Ким - Редьярд Киплинг

— Что же дурного в этом? Я действительно боялся. Это правда. Я не горец, и я любил тебя за твою новую силу.

— Я вспоминаю, что не раз, — он печально подпер щеку рукою, — я старался заслужить похвалу силе моих ног как от тебя, так и от «хакима». Так зло шло за злом, пока чаша не переполнилась. «Колесо» правосудно. В течение трех лет весь Индостан оказывал мне почести. Начиная от Источника мудрости в Доме Чудес до, — он улыбнулся, — маленького мальчика у большой пушки, — все расчищали мне путь. А почему?

— Потому, что мы любили тебя. Это просто лихорадка — следствие полученного удара. Я сам еще болен и потрясен.

— Нет! Потому что я был на Пути, настроенный, как цимбалы, для целей Закона. Я уклонился от его предписаний. Строй был нарушен. Последовало наказание. На моих родных горах, на рубеже моей родной страны, в самом месте моих дурных желаний наносится удар — сюда! (Он показал на лоб.) Как бьют послушника, когда он неверно расставляет чаши, так был побит я, бывший настоятель Суч-Дзена. Ни словом, видишь, чела, а ударом.

— Но ведь сахибы не знали тебя, Служитель Божий?

— Мы подходили друг другу. Невежество и сильное желание встретились с Невежеством и Желанием и породили Гнев. Удар был знамением для меня, который не лучше заблудившегося яка, — указанием, что мое место не здесь. Кто может понять причину какого-нибудь действия, тот находится на половине пути к Освобождению. Назад, на дорогу, говорил удар. Горы не для тебя. Избирая Свободу, ты не можешь идти в рабство наслаждениям жизни.

— Если бы нам не встретился этот трижды проклятый русский!

— Сам Господь не может заставить «Колесо» повернуть обратно. И у меня есть другое знамение, посланное мне в награду. — Он сунул руку за пазуху и вынул «Колесо Жизни». — Взгляни! Я сообразил после размышления. Идолопоклонник оставил неразорванным только клочок величиной с мой ноготь.

— Я вижу.

— Таков, значит, короткий промежуток моей жизни в этом теле. Я служил «Колесу» все мои дни. Теперь оно служит мне. Если бы мне не вменилось в заслугу то, что я вывел тебя на Путь, мне была бы прибавлена еще одна жизнь прежде, чем я нашел бы мою Реку. Ясно ли это тебе, чела?

Ким пристально смотрел на изуродованную картину. Слева направо она была разорвана по диагонали — от Одиннадцатого Дома, где Вожделение порождает Младенца (как это изображают тибетцы) — поперек человеческого и животного миров к Пятому Дому — пустынному Дому Чувств. Логический вывод был неоспорим.

— Прежде, чем наш Господь достиг просветления, — проговорил лама, с благоговением складывая картину, — он перенес искушение. Я также был искушаем, но теперь это кончено. Стрела упала на равнины — не на горы. Что же мы делаем здесь?

— Я полагаю, ждем «хакима».

— Я знаю, сколько времени я проживу в этой жизни. Что может сделать «хаким»?

— Но ты болен и потрясен. Ты не можешь идти.

— Как я могу быть болен, когда вижу Освобождение? — Он, шатаясь, встал на ноги.

— Тогда надо достать пищи в селении. О, какая утомительная дорога!

Ким чувствовал, что сам нуждается в отдыхе.

— Это законно. Поедим и пойдем. Стрела упала на равнины… но я поддался Желанию. Готовься, чела.

Ким обратился к женщине в бирюзовой повязке, которая лениво бросала камешки в пропасть. Она улыбнулась очень ласково.

— Я нашла его, словно отбившегося от стада буйвола, на ниве. Он фыркал и чихал от холода. Он был так голоден, что забыл свое достоинство и нежно говорил со мной. У сахибов ничего нет. — Она повернула руку пустою ладонью вверх. — Один очень болен животом. Твоя работа?

