Божественное пламя - Мэри Рено
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дуплах и в маленьких домиках, прибитых там и сям к стволу, где расходятся ветви, сонно воркуют, постанывают священные голуби; сидят нахохлившись, взъерошив перья, прижавшись друг к другу от холода... Когда он подошел вплотную, один из них вдруг курлыкнул громко...
Снова появились женщины. Высокая несла низкий деревянный столик; круглая - древний черно-красный кувшин. Они поставили кувшин на столик под деревом, а старая вложила ему в руки полоску свинца и бронзовый стилос.
Он положил полоску на старый каменный алтарь и начал писать, сильно нажимая на стилос; глубокие буквы засверкали серебром на тусклом свинце. "С БОГОМ И УДАЧЕЙ. АЛЕКСАНДР ВОПРОШАЕТ ЗЕВСА И ДИОНУ: СБУДЕТСЯ ЛИ ТО, ЧТО Я ЗАДУМАЛ?" Свернув полоску, чтобы спрятать слова, он бросил ее в кувшин. Ему рассказали, что делать, еще до того как пришел сюда.
На кувшине жрица нарисована; стоит, воздев руки... Высокая встала точно в такой же позе; и обратилась к богу на каком-то чужом наречии. Гласные звуки протяжны, будто воркованье голубиное... Вот один голубь ответил, потом остальные - словно тихо забормотал весь дуб... Александр стоял и смотрел, неотрывно думая о желании своем. Высокая сунула руку в кувшин и начала что-то нащупывать... Старая подошла к ней, ухватила за плащ и заверещала, пронзительно, словно обезьяна:
- Это мне обещано!... Мне!...
Высокая отодвинулась, украдкой глянув на него; толстая кудахнула, но не шевельнулась; а старая выпростала из-под плаща руки-щепочки, ухватилась за кувшин, будто горшок на кухне чистить собралась, и полезла внутрь. Послышался стук дубовых кубиков; на них жребии написаны.
Всё это время Александр стоял, не сводя глаз с кувшина. Там, на красном фоне, напряженно застыла черная жрица, подняв руки ладонями вперед; а у ног ее черная змея обвивала ножки черного стола.
Змея изображена искусно и сильно, вскинула голову как живая. А стол низенький, не выше кровати; ей легко забраться на него... Это же домашний змей, он какую-то тайну знает!... Пока старушка бормотала и ворошила кубики, Александр напряженно хмурился, пытаясь проследить назад - в темноту, из которой оно выползло вдруг, - непонятное ощущение какой-то давней ярости, какой-то ужасной раны, какого-то смертельного и не-отмщенного оскорбления... И вот возник образ: он снова стоял лицом к лицу с врагом-гигантом. Короткий стон он подавил почти сразу; облачко пара изо рта разошлось в воздухе - и всё, нет больше дыхания. Зубы и пальцы стиснулись сами: память раскрылась и кровоточит...
Старая жрица разогнулась, держа в запачканной ручонке смятый свинец и два деревянных жребия. Другие бросились к ней - и зашипели на нее, словно няньки на ребенка, сделавшего по незнанию что-то неприличное: ведь по закону должен быть только один, тот что ближе к свинцу!... Она вскинула голову спину разогнуть не могла - и строго сказала вдруг помолодевшим голосом:
- Назад! Я сама знаю, что делать!
В этот момент стало видно, какой красавицей была она когда-то.
Она оставила свинец на столе и подошла к нему, протянув руки; в каждой по жребию.
- Это желание твоих мыслей... - Она раскрыла правую ладонь. - А это желание сердца твоего. - Раскрыла левую.
На обоих кубиках из почерневшего дерева было вырезано "Да".
8
Новая жена царя Филиппа родила первенца. Девочку.
Повитуха вынесла ее из родильной комнаты удрученно, но царь взял на руки с ритуальными знаками одобрения. Красное, сморщенное существо... Ее голенькой принесли, чтобы видно было, что без изъянов. Аттал, не покидавший дома с тех пор, как начали воды отходить, наклонился над ней и стал рассматривать; словно поверить не мог, всё надеялся, пока сам не увидел. А увидел - лицо его стало таким же красным и сморщенным. Когда девочку уносили, его бледные голубые глаза следовали за ней с ненавистью. Наверно рад был бы закинуть её в озеро, как ненужного щенка, подумал Филипп. Бывало, он чувствовал себя глупо, от того что на каждого мальчика у него получалось пять девочек, но на этот раз испытал громадное облегчение.
В Эвридике было всё, что ему нравилось в девушках. Чувственная, но без распущенности; всегда готовая угодить, но без суетливости; и никогда никаких сцен... Он бы с радостью отдал ей место Олимпии. У него даже мелькала мысль убрать эту ведьму с дороги, навсегда. Это решило бы все проблемы; и у нее на руках достаточно крови, чтобы это было справедливым возмездием; и есть люди, кого можно нанять, столь же искусные в этом деле, как и она сама... Но как бы ловко это ни устроить - сын всё равно узнает. От него такое не спрячешь. И что тогда?
