Книга о разведчиках - Георгий Егоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вон стоит Девятилов.
Она его не знала. Говорит:
— Покажи который.
Я показала и отошла в. сторонку. Нина подошла к нему, представилась и спрашивает:
— Вы знаете эту женщину?
Он посмотрел в мою сторону.
— Нет, — говорит.
— Посмотрите внимательнее.
— Нет, не знаю.
— Ну, посмотрите, может, вы ее знали молодой?
Он еще раз уже пристальнее посмотрел.
— Нет, не помню. И молодой я ее не знал.
Его зовут Ефим Ефимович, а мы его звали — теперь уж не помню почему — Федей. Я подхожу к нему и спрашиваю:
— Федя, а ты не привез мне на память носовой платочек?
И не рада, что сказала. Такая у него была реакция! Он как закричит не своим голосом: «Лари-иса!» Ему чуть дурно не сделалось. Он обхватил меня и только мог повторять: «Лариса… Лариса…» Причем таким голосом, что стоявшие вокруг нас люди не могли сдержать слез. Не говоря уже о нас с ним.
А потом мы просидели всю ночь, до пяти часов утра — вот уж мы с ним повспоминали!..»
Я спросил как-то Ларису: кто тот разведчик, который заставил своих сыновей стать перед ней на колени.
— А-а, — засмеялась Лариса. — Это Филька Троян, сдурел на старости лет, поставил меня в такое неловкое положение… Ну и наревелись мы тогда… Его жена Таня служила в медсанбате. Я его тогда перевязала и вынесла с «нейтралки», а она его выходила там и замуж вышла за него. Сейчас они живут в пригороде Брянска. Филипп работает на железной дороге, а Татьяна по-прежнему санитаркой в больнице.
Был в дивизии один человек, который завидовал всем Ларисиным друзьям потому, что те виделись и общались с ней каждый день, у него же такого счастья не было, а он хотел бы его иметь, ибо он боготворил эту девушку. Человек этот — дивизионный бог войны, начальник артиллерии соединения. Одно его слово — и сотни стволов поворачивались в ту сторону, куда он показывал, один кивок его головы — и все они изрыгали смерть. Это — там, на боевых позициях. Но когда приходила к нему Лариса (приходила она всегда только с подругой), он начинал краснеть, бледнеть.
— Николай Васильевич, а мы к вам в гости, — говорила Лариса.
И полковник, казавшийся ей тогда старым (ему было тридцать восемь-тридцать девять лет — почти старик!..), начинал разжигать печурку, грел чайник, выставлял на стол все свои запасы сладостей, которые прикапливал специально для ее прихода. Потом за время всего чаепития этот благороднейший человек не поднимал глаз на нее — боялся намекнуть о своей любви.
А она любила шофера из административно-хозяйственной части штаба дивизии. И до сих пор хранит его письма…
Полковник сейчас в отставке, на пенсии — вот теперь ему действительно много лет (это и мне даже кажется). И все-таки когда они встретились, то у этого человека чистейшей души снова загорелись глаза — он так обрадовался. Он из тех, кого ужасы войны не высушили, не очерствили, не надломили духовно.
7
Если сейчас повстречаешься с ней на улице, в магазине, где-то в очереди, на нее не обратишь особого внимания. Это — обыкновенная уставшая женщина, обремененная заботами. Разве что заметишь — она не из тех профессионалок по очередям, которые тараторят без умолку по любому поводу. Она из других — она из женщин, которые в очереди стоят молча, и думают свою думу, и смотрят на окружающий мир глазами человека, умудренного жизнью, причем нелегкой жизнью. Часто можно встретить в очередях таких женщин. Это — или врач, думающая (пока стоит в очереди) о тяжелом больном, которого оставила она в палате и для которого даже здесь мысленно перебирает все известные ей средства лечения; или это судья, а может, следователь, в сотый раз перебирает все «за» и все «против», стараясь быть как можно объективнее в определении человеческой судьбы. А может, это Лариса или такая же фронтовичка, как Лариса, перед которой столько этих человеческих судеб закончили свой путь в земле!
Как-то она мне сказала:
— Если человек шел рядом с тобой и упал молча — значит, пуля попала в голову, если же человек успел сказать только «ой» — значит, пуля попала в сердце…
Это сколько же раз надо промахнуться в Ларису и попасть в рядом идущего знакомого, близкого, может, самого близкого, чтобы она могла сделать такое заключение — куда попала пуля! Боже мой, сколько людей погибло рядом с ней!
После всего этого разве удивительным будет, что она, видевшая все это и прошедшая через все это, не может сейчас спать без снотворного, что она четвертую часть своей жизни сейчас проводит на больничной койке!
