Раздражающие успехи еретиков - Дэвид Вебер

Конечно, со всем этим дымом шансы ничуть не выше, чем даже на то, что Баркор вообще увидит семафор, — с горечью подумал Гарвей. — С другой стороны, он… достаточно осторожен, он сам может поджать хвост и убежать в любую минуту.

Было уже слишком поздно останавливать Мэнкору, но, возможно, он все еще мог бы спасти, по крайней мере, большинство людей Баркора, если бы только смог увести их с идеального места для убийства, которое он предоставил для чарисийских винтовок. Осознание того, что он был тем, кто выбрал совершенно правильную местность для новой тактики чарисийцев, наполнило его, как яд, и тот факт, что он действительно хотел, чтобы один из его подчиненных командиров был достаточно труслив, чтобы убежать от врага, был горьким, как желчь. И все же это было правдой, и его лицо застыло, как ледяной камень, когда пехота Мэнкоры двинулась в ужасный водоворот огня чарисийцев.

Почему? — Эта мысль пронеслась у него в голове. — Зачем Ты это делаешь, Боже? Мы не раскольники, пытающиеся разорвать Твою Церковь на части — это они! Так почему же Ты позволяешь хорошему человеку, хорошему командиру вести свои войска в мясорубку, подобную этой, в то время как такой кретин, как Баркор, даже не продвигается вперед?

Ответа не последовало. Он знал, что его не будет, и его взгляд стал жестким, когда он понял, что на самом деле ему придется похвалить Баркора после этой битвы — при условии, что Бог и архангелы не были достаточно милосердны, чтобы убить барона, — вместо того, чтобы лишить его командования, как справедливо заслужила его робость.

Пехота графа Мэнкоры бросилась вперед.

То, как горстке выживших из развалин его передовых рядов удалось продвинуться вперед, вместо того чтобы в ужасе разбежаться или просто броситься на землю, было больше, чем граф был готов сказать. Но каким-то образом они сделали это, и его сердце заплакало от той галантности, с которой они ответили на звуки горна.

Они двинулись вперед, спотыкаясь о тела убитых и раненых товарищей. Они пробирались сквозь дым, продвигаясь вперед в штормовой фронт ружейного огня, как люди, защищающиеся от сильного ветра, и глухие удары и шлепающие звуки пуль крупного калибра, разрывающих человеческую плоть, были похожи на град.

Чарисийцы смотрели, как они приближаются, и даже те, кто их убивал, понимали, какое мужество требуется, чтобы продолжать наступление. И все же мужества было недостаточно перед лицом такого совершенно непредвиденного тактического недостатка. Это была не вина Гарвея, не вина Мэнкоры. В этом не было ничьей вины, и это ничего не меняло. Почти восемьсот полудюймовых пуль попадали в них каждые пятнадцать секунд, а они были всего лишь плотью, только кровью.

Наступающие корисандские батальоны были похожи на детский замок из песка во время прилива. Они таяли, разорванные в клочья, сломанные, теряя мертвых и раненых с каждым шагом. Они шли прямо в огненную пустошь, похожую на преддверие самого Ада, покрытую дымом и яростью, наполненную вонью крови, громом чарисийских винтовок и криками их собственных раненых, и это было больше, чем могли вынести смертные.

Бойцы передовых батальонов не сломались. Не совсем. Их осталось недостаточно, чтобы «сломаться». Вместо этого они просто умерли.

Батальонам, стоявшим позади них, повезло немного больше. Они поняли, что все мужество во вселенной не сможет перенести их через эту выжженную зону огня. Это просто невозможно было сделать, и они действительно сломались.

— Да! — крикнул Кларик, когда строй корисандцев распался.

Пикинеры побросали свое громоздкое оружие, мушкетеры отбросили свои мушкеты, солдаты отбросили все, что могло их замедлить, когда они повернулись и побежали. Резкий, торжествующий крик вырвался у стрелков морской пехоты, и все же, по-своему, этот волчий вой был почти приветствием мужеству корисандцев, которые прошли маршем в это пекло.

— Объявите наступление! — скомандовал Кларик.

— Есть, сэр! — полковник Жэнстин подтвердил приказ, и третья бригада снова пришла в движение.

Чарлз Дойл яростно выругался, когда крыло Мэнкоры развалилось на части. Он точно понимал, что произошло, но это понимание ничего не меняло. Он только что потерял пехоту, прикрывавшую правый фланг его осажденной большой батареи, и вскоре левый фланг чарисийцев ударит по его собственному незащищенному правому флангу. Расстояние, с которого они уничтожили пехоту Мэнкоры, подсказало ему, что произойдет, когда их массированные залпы присоединятся к разрывам картечи и точечному снайперскому огню, уже уничтожающему его людей. Но если бы он отступил, если бы он попытался вытащить свои орудия, тогда позиция Баркора тоже стала бы неприкрытой. И если бы чарисийский левый фланг смог продвигаться достаточно быстро, он действительно мог бы добраться до шоссейного моста раньше Баркора. Если бы им это удалось, они бы зажали Баркора между собой и своими наступающими товарищами…

Челюсти Дойла сжались так сильно, что заболели зубы, когда он наблюдал, как крыло Баркора с готовностью отходит назад. У него было не больше сомнений, чем у Гарвея, в том, почему Баркор делал то, что делал, и все же, каковы бы ни были рассуждения этого человека, это было правильно. Он все еще собирался понести серьезные потери от огня чарисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести из этой катастрофы достаточно невредимой половину авангарда Гарвея. И если бы это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестьюстами людьми, чтобы спасти пять тысяч, это все равно было бы выгодной ценой.

Кроме того, — подумал он с каким-то омерзительным юмором, — я уже потерял столько драконов и лошадей, что все равно не смог бы вывезти отсюда больше половины батареи.

Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых обучал и которыми руководил, но все же он глубоко вздохнул и повернулся к командиру своей батареи на правом фланге. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мертв. Капитан, который еще десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло на плечи лейтенанта, которому было не больше двадцати лет. Лицо молодого человека