Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы - Иоганн Гете

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Чуть при дворе пронеслось, что действительно Рейнеке прибыл,Все побежали взглянуть на него, от велика до мала,Редко — с сочувствием: зуб на него большинство ведь имело!Рейнеке этому, впрочем, не придал большого значеньяИль притворялся, когда проходил, с вызывающим видом,Очень картинно с Гримбартом через дворцовую площадь.Он и вошел независимо, смело, как будто законныйСын королевский, ничем никогда не запятнанный в жизни.Так во дворце перед Нобелем, пред королем, и предстал он,Стоя меж прочих баронов. Выдержкой он отличался!

«Милостивейший король, государь мой, — так Рейнеке начал,—Вы благородный, великий, средь знатных и доблестных — первый.Вас и прошу я поэтому о благосклонном вниманье:Более преданных слуг, чем я, никогда не имелаВаша монаршая милость. Смею вас в этом заверить.Многие здесь, при дворе, меня потому лишь и травят.Мог бы я вашего расположенья лишиться, когда быВерили вы клевете моих недругов, что им и нужно.К счастью, вникать самолично вы любите в каждое дело,Жалобу выслушав, и оправданье заслушать. И как быЯ за спиною ни был оболган, я все же спокоен:Верность моя вам известна, она — причина интригам…»

Крикнул король: «Молчать! Краснобайство и лесть не помогут!Ваша преступность ясна, и ждет вас достойная кара.Мир соблюдали вы? Мир, дарованный мною животным?Клятвенный мир?! Вот петух. Где же дети его? И не вы ли,Лживый, презренный злодей, все потомство его потаскали?Преданность вашу вы мне доказать, очевидно, хотелиТем, что мой сан оскорбляли, увечили слуг моих верных?Гинце несчастный здоровье свое потерял, и, как видно,Тяжко израненный Браун не скоро страдать перестанет!Больше отчитывать вас не хочу: обвинителей много,Куча доказанных дел! Оправдаться едва ль вам удастся!..»

«Мне ли за это, король справедливый, нести наказанье? —Рейнеке-лис отвечал. — Виноват ли я в том, что вернулсяБраун с ободранным теменем? Сам он решился нахальноМеду наесться у плотника. Если ему так влетело,Если над ним потешались, пока он не бросился в воду,Мог же он, доблестный муж, за позор отплатить им достойно.Взять бы и Гинце-кота: уж не я ль его принял с почетом,Чем бог послал угостил, но он воровством соблазнился:Ночью к патеру в дом, не внимая моим увещаньям,Все-таки влез он и там кой-какую имел неприятность.Должен ли я отвечать за глупое их поведенье?Это могло бы унизить достоинство вашей короны.Впрочем, вольны поступить вы со мной, государь, как угодно.Дело хоть ясно вполне, но по усмотренью решайте:Милуйте или казните, — на то высочайшая воля.Сварят меня, иль изжарят, иль ослепят, иль повесят,Иль обезглавят меня, — ах, пусть уже будет, что будет!Все мы во власти у вас, все — в вашей державной деснице.Вы всемогущий монарх, — как слабому с вами бороться?Если угодно — казните, но что вам от этого пользы?Что суждено, да свершится, — на суд я честно явился…»

Бэллин-баран тут напомнил: «Пора начинать заседанье».Изегрим-волк подошел, окруженный роднею; кот Гинце,Браун-медведь да и множество прочих зверей и животных:Болдевин был там — осел, и Лямпе — знакомый нам заяц;Дог, по имени Рин, к Вакерлос, бойкая шавка;Гермен-козел вместе с козочкой Метке, и белка, и ласка,И горностай. Не отсутствовал бык, да и лошадь явилась.Были, конечно, представлены и обитатели чащи:Серна пришла, и олень, и Бокерт-бобер, и куница,Кролик и дикий кабан, и каждый вперед пробивался.Бартольд-аист, и Лютке-журавль, и союшка МаркартТоже слетелись на суд. Явилась и уточка Тибке,Альгейд-гусыня и много других, потерпевших от лиса.Геннинг, петух безутешный, с последним остатком семействаПлакал и охал по-прежнему. Не было счету пернатым,Столько зверей там сошлось, что всех и назвать невозможно,Все ополчились на лиса. Каждый своим показаньемЖаждал его уличить и законное видеть возмездье.Все короля обступили, держали громовые речи,Иск громоздился на иск, к старым делам добавлялосьМножество новых. Такого количества жалоб не слушалСуд королевский еще никогда ни в одном заседанье!Рейнеке, тут же присутствуя, стал защищаться искусно:Дай только слово ему — и сейчас в оправданье польетсяКрасноречивый поток, столь похожий на чистую правду!Все он умел опровергнуть и все доказать, что угодно.Слушаешь — диву даешься: выходит, что он невиновен,—Сам обвинять очень многих он, собственно, более вправе!Тут наконец поднимаются верные, честные лицаИ, против Рейнеке выступив, снова его уличают.Ясными стали его преступленья. Свершись, правосудье!Единодушное вынес решенье совет королевский:«Рейнеке-лис осуждается на смерть! Да будет на местеВзят он и связан — и без проволочек публично повешен,Чтоб искупил он свои преступленья позорною смертью).