А что сейчас?... Ну ладно, эта девчушка новорожденная дала передышку. Аттал ему без конца твердил, что в их семье только мальчишки родятся, пусть теперь помолчит... И Филипп отложил решение, как откладывал все эти десять месяцев.
Подготовка войны в Азии продвигалась успешно. Ковали и складировали оружие, собирали новобранцев, обучали коней для кавалерии... Золото и серебро рекой текли поставщикам и казначеям армейским, агентам и вассальным вождям... На беспрерывных учениях солдаты наперебой рассказывали друг другу о несметных сокровищах Азии, о сказочных выкупах за плененных сатрапов... Но что-то сломалось: не стало прежней искры, опасность больше не улыбалась ему.
Были и более осязаемые неприятности. В одной из винных лавок в Пелле разразилась дикая ссора, способная вовлечь в кровную вражду полдюжины родов. Схлестнулись люди из племенного ополчения Аттала и кавалеристы из части, которую с недавних пор стали называть Никаноровы Кони; хоть никто, кому жизнь дорога, не произнес бы этого в их присутствии. Филипп вызвал главных зачинщиков; те свирепо глядели друг на друга и ничего не объясняли толком... Наконец, самый юный из них - наследник древнего рода, не раз сажавшего на трон и свергавшего царей, и хорошо помнившего об этом, - вскинул бритый подбородок и бросил вызывающе:
- Знаешь, царь, они твоего сына порочили.
Филипп посоветовал им заниматься своими домашними делами, а его заботы предоставить ему самому. Люди Аттала, надеявшиеся услышать "У меня нет больше сына", ушли пригорюнившись... А он снарядил очередного шпиона, узнать что делается в Иллирии.
В Эпир он никого не снаряжал, там он и так всё знал.
Послание эпирского царя он понял прекрасно: это был протест человека чести, изложенный в выражениях, каких требовала честь, но не более того. Он ответил так же сдержанно: мол, царица покинула его по своей собственной воле в дурном расположении духа, никто ее не оскорбил и никаких ее прав не нарушил. (Здесь он был вполне уверен, что его поймут: отнюдь не каждый царский род в Эпире моногамен.) Она восстановила против него сына, и его нынешняя добровольная ссылка всецело на ее совести. В письме не было никаких оскорблений; и он не сомневался, что его примут в Эпире так же, как он принял письмо оттуда. Но что творится в Иллирии?
Несколько парней вернулись из Эпира домой и привезли письмо.
Александр Филиппу, царю македонцев, с приветом. Возвращаю тебе и их отцам этих людей, друзей моих. На них нет никакой вины. Они были настолько любезны, что проводили нас с царицей до Эпира, но теперь мы в них больше не нуждаемся. Когда царица, моя мать, будет восстановлена во всех её правах и достоинстве, мы вернёмся. До тех пор я буду поступать, как сочту нужным, не спрашивая позволения ни у кого из людей.
Передай привет от меня солдатам, которых я вёл под Херонеей, и тем кто служил подо мной во Фракии. И не забывай человека, которого я спас своим щитом, когда аргивяне взбунтовались под Перинфом. Ты знаешь, о ком я. Прощай.
Филипп, сидевший в своей читальной келье, скомкал письмо и швырнул на пол. Потом, с трудом нагнувшись на хромой ноге, поднял, разгладил и запер в шкатулку.
Шпионы то и дело приносили с запада тревожные вести, но в них трудно было разобраться. Единственно достоверным фактом была неразлучность компании: постоянно повторялись одни и те же имена. Вот и опять. Птолемей... Эх, если б я мог тогда жениться на его матери, совсем другая история была бы!... Неарх... Отличный морской офицер, достоин продвижения, если бы поразумнее был... Гарпал... Этой хромой лисе я никогда не доверял, но похоже что сыну он предан... Эригий... Лаомедон... Гефестион - ну тут иначе и быть не может, это всё равно что у человека тень отобрать... Филипп задумался на момент; в печальной обиженной зависти человека, который верит, что всегда искал возвышенной любви, не признаваясь себе, что не был ее достоин.
Имена не менялись, но новости менялись постоянно. То они были в крепости у Косса, то в замке у Клейта, - а он чуть ли не Верховный царь там, насколько Иллирия способна это переварить, - то на границе с Линкестидой... Они появлялись на побережье и, вроде, искали корабли на Коркиру, в Италию, Сицилию, даже в Египет... Их видели в горах возле Эпира... Ходили слухи, что они закупают оружие, вербуют копейщиков, армию обучают в каком-то логове лесном... Каждый раз как Филипп начинал собирать войска к походу в Азию, приходила какая-нибудь из этих вестей - и ему приходилось посылать части на границу. Очевидно, что у мальчишки есть связь с друзьями в Македонии. На бумаге военные планы царя оставались неизменны; но его генералы чувствовали, что он тянет, дожидаясь очередного донесения.