Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год - Владимир Броневский

Город Сиракузы не велик, стоит на полуострове, которого перешеек перерыт каналом и обнесен кругом каменным бруствером; сие наружное правильное укрепление составляет наилучшую его защиту с сухого пути; с моря же обнесен стеной и у маяка поставлены тяжелые орудия. Башня на мысу служит для маяка. Высокие, старинной архитектуры дома, площади, украшенная водоемом, улицы не слишком узкие, вымощенные плитником, мраморные и лавные тротуары делают Сиракузы довольно красивым городом. Театр не велик, актеры же еще менее заслуживают внимание. Лучшие здания суть монастыри и церкви, монахов и нищих столько в городе, что из 15 000 жителей, по наружности (разумею по одежде) едва видишь порядочных граждан, впрочем, весьма достаточных. Соборная церковь (il Domo) украшается крыльцом, которого прекрасные колонны обращают на себя взор. Я входил в храм во время обедни, служение епископа, оперная музыка и певицы не столько привлекали мое внимание, как изящное зодчество архитрава и хоров. 34 колонны дорического ордена, вмазанные в стены, почитаются остатками древнего храма Минервы. В сокровищах сей церкви хранится антик, на коем весьма искусно вырезаны три бюста римских воинов, один из них белый, другой багряного, а третий телесного цвету. В другом доме показывают четыре колонны, которые, как говорят, принадлежали Дианиному храму.

На другой день пребывания в Сиракузах смотрели мы ученье Шотландского полка; одежда воинов, подобная римской, сохранилась от древнего времени и странный вид пестрых юбок привлекает взор особенно зрительниц. Солдаты все очень молоды, белокуры, свежи лицом, можно сказать, молодцы. Лорд Дуглас, наследник великого богатства, капитан, юноша в 18 лет, совершенный красавец, составляет предмет разговоров здешних дам. Золотой шишак его, бриллиантовая пряжка, держащая мантию, белая, как снег, шея и юбка, когда он бежал перед фрунтом, открывающая всю стройность ног, уподобляли его вместе Марсу и Адонису. Ученье меня удивило. Артикул весьма прост и короток, кидают его без флигельмана, солдаты забавляются ружьем, как дети, но стреляют проворно и в цель весьма верно. Полковник хотел знать мнение нашего армейского офицера; и сей сказал ему: «стрельба, очень хороша, но фронт худо равняется, криво заходит, и держат ружья слишком заваливши назад». Последнее от того, отвечал полковник, что приклады кривы, а в первом вы правы. После маневров началось особого рода ученье: ружья поставили в козлы, одним раздали камышовые тросточки, на которых солдаты бились как на саблях и шпагах; другие, рассыпавшись по площади, ловили друг друга, прыгали через головы, гонялись, увертывались и делали разные гибкие телодвижения; после стали во фрунт и, делая обороты направо и налево, сопровождали каждое движение голосом и хлопали в ладоши и в такт с ногой.

В шесть часов сели за стол, ели хорошо, пили еще лучше; блюда подавали не по порядку, а каждый брал, что ему угодно; те, кои были застенчивее других и не знали сего обыкновения, принуждены были начинать пирожным, а потом кушать бифстекс, конфекты, редис, пудинг и черепаший суп. При начатии тостов являлись музыканты; тамбурмажор, бронзового цвета американец в богатом одеянии, с перяной короной на голове, ходил вокруг стола впереди волынщика, который надувал свою волынку изо всей силы, что повторялось при каждом тосте. Музыканты играли между тем народные шотландские песни, имеющие в себе нечто меланхолическое, сродное обитателям севера; простые тоны их трогают душу.

Английский обычай сидеть долго за столом употребляется и шотландцами. После обеда слуга поставил на стол сыр, никольсы, дьявольскими называемые, ибо они приготовляются из самого едкого гвинейского перцу, орехи и каштаны, как вещи, наиболее возбуждающие жажду, и наконец каждому по две бутылки на стол и по одной в запас под стол… поклонился, вышел, двери заперли, и тут-то без свидетелей начали пить. Sir! your health! (Ваше здоровье!) повторяется со всех сторон, рюмки опоражниваются, разговор оживляется; Бонапарте является на сцену и тот, кто прежде наблюдал глубокое молчание, поднимает голову и вместе с прочими кричит God demn! Наконец чрез целые два часа встали и, к удивлению, пошли твердым шагом. Я должен был согласиться с моим соседом Пикнем, что можно сделать привычку пить много и никогда не быть пьяным.

Лорд Дуглас пригласил нас на чай. Пикней, полковой квартемистр, человек характерный, лет под 50 – и все еще поручик, пошел со мной. Идучи по улице, я просил его: отчего полковник и капитаны так молоды, а субалтерн офицеры так стары? «От того, отвечал он, что у нас чины покупаются; от того, что у лорда 10 арабских лошадей на конюшне, а у меня один лошак». Какое злоупотребление, какая несправедливость, сказал я; не так много, как вы думаете, продолжал Пикней. Государству легче, когда дети вельмож на свой счет формируют полки. Вы согласитесь, что богатый человек более имеет средств быть полковником, нежели бедный, не имеющий предварительного воспитания. К тому ж наша фрунтовая служба проста, никогда не изменяется, ее можно знать в несколько недель. «Чем же отличается у вас храбрость? Ничем! Каждый сын отечества должен служить ему без видов какой-либо награды. У нас орденов за то не дается и чин, по окончании войны, когда войска распустятся по домам, не доставляет особенного преимущества. Тот, кто ранен и беден, получает пансион, не по чину, а по увечью». Я не противоречил, но не мог согласиться, чтобы продажа чинов без заслуги могла иметь свою пользу, и разговор обратился к содержанию офицеров. Пикней уверял меня, что армейские офицеры, подобно морским, имеют, когда только позволяет возможность, общий стол. Превосходное заведение! ибо тут молодой человек всегда находится под надзором начальника, не заботится, что ему завтра есть, и не имеет излишнего скарбу, коим наши пехотные офицеры по необходимости обременены бывают.

Прекрасный капитан угощал нас как богач. Ученый доктор, наставник лорда, обходился с ним как с другом. К чаю вышла прекрасная англичанка в пунцовом спенсере. Она поклонилась нам низко, по моде прищурила голубые свои глазки, потом вдруг покраснела и в скромном замешательстве села на свое место. «Кто это такая? – спросил я Пикнея, – жена или сестра его?» «Ни то, ни другое», – отвечал шутливый старик вполголоса… Возвращаясь на фрегат, тихий прохладный вечер побудил нас сделать несколько шагов по улице. Разноцветные фонарики освещали преддверия домов, у коих слышимы были звуки гитары и пение. Сии серенады при чуть блистающих звездах и сумраке вечера, делали пение сирен слишком опасными для мореходцев. Большие шаги их уменьшались, они шли тише и тише, потом один уходил направо, другой потихоньку косвенными шагами склонялся налево, и когда я пришел к пристани, то остался с одним только товарищем.