Рейнеке сам понимал, что все его козыри биты:Не помогли ему хитрые речи! Король самоличноВесь приговор огласил, и Рейнеке взят был и связан.Злостный преступник теперь уже видел конец свой позорный.

Лишь только, по приговору, связанным он оказался,Засуетились враги, торопясь отвести его на смерть,А потрясенные скорбью друзья его оцепенели.Гримбарт, Мартын-обезьяна, вся клика лисовых присныхЧуть не ропща отнеслась к приговору — и больше скорбела,Чем ожидалось: ведь Рейнеке был среди первых баронов,А между тем он стоял, лишенный всех званий и чести,Приговоренный к позорнейшей смерти! Ну, как же спокойноБлизким на это взирать? У короля отпросившись,Все они, без исключенья, покинули двор торопливо.Все же король пожалел, что так много его покидаетРыцарей. Много у Рейнеке, значит, приспешников было,Смертью его возмущенных! Они от двора отвернулись.И обратился король к одному из своих приближенных:«Рейнеке сам негодяй, разумеется, но, коль подумать,—Многих приверженцев лиса никем при дворе не заменишь!»

В это же самое время Изегрим, Браун и ГинцеЗаняты были преступником. Троице этой хотелосьКазни позорной предать их недруга собственноручно.Вывели спешно его и погнали к лобному месту.Гинце-кот, обозленный, в пути обращается к волку:«Вспомните, сударь мой Изегрим, как в свое время старалсяРейнеке (прямо из шкуры он лез), чтобы вашего братаВидеть повешенным! И ведь добился! И как, торжествуя,Вел он его! Постарайтесь же с ним расквитаться за брата!Вспомните, сударь мой, Браун, и вы, как он подло вас предал,Выдал вас Рюстефилю и всей грубой, взбешенной оравеБаб, мужиков — на побои жестокие и на увечье,И — ко всему — на позор, о котором трубят повсеместно!Будем же бдительны! Больше сплоченности! Если б сегодняОн улизнул, иль смекалкой, иль каверзой спас бы он шкуру,—Сладкого часа возмездья судьба не пошлет нам вторично.Нужно скорей рассчитаться с мерзавцем за все, что он сделал!»Волк отвечает: «Довольно болтать! Поскорее достаньтеДа понадежней веревку! Не будем длить его муки!»Так вот о Рейнеке-лисе они по пути говорили.

Рейнеке слушал их молча, потом, язычок развязал он:«Столь ненавидя меня, так мечтая лишить меня жизни,Даже не знаете вы, как покончить со мной! Удивляюсь!Гинце по части веревки дал бы вам точную справку:Сам на себе ведь ее испытал он, когда за мышамиК патеру в дом он пришел, а ушел без большого почета.Что-то вы, Изегрим с Брауном, очень, однако, спешитеКума спровадить на тот свет. А что, если вдруг не удастся?..»

В это же время король с господами придворными вместеВстал, собираясь присутствовать при совершении казни.В сопровождении свиты примкнула к ним и королева.Сзади валила толпа всех прочих — богатых и бедных,—Все насладиться хотели зрелищем лисовой смерти.

Изегрим вел между тем разговоры с родными, с друзьями,Он горячо убеждал их теснее друг с другом сомкнуться,Глаз ни на миг не сводить, наблюдая за связанным лисом.Все опасались: а вдруг убежать изловчится пройдоха!Волк и жене своей тоже наказывал строго-престрого:«Помни, смотри, наблюдай и держать помоги мне прохвоста.Если теперь улизнет он, то солоно всем нам придется!»Брауна волк подстрекал: «Ведь он же вас так опозорил!Нынче вы с ним расплатиться можете, даже с лихвою…Гинце, вскарабкайтесь наверх и закрепите веревку…Браун, держите преступника, — я буду лестницу ставить.Две-три минутки еще — и мы эту сволочь прикончим!»«Ставьте-ка лестницу, — Браун ответил, — а я с ним управлюсь!..»

