Скитания - Герхард Грюммер

С большими трудностями Гербер разобрался в сообщениях с восточного фронта. Вся его центральная линия рухнула. Советские войска освободили Белоруссию, значительные территории Восточной Польши и Галиции. На южном фланге германского фронта образовалась громадная зияющая дыра: Румыния вышла из коалиции и объявила войну Германии. Фотографии и жизнеописания свергнутого правителя Антонеску были помещены во всех английских газетах. Обстановка на Балканах оставалась неясной. В Болгарии, у границ которой появились советские передовые танковые части, вспыхнуло народное восстание. Германские войска были вынуждены оставить Грецию и Крит. Английская авиация и греческие партизаны позаботились о том, чтобы этот отход гитлеровцев сопровождался большими потерями. Комментаторы досконально освещали вопрос, какие последствия для германского военного потенциала будет иметь оставление немецкими войсками Балкан. На карте приводились точные места расположения нефтяных полей и залежей руд.

В Польше, в ее столице Варшаве бушевало восстание. Мосты через Вислу были разрушены, весь город объят пламенем. Бои продолжались уже семь недель, и жестокости немцев по отношению к местному населению вызывали бурное возмущение всей английской прессы. В политическом положении в стране Гербер не мог разобраться. По всей видимости, существовало два польских правительства: одно — в Лондоне, которое Черчилль считал единственно законным, и другое — недавно образованное — в Люблине, которое было признано Сталиным и поддерживалось им.

Ни к англичанам, ни к советским людям Гербер не питал никакой симпатии. Но и победе немцев он не радовался. Ему в глаза бросались ужасные фотографии, на которых были запечатлены горы трупов, голые изможденные тела, сложенные штабелями, как дрова. То был лагерь уничтожения Майданек, обнаруженный русскими под Люблином. Тысячи людей из многих стран Европы, в том числе женщины и дети, были там уничтожены эсэсовцами. Их убивали, расстреливали, травили газами…

Вначале Гербер пытался не верить этим ужасам. Да нет, это же невозможно, мы не могли так поступать! Все это — фальсификация, беспардонная ложь! Но фотографии не давали ему покоя. Они преследовали его даже во сне.

Долгое время Гербер был не в состоянии снова развернуть газеты. Его мучили противоречивые мысли и чувства. Будучи пленным, он желал скорейшего окончания войны, с другой же стороны он этого боялся. Против Германии поднималась гигантская волна ненависти и презрения.

Октябрь выдался теплым, солнечным. Сестра Мерфи по собственной инициативе направила своих подопечных на работу в небольшой сад, разбитый около отделения. Четыре караульных, державших наготове заряженные винтовки, охраняли их.

Гербера посадили в кресло-каталку и вывезли во двор к скамейке. Рядом с ним оказался майор Кемпфе, который лежал в другой палате. Кемпфе был в плохом настроении и говорил мало.

— Моя рука останется неработоспособной, — пожаловался он. — Я не смогу больше летать…

Гербер посмотрел на окрашенные в различные цвета листья деревьев. Он вспомнил экскурсии в родные леса и подумал о родителях. Как-то они там? Жаль, что переписка запрещена.

Понемногу нога Гербера стала заживать. Доктор Тургель разрешил ему передвигаться на кресле-каталке в течение получаса ежедневно и, кроме того, упражняться в ходьбе с костылем по пяти минут. Это был значительный прогресс.

Для разгрузки медицинского персонала госпиталь затребовал врача из числа военнопленных. Но хотя в лагерях нашлось достаточно медиков, желающих практиковать, в госпиталь долго никого не присылали. И только к началу зимы прибыл врач. К большому удивлению пациентов и к неменьшему разочарованию руководства госпиталя, он оказался бывшим эсэсовцем.

Доктор Петер придавал большое значение тому, чтобы его называли «оберштурмфюрер», а не «господин старший врач». На рукаве мундира он носил ленточку с названием своей дивизии «Фрундсберг», которое свидетельствовало о его принадлежности к кучке ландскнехтов, собранных со всей Европы.

Доктор Петер был убежденным национал-социалистом. По всем вопросам коричневой идеологии он показал себя выдающимся знатоком. «Майн кампф» Гитлера он читал четырнадцать раз. Врачом он, однако, оказался весьма посредственным. Да и немудрено. После того как он с трудом выдержал выпускной экзамен в институте, отец купил ему практику в небольшом городке, где почти не было конкуренции. Во время войны он научился ампутировать руки и ноги и поэтому считал, что может работать хирургом.