(Усугублялось все это еще и моральной стороной жизни — Лариса не была в свое время признана инвалидом Отечественной войны потому, что несвоевременно — на несколько месяцев позже установленного срока после окончания войны — обратилась в медицинские органы со своей болезнью. Поэтому и не признали ее заболевание связанным с пребыванием на фронте. После выхода «Книги о разведчиках» с этой главой в 1979 году я послал книгу бывшему тогда Председателем Совмина СССР А. Н. Косыгину — это он до войны был наркомом, заходившим к Ларисиному отцу в кочегарку. Я попросил Алексея Николаевича помочь Ларисе Перевозчиковой хотя бы в порядке исключения установить военную инвалидность, это и в моральном и материальном смысле облегчило бы ее жизнь.
Месяца два не было ответа — Косыгин тогда уже, видимо, часто болел. Потом получаю телеграмму: «Вопрос решился положительно. Спасибо. Подробности письмом. Лариса». А еще немного спустя Министерство социального обеспечения РСФСР сообщило мне официально, что оно «сочло возможным в порядке исключения связать причину инвалидности Л. З. Перевозчиковой с пребыванием на фронте. 15. 07. 79 г. указанный вопрос решен Костромской ВТЭК положительно».)
Вот такова Лариса и такова ее судьба.
Прийти смелым на фронт, уже подготовленным к войне, как пришел Иван Исаев — хорошо. Но стать смелой, стать очень смелой на фронте — это не каждому удавалось. Поэтому Лариса не просто смелая. Она мужественная женщина.
Я видел, с каким удивлением и благоговением смотрели на нее девочки-школьницы в музее города Торчина — она ведь для них ровесница Зои Космодемьянской, пришедшая к ним с книжных страниц истории.
Вот такова Лариса — полулегендарная, упрямая и сговорчивая, с мягкими заботливыми руками и колючая со всех сторон, разведчица из нашей 273-й стрелковой Бежицкой Краснознаменной ордена Богдана Хмельницкого дивизии… Такой я ее вижу после недельного с ней общения, такой я ее представляю теперь по рассказам ее боевых соратников и по ее воспоминаниям о себе и о своих фронтовых друзьях (она все-таки написала и прислала мне свои воспоминания — полторы сотни рукописных страниц! А если точно — сто сорок две! Не считая фотографий и документов).
В этой главе, конечно, не вся Лариса. Только фронтовая. Лариса Синякова. А есть еще Лариса Перевозчикова, послевоенная. Они кровно связаны, эти две Ларисы — и в послевоенное тридцатилетие она не покидала переднего края общественной жизни. Жизни, за которую воевала на фронте. Она работала и на Костромской ТЭЦ, которой всю свою жизнь отдал ее отец, была на хозяйственной работе, профсоюзной и партийной. Работает и сейчас — теперь уже в сфере обслуживания.
Осенью семьдесят девятого года по пути в Бобруйск я побывал в Костроме в гостях у Ларисы. Мы ходили по старинному красивому городу, сидели в моем гостиничном номере, и она целыми днями рассказывала о своей послевоенной жизни. Рассказывала задушевно, по-товарищески открывала душу. Я слушал, и, пожалуй, мне трудно было определить, где больше она проявила мужества, стойкости и решительности — на фронте или после, будучи уже инвалидом. И я понял, что о Ларисе послевоенной надо писать заново. Может, придет время — напишу.
На следующий год мы встретились с Ларисой в Вертячьем — наши однополчане открывали там мемориал и зажигали Вечный огонь.
Сорок лет назад мне не довелось встретиться с Ларисой и участвовать в одной операции по захвату «языка».
Но шутки ради очень хочется добавить: последнего «языка» в Сталинграде мы взяли все-таки с Ларисой. Взяли одиннадцатого мая… восьмидесятого года — правда, он был говяжий. В буфете гостиницы…
По этому поводу однополчане острили всю дорогу да Москвы в поезде…
Глава двадцать седьмая. Начальник разведки
1
Прошедшая война убивает бывших разведчиков и сейчас.
«Скончался Павел Антонович Качарава. Похороны 31-го мая».
Телеграмму эту я получил 30 мая из совета ветеранов нашей дивизии.
О Качараве еще при его жизни я слышал многое как об очень храбром и очень умном человеке. Слышал в основном от ребят-разведчиков. Рассказывал мне о нем Федор Мезин, воевавший вместе с ним долго. Рассказывал Андрей Ворона, встречавшийся с ним много раз на передовой нашего полка. Помнит его до сих пор лихой комбат Саша Фресин. Но с особым воодушевлением, с нескрываемой любовью говорил о нем Иван Исаев, О чем бы мы, вспоминая войну, ни завели речь, он не забудет непременно вставить замечание о том, как в подобном случае поступил бы Качарава. Иван боготворил его.