«Как вы, однако, стараетесь, — Рейнеке им заявляет,—Ближнего вашего смерти предать! А ведь вам не мешало бСтать на защиту его, помочь, посочувствовать в горе.Я бы молил о пощаде, но вряд ли мне это поможет:Изегрим так ненавидит меня, что жене приказал онКрепче держать меня, чтобы удрать я не мог из-под петли.Прошлое вспомнить бы ей — уж, конечно бы, мне не вредила…Если же этого не избежать, я просил бы закончитьДело немедленно… Мучился так и отец мой сначала,Ну, а потом все пошло очень быстро. Покойника, правда,Толпы такие не провожали… Но если вы долгоМучить меня собираетесь, это бессовестно будет!»Браун не вытерпел: «Слышали наглую речь негодяя?Ну-ка, повыше, повыше! Последний час его пробил!»

В ужасе Рейнеке думал: «О, как бы в беде этой страшнойИзобрести мне какой-нибудь новенький фортель удачный,Чтобы король милосердно мне жизнь даровал и чтоб этойТроице недругов злобных досталось и сраму и горя!Надо скорее смекать! Что может, то пусть и поможет!Дело о жизни идет, ведь петля на шее! Где выход?Все поднялось на меня: король не на шутку разгневан,Все друзья удалились, а недруги неумолимы.Редко я делал добро, не питал, признаюсь, уваженьяНи к королевской власти, ни к мудрым советникам трона.Я провинился во многом, но все-таки был я уверен,Что от беды увернусь… Ах, только бы слова добиться,—Знаю — повешен не буду! Я не теряю надежды…»

Он уже с лестницы вдруг решил обратиться к народу:«Смерть свою вижу я прямо в лицо. От нее не укроюсь.Все же, пока не покинул я землю, спешу обратитьсяС просьбою самою скромной ко всем, кто здесь меня слышит:Хочется мне перед вами быть совершенно правдивым,В этот последний мой час признаться вам чистосердечно,Все рассказать до конца о своих преступлениях, чтобыПосле ни в чем из того, что шито-крыто я сделал,Кто-нибудь не оказался, господь упаси, обвиненным.Много бедствий тем самым я предотвращу и надеюсь,Всемилосердный господь зачтет мне мой добрый поступок…»

Многих разжалобил он. Говорили: «Пустячная просьба,Да и отсрочка-то невелика…» Короля попросили —Дал изволенье король. И сразу у Рейнеке сноваТяжесть с души отлегла. В счастливый исход он поверил.Пользуясь данной отсрочкой, речь он повел издалека:

«Spiritus Domini[9], ты помоги мне! Я в этом собраньеНе нахожу никого, кто не был бы мною обижен.Будучи крохотным пащенком, чуть от груди отлученный,Страстью обжорства влеком, очень рано я путаться началМежду ягнят и козлят, резвившихся около стада.Было сперва мне приятно их милое блеянье слушать,Дальше — меня повлекло к этой лакомой пище, а вскореЯ познакомился с ней: укусил как-то насмерть ягненка,Вылизал кровь. Объедением было! Затем я прикончилТрех молочных козляток и съел. И пошли упражненья:Птиц я не миловал, будь это курица, гусь или утка,—Где бы ни встретил! Я даже в песок зарывал очень многоЖертв, которых съедать не имел я охоты в то время.

Как-то, зимою на Рейне, — довольно давно это было,—Изегрим встретился мне, — в кустах сторожил он добычу.Стал он меня уверять, что я-де и он-де родные,Даже и степень родства он мне точно исчислил по пальцам.Я согласился — и мы с ним союз заключили, поклявшисьБыть навсегда неразлучной, преданной дружеской парой.Мне, увы, эта дружба порядочный вред причинила.Всю страну истоптали мы. Он воровал что побольше,Я — что поменьше хватал. Уговор был — котел у нас общий.Общим он не был: волк делил произвольно добычу,—И половины я не получал. Но и хуже случалось:Только теленочка он задерет иль добудет барашка,Только застану его среди изобилия жрущимКозочку свежезарезанную иль козленка, которыйБился в когтях у него, — он встречал меня, злобно ощерясь,И прогонял, и тем самым мою он присваивал долю.Вот оно так и велось, хотя б и попалась добычаСамая крупная. Даже когда сообща мы, бывало,Справимся, скажем, с быком иль разживемся коровой,—Сразу жена его тут и семерка волчат прибегали,—Все на добычу бросались, меня от еды оттирая.Хоть бы мне ребрышко перепадало! Разве уж вовсеДочиста все обглодают. И это терпеть приходилось.Я тем не менее не голодал и тогда, слава богу.Да, я питался тайком за счет богатейшего кладаЗолота и серебра, что в очень надежном местечкеНекогда я схоронил. Хватило б надолго! Пожалуй,Возом остатка не вывезешь даже и за десять возок…»

