные магнитофоны. Другие просто слушали. Манкузо наблюдал за их лицами. Казалось, они чувствовали: нечто значительное витает в воздухе.

Президент продолжал:

— Вчера вице-президент Дэниэл Истмен написал письмо лидерам обеих палат, в котором просил их назначить Совместный комитет для проведения расследования по делу об убийстве полковника Мартинеса. В своих замечаниях вице-президент выразил тревогу, что проведенное ФБР расследование провалилось, то есть не дало должных результатов.

Манкузо наблюдал за президентом. Его речь, написанная, лежала перед ним, но он едва поглядывал вниз. Казалось, он знает ее наизусть. Потом Манкузо взялся снова наблюдать за журналистами. Он видел, что все они сидят, устремленные вперед, как дети в свой первый учебный день, словно хотят произвести хорошее впечатление на учителя и все время напряжены, дабы не пропустить ни слова.

— То, что вице-президент Истмен говорил вам, по большей части правда. На расследование этого дела и в самом деле были назначены только два агента ФБР.

Теперь журналисты явно зашевелились. Возбуждение волной прокатилось по их лицам.

— Вице-президент искренне верил, что это дело требует широкого расследования. И я, должен признаться вам, был с ним согласен.

Некоторые журналисты засуетились. Происходило нечто, чего Манкузо не был в состоянии уразуметь. Он поглядел на подиум. Чего это президент крутит? Почему не скажет прямо им всем — что именно случилось, как был убит Петерсен и почему стала неопровержимой истина, что именно он застрелил Мартинеса.

— Как и вы, я был глубоко опечален зверским убийством этого смелого мечтателя, совсем, в сущности, молодого человека,— продолжал президент.— Октавио Мартинес был героем для свободолюбивых людей у себя на родине. Как и вы, я с нетерпением ждал, когда его убийцы будут опознаны, схвачены и наказаны по всей строгости закона.

Наконец-то, когда президент сказал это, Манкузо понял: Сэм Бейкер просто играл с журналистами, как рыбак играет с форелью. Манкузо вновь посмотрел на них: они заглотнули наживку и крючок, а заодно и грузило — словом, попались на удочку.

Они смотрели во все глаза. Сидели с озадаченными лицами. Человек, стоявший на трибуне, держал их всех в кулаке. Манкузо пришло в голову: тот, кто способен управлять этим залом, может управлять прессой. А управляя прессой, вполне можно управлять и нацией.

Президент сделал паузу и перевернул страницу, лежащую перед ним на подиуме. И тут отражение страницы вспыхнуло на наклонной плоскости стекла, закрепленного перед подиумом. Манкузо глянул на них и заморгал. На стекле он мог видеть все ремарки в тексте речи президента, спроецированные телемониторами, стоящими на полу.

Президент говорил:

— На моей памяти не много актов, демонстрирующих столь драматическую, яростную природу врагов свободы в этом полушарии.

А Манкузо видел, как по стеклу ползли слова. Текст президентской речи был размечен то прописными буквами, то мелкими закорючками. Манкузо мог следить за ритмом и паузами, заранее угадывать повышение и понижение голоса, чтобы подчеркнуть какую-либо мысль, за переходом фразы с одной строки на другую.

Президент говорил, а Манкузо читал вместе с ним:

"МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правовой нацией.

МЫ верим, что мы ЯВЛЯЕМСЯ правительством свободных мужчин и женщин.

МЫ верим, что мы ДОЛЖНЫ показать пример

правосудия нациям нашего полушария. И всего мира.

"(ПЕРЕВЕРНУТЬ СТРАНИЦУ)

(УДАРНО) (ТЕПЛО)"

Президент перевернул страницу. Сделал паузу. Сменил тональность.

— Но, друзья мои,— сказал он,— если мы хотим оставаться свободными и цивилизованными людьми, мы должны, мы сами должны подчиняться закону и сохранять спокойствие. Правосудие — не месть. И дело свободы не может превратиться в государственную полицейскую тактику, независимо от того, сколь ужасно преступление и сколь сильна наша жажда возмездия.

Слова, произнесенные президентом, были возвышенны. Но почему-то, отраженные на экране телемониторов, эти же слова выглядели пустыми и несерьезными, как бессмысленная скороговорка рекламы.

Затем президент принялся объяснять, как ФБР выследило и поймало убийцу. А когда президент заговорил о смерти Петерсена и опознании его как убийцы, репортеры стали хватать ртом воздух, боясь пропустить следующую реплику.

Но Манкузо не слушал. Он больше не слышал голоса президента и не читал текст его речи. Он просто сидел там, изрядно вспотевший от пыщущих жаром ламп, и чувствовал, как из него навсегда вынули душу. Выдумка вперемешку с фактами, как, дескать, все это время искали Петерсена, скользила по стеклу. И даже та малая толика правды, которую ухватят, раздуют и исказят журналисты с их камерами, как бы вырвалась за пределы человеческого разумения и испарилась от жара ламп.

Манкузо сидел там, чувствуя, что он ни во что больше не сможет верить в этом мире. Правды нет. Реальности нет. Президент продолжал говорить, а Манкузо чувствовал себя опустошенным. И до чего ж ему все это надоело. Пот выступил у него на лице. Он вытер его тыльной стороной ладони, а когда взглянул на руку, понял, что испачкал ее гримом. Он был уверен: там, где потек тон, лицо пошло полосами, и не знал, что делать. Его рука незаметно шмыгнула вверх и достала носовой платок из нагрудного кармана. Он попытался проделать это, не привлекая к себе внимания.