Его первой операцией в госпитале было удаление аппендицита. Для этого ему потребовался целый час. Главный врач, мистер Питтон, справился бы с нею за пятнадцать минут. Врачи, сестры и даже санитары были возмущены тем, что им прислали такого врача. Парень из Нойсса сформулировал общее мнение с присущей для жителей Рейнской области прямотой: «У нас прямо сумасшедший дом!»

В течение нескольких дней доктору Петеру удалось собрать вокруг себя друзей-единомышленников. Часами они спорили по отдельным положениям и высказываниям партийных идеологов. Конечно же последнее слово при этом оставалось за ним.

Подобный пример нашел себе подражателей. Чтобы как-то скрасить ежедневную монотонность и избавиться от скуки, и другие пациенты стали собираться в дискуссионные группки. Старшие по званию офицеры считали при этом своим долгом не только поддерживать военный дух молодежи в плену, но и укреплять его. Они ведь готовились в будущем занять руководящие посты. Но какие и когда — эти господа и сами не знали.

Представители авиации собирались вокруг майора Кемпфе, который вновь обрел боевой дух. Они без конца обсуждали типы самолетов и их вооружение, болтали о спекуляциях бензином и других темных делишках. Кто не принадлежал к их кругу, вряд ли понял бы из их разговоров хоть одно слово.

Доктор Петер, кроме того, возглавил группу специалистов, занимавшихся проблемами танкостроения. Они во всех подробностях рассматривали различия между танковой дивизией СС и обычной армейской танковой дивизией. Разговоры подкреплялись графически, причем с использованием оригинальных тактических и иных знаков. Доктор Петер прилагал большие усилия, чтобы и в этой области прослыть специалистом и тем самым поднять свой авторитет.

Среди пациентов был подполковник генерального штаба. Своими малиново-красными кантами на бриджах, фетровыми тапочками и пижамной курткой он вызывал изумление у всех англичан.

— Это уже второй случай, — сказала старшая медсестра, — Кандидат в сумасшедший дом.

Подполковник занимался теорией обучения молодого поколения. Обладая определенными познаниями, он без особого труда оттеснил эсэсовца на второй план. Доктор Петер отомстил ему за это — плохо обработал его рану. Особенно помучился подполковник в день рождения Шлиффена, самый торжественный для любого генштабиста день.

Группа, в которую входил Гербер, оказалась самой малочисленной. Это напомнило Герхарду гимназию и «морской союз», который в упорной борьбе отстаивал свое право на существование.

Но самыми заклятыми врагами оказались эсэсовец и еврейский эмигрант, что собственно, не было удивительным. Их разногласия не только политического, но и профессионального характера создавали взрывоопасную ситуацию. Зачастую даже в присутствии пациентов между ними разгоралась перепалка. Однажды в пылу дебатов доктор Петер заявил:

— Если бы это зависело от меня, вы бы оказались в концентрационном лагере.

Доктор Тургель на это холодно ответил:

— Теперь от вас, господин Петер, ничего не зависит… Ни теперь, ни тем более в будущем!

Среди английских врачей существовала строгая иерархия. Самым большим авторитетом пользовались хирурги. По причинам, объяснение которым следовало искать еще в пятнадцатом столетии, их называли «мистер», а не «доктор». Следом за хирургами шли врачи-специалисты, которым более или менее часто приходилось брать в свои руки скальпель. С некоторым разрывом за ними следовали представители прочих клинических специальностей, а в заключение — все практики. Рентгенологи и фармакологи стояли на самой низшей ступеньке.

Оберштурмфюрер обладал довольно-таки скромными специальными знаниями и был для англичан только «доктором», однако он делал вид, будто ничего не замечает. Но обращение «доктор» уязвляло самолюбие Тургеля. Будучи эмигрантом, он считался в Англии иностранцем без подданства и был вынужден довольствоваться скромным положением. Он страдал и ждал лишь случая, чтобы проявить свои способности и знания.

Однажды врачебной комиссии госпиталя был представлен немецкий фельдфебель с ранением в запястье руки. Рана уже зажила, и его можно было бы направить в лагерь. Но у пленного оказался перебитым радиальный нерв, и рука не действовала. Врачи приняли решение сшить фельдфебелю концы нерва. Операция такого рода была довольно сложной, длилась обычно несколько часов и требовала большого хирургического мастерства.