Святой дьявол: Распутин и женщины - Рене Фюлёп-Миллер

Несмотря на хорошую осведомленность, Распутину казалось, что не стоит серьезно заниматься всем этим, так как он знал о взаимной ненависти, зависти и подлости министров, их помощников, начальников полиции и жандармерии, и это позволяло ему сохранять спокойствие. С чувством превосходства он доверялся врагам, правильно предполагая, что те скорее свернут друг другу шеи, чем осмелятся дотронуться до него.

Когда однажды, задыхаясь от возбуждения, у него появился помощник министра Белецкий и, нервно поигрывая золотой цепочкой от часов, подробно изложил «грязный план убийства», составленный Хвостовым, Григорий Ефимович от души расхохотался, борода его развевалась, как знамя победы. Такой конец он предусмотрел! А когда Белецкий, выдав Ржевского, опорочил своего начальника, а тот в свою очередь отправил своего помощника в Иркутск, наступил один из самых радостных моментов за время многолетнего господства Распутина в России. С ядовитым сарказмом он мог теперь констатировать, что во внезапной пертурбации государственного аппарата, всего отлаженного механизма шпионажа повинны низменные чувства чиновников и что все коварные замыслы провалились благодаря чрезмерной сложности, возникающей из обоюдного недоверия и подлости всех участников, а сам он даже пальцем не пошевелил.

Попивая чай в уютной компании Муни Головиной, ее матери и молодого князя Феликса Юсупова в салоне Головиной на Зимней канавке, он удовлетворенно заметил, что именно этим интригам и замыслам его врагов противостоит воля Божия, потому что Всевышний хранит его на благо государя и радость верных почитательниц.

Мария Евгеньевна Головина и ее мать сидели робко, почтительно глядя на старца, с пылающими щеками, с восторгом внимая его речам. Когда он к ним обращался, мать и дочь смотрели с восторженным обожанием. В чистой, по-детски доверчивой душе Муни не было и тени сомнения в том, что «святой отец» есть само олицетворение Спасителя, а старая Головина тонким материнским чутьем угадывала и разделяла веру безумно любимой дочери. О чем бы «отец Григорий» ни говорил, обе женщины старались не пропустить ни слова: ведь они твердо верили, что его устами говорит сам Бог.

О чем бы ни говорил Распутин, о светских ли делах или злобных интригах отстраненных министров, во всем эти женщины видели знак Небес. И то обстоятельство, что все удары по старцу окончились провалом, что злой Хвостов в конце концов попался в собственный капкан, являлось для них новым доказательством того, как охраняло Провидение Григория от его врагов.

Изредка Муня Головина отводила от старца восторженные глаза, чтобы как бы мимолетно взглянуть на князя Юсупова. Тогда старая госпожа Головина тоже смотрела на Феликса, как будто чувствуя и угадывая мысли дочери. Муня давно с болью поняла, что князь Феликс, к которому она испытывает нежную и чистую симпатию, не разделяет ее чувств к Григорию Ефимовичу. Неоднократно она пыталась поближе познакомить обоих мужчин, это-то намерение и было истинным поводом для приглашения князя на послеобеденный чай. Но Феликс и в этот раз, как и раньше, слушал речи старца с вынужденно вежливым вниманием, и Муня с матерью читали на его лице равнодушие, даже плохо скрываемое отвращение.

Это очень волновало обеих женщин, тем более, что отец Григорий сам выказывал к князю Юсупову искреннее, прямо-таки отеческое расположение. С того времени, как Распутин впервые встретил этого красивого молодого человека в салоне Головиной, он все более проникался к нему симпатией и неоднократно пытался завязать с ним более тесную дружбу. Хотя князю было уже под тридцать, во всем его облике было что-то мальчишеское. Он был среднего роста и очень хрупкого телосложения, гладко выбритое удлиненное лицо было бледно, под глазами темные круги. Царица как-то удачно после одного из визитов сказала, что Феликс выглядит, «как паж».

Манеры князя полностью соответствовали его внешнему облику. В нем была нежная, почти застенчивая кротость, с самого начала просто очаровавшая старца. Увидев его впервые, Григорий Ефимович подошел к нему и с искренней сердечностью заключил в объятия. В течение всей встречи отец Григорий старался говорить князю добрые, теплые слова. Своим природным чутьем он сразу же почувствовал симпатию Муни к Феликсу: при прощании он позволил молодым людям обменяться ласковыми взглядами и, повернувшись к князю, сказал ему отеческим тоном:

— Слушай ее, и она станет твоей духовной женой. Она рассказывала мне о тебе много хорошего, теперь я и сам вижу, что вы подходите друг другу!

