Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

Операторы радиотелеметрических станций немедленно извлекали фотокинопленки для последующего проявления, расшифровки и оценки. Нередко казематы, где размещались операторы, засыпались сверху радиоактивной пылью из следа ядерного взрыва, и те подвергались интенсивному облучению. Были случаи, когда спецодежду приходилось сжигать, а люди оставались со своими болячками и заботами. Нормы радиоактивной безопасности впервые были внедрены в 1962 году. По ним годовое облучение работников, связанных с ионизирующими источниками, не должно было превышать 15 бэр[110]. Но до этого существовала негласная норма для испытателей — 50 бэр в год! Сейчас эти нормативы изменились до 3–5 бэр. Всем испытателям выдавались индивидуальные дозиметры карандашного типа, в которых, по мере накопления ионизирующего интеграла, стрелка, видимая в маленький окуляр, перемещалась. Однако молодые испытатели, большинству из которых не было в те годы и 30 лет, совершенно не стремились разбираться в этом, тем более что когда стрелка «зашкаливала», то от дозиметристов порой получали ответ: «Карандаш не исправен, бери другой». Никто не регистрировал дозу полученного облучения даже после явных «нештатных радиационных ситуаций», например, когда наших испытателей «посыпало» из облака, или испытатели поели арбузов на бахче, засыпанной радиоактивной пылью. Клали в госпиталь на обследование с совершенно нейтральным диагнозом: «острый гастрит» или что-то подобное. Но ветераны-испытатели вспоминали, что в городской больнице на Маслихе лечащий испытателей цеховой врач, вероятно, не случайно защитила кандидатскую диссертацию на тему лечения в начальной стадии радиоактивного облучения.

Тех, кто получал дозы, с которыми организм справиться уже не мог, отправляли в «шестерку» — 6-ю клинику третьего отделения Минздрава, где действительно записывали, на основании результатов анализов, примерное количество полученных рентген. Поэтому предложение нынешних государственных чиновников о выдаче льгот и компенсаций «дозовой нагрузке» на основании документов о том, кто, сколько и когда «получил», совершенно нереально. Если уж говорить точно, документально «дозовая нагрузка» наглядно видна на городском кладбище. По данным инициативной группы ветеранов-испытателей, средняя продолжительность жизни работников объекта, участвовавших в испытаниях, — 52 года. От онкологических заболеваний умерло 53 процента из них, а еще 45 процентов — от сердечно-сосудистых заболеваний, что тоже связано с воздействием радиации[111].

Можно ли оправдать подобное поведение и тем более преподносить это как образец? Конечно, нельзя. Но это была характерная черта эпохи. Не столько неопытность молодости, сколько ощущение своей нужности и причастности к делу огромной государственной важности в укреплении обороноспособности своей страны, поразительно творческая среда, насыщенная к тому же передовой, зачастую не имеющей аналогов техникой, в конце концов, само воспитание в тот период приводили к такому, зачастую нерациональному по отношению к себе, поведению подавляющего большинства работников объекта, которое ныне полупрезрительно именуется «совковым». Очень показателен один эпизод, раскрывающий этические и моральные внутренние установки молодых ученых, рабочих. Город действительно по возрасту «ослепительно был молодой». Упомянутый уже Александр Васильевич Веселовский стал руководителем испытательного подразделения в 25 лет. Он вспоминал о молодом специалисте, который сразу начал бороться за предоставление всяких льгот, компенсаций в виде определенных процентов. Испытатели его тут же осудили как стяжателя, приклеили кличку Процент, и через полгода он добровольно исчез.

«Ну и дураки были», — скажет нынешний здравомыслящий идеолог «среднего класса» и, вероятно, будет прав. Но это правота сегодняшнего дня. Именно труд и самоотдача того поколения позволяют сегодня разглагольствовать о правах человека в нашей стране. Какое же право имеем мы сегодня, вместо того, чтобы поклониться этим людям и оценить их выше, чем оценили тогда, снисходительно выносить вердикт о невозможности иного поведения в условиях тоталитарного режима, когда якобы каждый вел двойную жизнь! Причем громче всех об этом кричат те, кто как раз двойной жизнью и жил. К тому же на льготы и компенсации и нынешняя власть не щедра. Отказ от советской модели вовсе не означает, что сегодня страна не должна компенсировать, может быть, определенную легкомысленность, а вернее сказать, самоотверженность этих людей, решивших сложнейшую государственную задачу. Тем более коли уж закрепили в новой российской Конституции приоритет личности. Кстати, участники испытаний ядерного оружия от военных ведомств уже в постсоветское время, благодаря настойчивости своих представителей, обошедших по их словам более 1300 кабинетов высших должностных лиц, «пробили» ряд льгот. Гражданские же испытатели ядерного оружия, своими руками создававшие его, собиравшие заряд на полигоне, работавшие с датчиками, которые «фонили» так, что дозиметристы старались держаться подальше, до сих пор добились очень малого. Председатель Комиссии по правам человека при президенте России Э. А. Памфилова, будучи министром социальной защиты, на все апелляции отвечала: «…испытатели ядерного оружия — это профессионалы, с которыми льготы и компенсации оговаривались при принятии на работу, поэтому на дополнительные льготы они не имеют права». Такая же позиция была у ее преемницы Безлепкиной. Так и поныне. Нет льгот, нет и проблемы их «монетизации». Хотя, справедливости ради, следует отметить, что ветеранам ВНИИЭФ, работавшим во вредных условиях, в том числе на ядерных испытаниях, в соответствии с указами президента РФ (2001 и 2002 годы) повышена сумма пенсии.

Домом испытателя становился полигон. Важнейшим материальным объектом на «двойке» было занумерованное специальным кодом, утопленное в землю железобетонное сооружение без окон со стальными герметично закрывающимися дверями и с крышей, обвалованной толстым слоем земли. Именно в нем размещались пульты управления «полем», то есть территорией, на которой выстраивался реальный объект с присущей ему инфраструктурой, размещалась военная техника и так называемый «биологический материал». Отсюда подавались команды самолетам-носителям, включались измерительные приборы, отсчитывались метрономом секунды до момента «Ч» (то есть ядерного взрыва), велась секретная киносъемка испытаний. Здесь же размещался пульт управления изделием. Технари, увидевшие его первый раз, поражались его технической обыкновенности, некоторым он казался даже примитивным. Питание осуществлялось через обычный двенадцатиканальный рубильник, с висячим амбарным замком, ключ от которого хранился у одного из испытателей.