Насторожился король при упоминанье о кладе,Весь потянулся вперед и сказал: «А к вам он откуда?Клад я имею в виду. Признавайтесь!..» А лис отвечает:«Тайны я этой скрывать не намерен. Что мне за польза?Взять я с собой ничего не могу ведь из этих сокровищ.Если вы мне разрешите, я все расскажу вам подробно:Надо же вывести это наружу. Клянусь чем угодно,Больше я не в состоянье скрывать столь важную тайну:Это — украденный клад! Сговорилась преступная шайкаВас, государь мой, убить! И не будь этот клад в свое времяБлагоразумно похищен, — злодейство б, конечно, свершилось.Милостивейший король! Вы учтите: от этого кладаЖизнь и все благоденствие ваши зависели. КражаТолько отца моего повергла в несчастье и раноВ гроб свела, обрекла, может быть, и на вечные муки.Но, государь мой, что было, то было для вашего блага…»

Ошеломленная, слушала страшный рассказ королева,Всю эту темную повесть о заговоре на супруга,С предотвращенным убийством его и с таинственным кладом.«Рейнеке! Мой вам совет, обдумайте все! ОтправляясьВ путь на вечную родину, душу свою облегчите.Полную правду откройте, скажите ясней об убийстве!..»Сам государь тут вмешался: «Я всех призываю к молчанью!Рейнеке может спуститься. Пусть подойдет он поближе,—Дело касается лично меня, и намерен я слушать…»

Рейнеке это услышал — и успокоился сразу,С лестницы живо спустился, к досаде всех недругов ярых,Смело к чете подошел королевской, и тут они обаНачали строгий допрос об этой истории темной.

Рейнеке-лис приготовился к новым чудовищным вракам:«Только втереться бы в милость опять к венценосным супругам,Только бы трюк мой удался, чтоб самому своих лютыхМне погубить злопыхателей, на смерть меня отправлявших,Был бы от всяких опасностей я навсегда уж избавлен!Счастье совсем неожиданно может мне вдруг улыбнуться,—Чувствую только, что тут врать сверхбессовестно нужно».

Нетерпеливо допрос продолжала меж тем королева:«Дайте нам ясно понять, как все это дело случилось.Правду скажите, по совести, душу свою облегчите!»Рейнеке ей говорит: «Я все доложу вам охотно.Мне все равно умирать, тут уж ничем не поможешь.Стоит ли мне свою душу обременять напоследок,—Вечные муки себе обеспечивать? Было бы глупо.Лучше признаться во всем, хотя бы пришлось, к сожаленью,Родственников дорогих и любимых друзей опорочить.Ах, что поделаешь! Мне угрожают страдания ада!..»

Но самому королю от этих всех разговоровСтало уж не по себе. Он спросил: «Говоришь ли ты правду?»Рейнеке с постно-притворною миной на это ответил:«Я, разумеется, грешник, но все, что поведал я, правда.Лгать вам какой мне расчет, государь? Лишь на вечные мукиСам бы себя я обрек. А вам ведь отлично известно:Я осужден, я смерть свою вижу, — не время лукавить.Мне уж ни кротость, ни дерзость — ничто не поможет!..»Рейнеке вздрогнул при этом, казалось — он еле крепится.

И королева вздохнула: «Ах, бедный! Мне так его жалко!Будьте к нему снисходительней, о господин мой, и взвесьте:Сколько несчастий мы предотвратим по его показаньям!Пусть — чем скорее, тем лучше — истории суть он изложит.Всем прикажите молчать, чтоб мог говорить он свободно».

Распорядился король, и собрание шумное смолкло.Рейнеке заговорил: «Если милости вашей угодно,Слушайте, что я скажу. Хоть я никаких документовНе предъявлю, но мое показанье правдиво и точно:Заговор вам открывая, щадить никого я не буду…»

ПЕСНЬ ПЯТАЯ