И позднее добрый отец Григорий часто говорил с Муней о ее чистой любви к Феликсу, к «маленькому другу», как старец стал называть князя. Но этот «маленький друг», к величайшему сожалению Муни и ее матери, никогда не питал симпатии к Распутину. Уже при первой встрече его глубочайшим образом возмутило, что этот грязный мужик подошел к взволнованным, благоговеющим женщинам, без малейшего смущения обнял Муню и ее мать и поцеловал их. Феликс испытывал к молодой девушке, бывшей когда-то невестой его умершего брата, бесконечно нежное, теплое чувство, в котором он даже себе не решался признаться; а тут появляется этот грязный мужик, обнимает Муню своими грубыми руками и жадно целует прямо в губы. Кровь бросилась князю в голову, и он почувствовал бессильную, полную отчаяния ярость.

Конечно, он избегал всего, что могло бы обидеть Муню, но однажды ему все же не удалось уйти от разговора о Распутине. И тогда Муня, активно поддерживаемая матерью, заметила, что Григорий Ефимович святой, и его поцелуи, и объятия ни в коем случае не являются греховными, а наоборот очищают. Но это безграничное почитание было совершенно непонятно Юсупову, так как сколько бы он ни слушал рассуждений старца по вопросам веры, все эти речи казались ему глупым вздором. Еще более он возмущался, когда Григорий Ефимович начинал рассказывать о своих дружеских отношениях с царской семьей и презрительно отзывался о министрах, генералах и придворных. Все это оскорбляло и возмущало молодого аристократа, и, когда он думал, что этот «отвратительный невежа» имел свободный вход в Царское Село, то начинал ненавидеть его всей душой.

Вскоре он, вопреки настоятельным просьбам и усилиям Муни, совершенно отстранился от какого-либо общения с Распутиным и именно по этой причине все реже посещал Головиных. Восхищение этой девушкой, которая была помолвлена с его умершим братом, таким человеком, как Распутин, было для него все более невыносимым.

Глубокая неприязнь к Григорию Ефимовичу, уже тогда зародившаяся в молодом князе, со временем стала еще сильнее из-за усиливавшейся власти Распутина. Если раньше общество в большей степени чувствовало эту власть, чем знало о ней, то теперь по всей России ни о чем другом и не говорили, и где бы Юсупов ни появлялся, повсюду он слышал новые подробности о непонятном влиянии старца, и тогда же начали распространяться самые дикие слухи о его образе жизни. Некоторые дворяне из самых благородных древнейших фамилий, лично оскорбленные, униженные и почти даже уничтоженные Распутиным, в бессильной ярости проклинали его и при этом прекрасно сознавали, что тот смеется над их проклятиями.

Но из всех доходивших до Юсупова сведений о «друге» сильнее всего на него действовали рассказы о его беспутном образе жизни, об оргиях с дамами из светского общества. Когда князь узнавал о подобных скандальных историях, в памяти всплывала картина: они с Муней заняты задушевной беседой, и вдруг вваливается этот грязный мужик, хватает Муню в свои объятия и целует ее.

Дед князя Феликса Феликсовича Юсупова происходил из бедных дворян и носил фамилию Эльстон; но поскольку он был весьма привлекательным мужчиной, то сумел жениться на единственной дочери графа Сумарокова, а вскоре после свадьбы получил высочайшее разрешение прибавить к своему собственному имени титул жены и в дальнейшем называться графом Сумароковым-Эльстон. Это имя и титул перешли к старшему сыну, который опять-таки благодаря своей привлекательности женился на единственной дочери князя Юсупова и с царского соизволения также стал носить этот титул. Итак, отец князя Феликса Феликсовича был уже князем Юсуповым, графом Сумароковым-Эльстон.

Семья Юсуповых была татарского происхождения и своими корнями уходила к некому Юсупу Мурзе, который в пятнадцатом веке состоял на службе у хана Тамерлана; более поздний предок Юсупова был уже камергером Петра Великого, а его потомки занимали разного рода высокие государственные посты, были губернаторами или послами.

И деду, и отцу князя Феликса Феликсовича благодаря удачной женитьбе удалось не только подняться до высочайшего титула, но и разбогатеть. В то время как Эльстоны были не очень состоятельны, графы Сумароковы уже владели большим поместьем, и совсем сказочным было богатство князей Юсуповых, которым отец Феликса овладел, женившись на единственной наследнице этого рода. Дворец Юсуповых со сказочным великолепием произведений искусства являл собой музейную редкость и, кроме всего прочего, славился коллекцией драгоценных камней, одной из самых дорогих в мире; земельные владения и капиталовложения Юсуповых были совершенно невероятных размеров.