Канашибари. Пока не погаснет последний фонарь. Том 2 - Вероника Шэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но затем Кадзуо медленно выдохнул и отвернулся. И почти сразу я тоже отвела взгляд.
– Я не знал наверняка, выживу ли, – ответил наконец Кадзуо. – Никогда до этого не погибал. И надеялся, что не придется.
Возмущение схлынуло, оставив только боль, к которой прибавилось… смятение? Смущение?
Я не понимала, что означали слова Кадзуо. Получается, пусть он и не пожертвовал своей жизнью ради меня, то уж точно рискнул ей.
В груди вспыхнула боль, но на этот раз ее сменило почти приятное удивление. И… неуверенность. Мне показалось, лицо покраснело, и я порадовалась, что полумрак вокруг помог скрыть мою реакцию.
– Спасибо, – пробормотала я, смотря на носки своих кроссовок, – что не назвал мое имя. Спасибо.
– И тебе спасибо, – Кадзуо на мгновение сжал мою ладонь в своей, – что дала мне шанс выжить.
Несколько секунд мы просидели в тишине, а я все еще чувствовала на своей ладони след от прикосновения Кадзуо. Это было так странно, что я едва не разозлилась на себя. Попытавшись отвлечься, я поняла, что так и не рассказала Кадзуо о второй жертве.
– Пока тебя не было, мы наткнулись на еще один труп.
Кадзуо на мгновение растерялся, а затем напряженно переспросил:
– Кто «мы»?
– Я и Араи-сенсей. У убитого тоже был след на шее, да и в целом было видно, что он погиб от удушья.
Кадзуо приподнял уголки губ.
– Сначала мы с тобой нашли труп… Потом ты с Араи… – протянул он. – Какое совпадение. Может, признаешься уже?
Я ответила ему мрачным взглядом:
– Второй раз умереть захотел?
Кадзуо усмехнулся и, покачав головой, уже серьезнее спросил:
– И что сказал Араи-сенсей?
Я задумалась. Как правильнее объяснить, передать чувства, что возникли у меня от реакции Араи на ту сцену?
– Он… он как будто не был удивлен. Точнее, был, но по-другому. – Я на мгновение замолчала, подбирая слова. Обсуждать подобное было непривычно, странно и тяжело. – Как будто что-то знал.
Кадзуо нахмурился:
– Откуда? – Этот вопрос был адресован не мне. – Детали дела не разглашались, в СМИ о нем не говорилось. А Араи-сенсей у нас то ли хирург, то ли оммёдзи, но не детектив и не полицейский. Может, у него есть знакомые из этой сферы?
– Его брат был детективом, – вспомнила я.
Кадзуо с удивлением на меня посмотрел и задумался.
– Может, он знал что-то и рассказал Араи-сенсею…
– Может, – кивнул Кадзуо. – Но тогда Араи-сенсей мог бы сказать тебе об этом. Но не сказал.
Я кивнула.
– И ты не спросила?
Я покачала головой.
И вспомнила слова Ивасаки. Неизвестно, кто убил брата Араи-сенсея. Я тогда предположила, что преступником мог быть тот, кого пытался поймать Араи Акио. Может, этого детектива убил тот же человек, которого искал Кадзуо?..
Но я решила не говорить о своих пока еще слишком смутных предположениях. Боялась ранить Кадзуо.
– И еще, – вспомнила я. – Тот человек перед смертью был ранен в руку, как будто сопротивлялся. Кровь вела к месту, где лежал труп, так что вряд ли рана была старой. И, что странно, на одной из рук были отрезаны ногти.
Кадзуо заметно помрачнел:
– Убийца мог сделать это для того, чтобы скрыть свой ДНК, если вдруг жертва поцарапала его или что-то подобное. Но здесь… это, мягко говоря, лишняя перестраховка.
Я невольно поморщилась:
– Да уж.
– Так что или причина совсем в другом, или же убийца крайне педантичен. – Видимо, за столько лет выработалась привычка не оставлять следов, – с неприязнью заметила я.
Но Кадзуо с серьезным видом кивнул:
– Да. Именно поэтому его до сих пор и не поймали.
Мысленно вернувшись к нашему с Кадзуо разговору перед той злополучной игрой, перед нашей ссорой, я вспомнила, что он сказал об убийстве своего отца: «Я знаю, за что». Тогда я не обратила особого внимания на формулировку, но сейчас… Кадзуо не сказал «почему» или «зачем». Он сказал именно «за что».
– Почему… почему твой отец был убит? – осторожно спросила я, понимая, что эта тема для Кадзуо должна быть слишком болезненной.
Но Кадзуо на мгновение поморщился и покачал головой.
– Я… пожалуй, я не очень хочу это обсуждать. Это не связано с твоим братом. Но… с точки зрения убийцы, повод был. – Кадзуо мрачно вздохнул.
Я кивнула и не стала допытываться. Во время разговора Кадзуо был со мной честен. Значит, раз он сказал, что это не касалось ни меня, ни моего брата, не стоило лезть не в свое дело.
Но выражение глаз Кадзуо и его голос… они вызвали у меня тревогу. Я чувствовала, что в прошлом у него случилось нечто… нечто очень плохое. И мне хотелось помочь, хоть я и не имела ни малейшего представления как.
Пока что вопросы, как и желание их задавать, закончились, и я просто сидела рядом с Кадзуо, погрузившись в свои мысли. Это молчание можно было бы даже назвать уютным, если бы не обстоятельства. Я размышляла обо всем, что произошло. О том, как неожиданно вернулся тот, кого я уже никогда больше и не надеялась увидеть. О том, насколько болезненной оказалась радость встречи.
О том, что впереди нас ждало еще слишком много смертельных опасностей и неизвестно, существовал ли иной конец… помимо нашей смерти.
– Кстати, совсем забыла… – начала я, и Кадзуо преувеличенно тяжело вздохнул. Я не обратила на это внимания и продолжила: – Как ты получил вторую часть монет? Те, что с сакурой?
Кадзуо приподнял бровь, скосив на меня глаза:
– Это так важно? Кайдан позади. Ты выжила.
Я не ответила, но смерила Кадзуо красноречивым взглядом, давая понять, что да, раз я спросила, значит, это имело для меня значение.
– Не помню, говорил ли я тебе, что ты очень плохо разбираешься в мифах и легендах… – с легкой насмешкой в голосе начал Кадзуо, и я пихнула его локтем. – Роспись на шкатулке была посвящена одной из легенд о появлении сакуры.
Если кратко, много лет назад существовал лес со множеством прекрасных деревьев, но среди них выделялось одно – безжизненное и сухое. Одна ками[77], заметив это, предложила дереву свою помощь. На два десятилетия дерево получило возможность становиться человеком, чтобы прочувствовать эмоции людей. Но с одним условием: если после этого дерево так и не сможет зацвести, оно погибнет.
Дерево согласилось и превратилось в юношу, который начал путешествовать по миру людей. В те годы шла длительная кровопролитная война, а потому юноша видел лишь боль и жестокость. И с каждым годом его надежда