Ким кивнул головой. Глаза его заблестели.

— Я говорила сначала с бенгальцем, а потом с жителями соседнего селения. Сахибам дадут пищи, если они нуждаются в ней, — денег спрашивать не будут. Добыча распределена. Этот бабу говорит лживые речи сахибам. Почему он не покинет их?

— Потому, что он великодушен.

— На свете еще не бывало бенгальца, у которого душа была бы больше высохшего ореха. Но не в том дело… Перейдем к орехам. За исполнением поручения следует награда. Я сказала — селение твое.

— Не суждено, — начал Ким. — Я только что обдумывал планы об осуществлении желаний моего сердца, которое… — Не было необходимости в комплиментах, соответственных случаю. Он глубоко вздохнул… — Но мой господин, влекомый видением…

— Ну! Что могут видеть старые глаза, кроме наполненной нищенской чаши…

— Возвращается из этого селения на равнины.

— Скажи ему, чтобы он остался.

Ким покачал головой.

— Я знаю моего Служителя Божия и его ярость, когда его рассердят, — выразительно проговорил он. — Его проклятия потрясают горы.

— Жаль, что они не спасли его разбитой головы! Я слышала, что ты был тем человеком с сердцем тигра, который налетел на того сахиба…

— Женщина гор, — сказал Ким с суровостью, от которой очертания его юного овального лица не стали резче, — эти вопросы слишком высоки для тебя.

— Боги да смилуются над нами! С которых это пор мужчины и женщины стали иными, чем были мужчины и женщины?

— Жрец есть жрец. Он говорит, что пойдет через час. Я его чела, и я иду с ним. Нам нужна пища на дорогу. Он почетный гость в каждом селении, но, — мальчишеская улыбка мелькнула на его лице, — здесь хорошая пища. Дай мне что-нибудь.

— А что, если я не дам тебе? Я, женщина этого селения.

— Ну, тогда я прокляну тебя — немножко — не сильно, но так, что будешь помнить.

Он не смог удержать улыбки.

— Ты уже проклял меня опущенными ресницами и вздернутым подбородком. Проклятия? Что значат для меня пустые слова? — Она стиснула руки на груди… — Но мне не хочется, чтобы ты ушел в гневе, думая дурно обо мне — убирающей навоз и траву в Шемлеге, но все же имеющей средства к жизни.

— Я думаю только о том, что мне жаль уходить, потому что я очень устал, и мы нуждаемся в пище, — сказал Ким. — Вот мешок.

Женщина сердито схватила мешок.

— Я была глупа, — сказала она. — Кто твоя женщина на равнинах? Белокурая или черная? Некогда я была белокура. Ты смеешься? Некогда, очень давно, ты не поверишь, один сахиб благосклонно смотрел на меня. Некогда, очень давно, я носила европейскую одежду вон в том миссионерском доме. — Она показала по направлению к Котгарту. — Некогда, очень давно, я была кер-ли-сти-ан-кой (христианкой) и говорила по-английски, как говорят сахибы. Да. Мой сахиб сказал, что вернется и женится на мне, — да, женится. Он уехал — я ухаживала за ним, когда он был болен — и не вернулся. Тогда я увидела, что боги керлистиан лгут, и возвратилась к моему народу. После того я не глядела ни на одного сахиба. Дело прошлое, мой маленький жрец. Твое лицо и твоя походка, твоя манера говорить напомнили мне моего сахиба, хотя ты только бродячий нищий, которому я даю милостыню. Проклясть меня? Ты не можешь ни проклинать, ни благословлять! — Она подбоченилась и горько рассмеялась. — Твои боги — ложь, твои поступки — ложь, твои слова — ложь. Нигде под небесами нет богов. Я знаю это… Но на короткое время я подумала, что возвратился мой сахиб, а он был моим богом. Да, я некогда играла на «пианно» в миссионерском доме в Котгарте. Теперь я подаю милостыню жрецам-язычникам. — Последнее слово она произнесла по-английски, завязывая набитый мешок.