Революция и семья Романовых - Иоффе Генрих Зиновьевич

Оказавшись между «двух огней», большевики последовательно вели линию революционной законности, которая подкреплялась и серьезными политическими соображениями. Казнь Романовых, с одной стороны, могла подбросить дров в костер антисоветской и антибольшевистской пропаганды за рубежом, а с другой – превратить их в «мучеников», дать агитационное оружие в руки контрреволюционного, особенно монархического, лагеря. Только жестокая необходимость, исключительное положение могли поставить вопрос о крайней мере в отношении Романовых. Президиум ВЦИК и Совнарком еще с января 1918 г. обсуждали возможность открытого суда над бывшим царем. В протоколе заседания Совнаркома 29 января (протокол № 59) записано: «Слушали: о переводе Николая Романова в Петроград для предания суду. Постановили: поручить Н. Алексееву (левый эсер, заместитель наркома земледелия. – Г.И.) представить в СНК к среде все резолюции крестьянского съезда по этому вопросу»[738].

20 февраля Совнарком вновь вернулся к этому вопросу. В протоколе заседания (№ 66) зафиксировано: «Поручить комиссару юстиции и двум представителям крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о перевозе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совнаркоме. Место суда не предуказывать пока»[739].

В апреле, когда Президиум ВЦИК обсуждал вопрос об «охране бывшего царя» (Романовы находились тогда в Тобольске), в протоколе заседания Президиума (№ 3), между прочим, указывалось на необходимость «в случае возможности немедленно перевести всех арестованных (Романовых. – Г.И.) в Москву»[740].

В начале мая, когда Николай и некоторые члены его семьи уже были доставлены в Екатеринбург, Я. М. Свердлов, сообщая об этом на заседании Президиума ВЦИК, сказал, что вопрос о дальнейшей судьбе бывшего царя будет «вынесен на рассмотрение ВЦИК»[741]. По некоторым данным, Президиум ВЦИК готовился вынести этот вопрос на обсуждение V съезда Советов, но вспыхнувший во время заседаний съезда левоэсеровский мятеж помешал этому[742]. Тем не менее, и тогда Советское правительство не отказывалось от своего намерения. Бывший царский премьер В. Н. Коковцов писал в своих воспоминаниях, что 9 июля он был на допросе у председателя Петроградской ВЧК М. Урицкого. Расспросив его о бывшем царе, Урицкий сказал: «Я не буду дольше останавливаться на этом вопросе: Советская власть решила вынести действия бывшего царя на рассмотрение народного суда и Вы, конечно, будете допрошены в качестве свидетеля по этому делу»[743].

Позиция Советской власти встречала недовольство и противодействие левоэсеровских и анархистских элементов в Уралоблсовете. Нельзя не отметить и того, что ряд большевиков Уральского областного комитета партии и Уралоблсовета, в брестский период стоявших на позициях «левых коммунистов», полностью не изжили своего «левачества» и позднее. Некоторым из них казалось, что затягивание решения судьбы Романовых, «примиренчество» в отношении их, с одной стороны, могут дать лишние козыри в руки левых эсеров, а с другой – усилить опасность их бегства из Екатеринбурга.

Надо сказать, что в деятельности ряда членов Уралоблсовета даже летом 1918 г. все еще проявлялись некоторые сепаратистские тенденции. Как известно, в начале 1918 г. он создал по типу Совета Народных Комиссаров свой «областной Совет народных комиссаров», в какой-то мере претендовавший на роль некоего «уральского правительства». В определенной мере это было естественным следствием первого этапа советского строительства в общегосударственном масштабе, усугублявшимся отсутствием прочной связи между центром и периферией. И это, конечно, препятствовало преодолению «левокоммунистических» настроений среди части екатеринбургских и уральских большевиков.

Сложный комплекс ультралевых и левых тенденций на Урале, по существу, стихийно проявил себя в судьбе брата бывшего царя, великого князя Михаила Александровича. Мы уже знаем, что в монархических и белогвардейских кругах, особенно в их проантантовской части, он котировался на будущий престол чуть ли не как «претендент № 1». Разные соображения в данном случае играли роль. В сознании многих монархистов Николай II был все же серьезно скомпрометирован «распутиниадой» и «пагубным влиянием» Александры Федоровны; учитывался к тому же и факт его «добровольного отречения». Михаил Александрович был свободен от этих «компрометирующих обстоятельств» и, согласно псковскому отречению, считался «легитимным преемником». В нем, кроме того, видели слабохарактерного человека, что, по расчетам монархистов, открывало перед ними широкую перспективу нужных политических влияний. Не случайно Милюков в июне 1918 г. рекомендовал «Правому центру» в Москве «отыскать» именно Михаила Александровича…

Между тем Михаил еще в марте 1918 г. был выслан из Гатчины в Пермь «до особого распоряжения»[744]. Здесь он вместе со своим личным секретарем Н. Джонсоном проживал в гостинице «Королёвские номера». Установленный для них режим был практически свободным, о чем в Пермь телеграммой сообщил управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич[745]. Сохранились показания некоего «господина Крумпниса», который весной и летом 1918 г. жил в тех же «Королевских номерах». Он часто видел высоченного великого князя и маленького, полного Джонсона («этих Пата и Паташона») свободно гуляющими по улицам Перми, заходящими в магазины, кинотеатр и т. д. Пожалуй, единственное ограничение состояло в обязанности периодически отмечаться в губернской Чрезвычайной комиссии.

Среди части населения «вольная жизнь» бывшего великого князя вызывала беспокойство и раздражение. Рабочие пермских заводов на митингах и собраниях принимали резолюции о заключении Михаила Романова в тюрьму, и местный Совет предпринимал попытки усилить его изоляцию. Михаил жаловался в Москву, откуда потребовали не нарушать его гражданских прав, если он не дает к этому какого-либо повода[746]. Но стихийное недовольство росло… Все тот же Крумпнис был свидетелем того, как вечером 12 июня в «Королевские номера» явились трое неизвестных и предъявили «комиссару гостиницы» ордер на выдачу Михаила Александровича и Джонсона. Затем все сели в экипаж и уехали, причем «никакого волнения на их лицах не было». В гостинице, по словам Крумпниса, хватились примерно через полчаса, стали звонить в ЧК, откуда сообщили, что там ордера на арест и увоз Михаила и его секретаря не выдавали. Несколько чекистов и членов исполкома Пермского Совета немедленно прибыли в «Королевские номера» и заявили, что происшедшее есть не что иное, как кем-то организованный побег[747]. Из Перми в Москву и Петроград «вне всякой очереди» пошла телеграмма: «Сегодня ночью неизвестными в солдатской форме похищены Михаил Романов и Джонсон. Розыски пока не дали результатов. Приняты самые энергичные меры. Пермский окружной чрезком»[748]. Впоследствии белогвардейские «расследователи» и авторы изобразили случившееся как «чекистскую инсценировку», разыгранную якобы «по указанию из центра».

Но все это строилось на чистейших вымыслах и домыслах, продиктованных яростным антисоветизмом. Только последующее расследование показало, что Михаил и его секретарь стали жертвами группы анархически настроенных рабочих, руководимых председателем Мотовилихинского Совета Г. Мясниковым (позднее один из активных участников анархо-синдикалистской «рабочей оппозиции»). Но все это выяснилось позднее, а тогда происшествие в «Королевских номерах» не могло не отозваться на положении Николая, его семьи, а также нескольких бывших князей, находившихся в Алапаевске: их охрана была усилена[749].