Дорогой чести - Владислав Глинка

— Так дорожите сим предметом, господин полковник?

— Да, он напоминает мне друга, двадцать лет назад умершего, и девушку, которую любил и тоже потерял, — ответил Непейцын.

— Не расскажете ли о людях, столь долго для вас дорогих? — попросил поручик.

Однажды под вечер из Лепеля привезли два письма. Одно — Сергею Васильевичу от Властова с вопросом о его здоровье и сообщением, что после боя при Березине корпус их идет на Вильно. Другое получил Паренсов от генерала Довре.

Пока офицеры читали письма, слуга поручика убирал со стола посуду, оставшуюся после обеда. Вдруг Паренсов сказал:

— Слушай, Никифор, а папаша прислал-таки тысячу серебром.

— Быть того, сударь, не может, — тотчас ответил лакей.

— Вот Федор Филиппович пишет, что деньги уже у него лежат. Спрашивает, слать их сюда или к армии скоро будем.

— Чудеса! — поднял плечи Никифор и вышел со своим подносом.

Ища объяснения таким словам, Непейцын посмотрел на Паренсова. Тот встретил его взгляд и как-то криво усмехнулся.

Вечером сидели у догоравшей печи. В соседней комнате слышались голоса — там Монвиель играл в пикет с хозяевами фольварка.

— Вас нынче удивили слова Никифора? — спросил Паренсов.

— Только сначала, Дмитрий Тимофеевич. Но потом решил, что ваш батюшка скуповат и Никифор сие хорошо знает.

— Если бы только так! — вздохнул Паренсов. — Никифор, который ко мне душевно привязан, что не раз делом доказывал, отца моего презирает… Я чувствую к вам, Сергей Васильевич, уважение и потому говорю откровенно. Так вот-с, мать Никифора, крепостная, была моей кормилицей, то есть мы с ним, что называется, молочные братья. Но не только молочные. Вы, верно, заметили, что мы похожи?.. Оставшись вдовцом, отец сделал ее своей наложницей, благо стала в ту пору вдовой. Муж ее в бане до смерти угорел. Что ж, и это бы полгоря. Но рождавшихся младенцев папенька записывал в свои крепостные, как приблудных детей дворовой бабы, чтобы возрастало число принадлежащих ему душ… Каков подлец?

— Помилуйте, Дмитрий Тимофеевич, вы ведь об отце своем говорите… — нерешительно, впрочем, остановил его Непейцын.

— Именно-с… Счастье ваше, что у вас дядюшка таков был, как рассказывали. А я, ежели б не война, никогда копейки его проклятой не взял бы. Знаете ли, как в собственность Никифора получил?.. Быв произведен в прапорщики, я, конечно, нуждался в слуге. Но отец и не думал слать мне такового, может быть тем вымогая, чтоб в отпуск к нему ехал и он моим мундиром перед другими крючками покрасуется. И вот получаю от Никифора письмо, что мать его померла, и просит как-нибудь выручить, а то на себя руки наложит. Зная, сколь отец до денег алчен, написал ему, что выдам заемное письмо в счет наследства на двести рублей, ежели пришлет мне Никифора. Вот так он мне и достался.

— Но как же теперь вдруг раскошелился?

— О! Я уверен, что от хитрости добрейшего Довре. Он, как непосредственный начальник, ясней других видит мои затруднения. Должно быть, написал отцу, поздравил с кавалером Владимира. А тот и раскис. Подумайте! Сын по ордену сему разом потомственным дворянином стал и, следственно, приобрел право населенным имением владеть, что мечту души его низкой составляет. Да еще генерал, звездоносец, про которого в «Ведомостях» не раз печатали, ему письмо прислал. Ну так на же тебе! Знай нашу щедрость!..

Вскоре Непейцын и Паренсов стали по вечерам выходить в гостиную хозяев фольварка. Старики Сенкевичи еще не оправились от трехнедельного постоя шумных баварцев. Между партиями в пикет, за который садился и поручик, они вспоминали о бесчинствах недавних постояльцев.

— А один капитан, — рассказывал пан Сенкевич, — все твердил, что он потомок швабских рыцарей, и потому требовал особенного вина, парной телятины и тут же очень обидно уверял, что поляки и русские составляют низшее племя, потому что будто бы произошли от татар.

— Ты бы поговорил с господином полковником о Теодоре, — вставила пани Сенкевич. — Можно ли нам быть спокойными?

И тут выяснилось, что за время болезни Непейцына Федор успел крестом на кафтане и пением под звуки гитары вскружить голову горничной Сенкевичей, семнадцатилетней Марыне, которую уверил, что барин даст ему вольную и после войны они поженятся.

Спрошенный Теодор — Федька — ответил, не смутясь:

— А чего же, Сергей Васильевич, плохого? Вы вольную не одному слуге уже дали и опосля войны, на радостях, может, и мне дадите. Да война-то когда еще кончится? — как бы успокоил он Непейцына.

— А ежели скоро, как за границу французов выгонят? — спросил Непейцын. — Ты и вправду готов жениться? А чем кормиться станете?

— Первое, сударь, господин поручик сказывали, что ежели мир сейчас заключить, то Наполеон опять нас воевать придет. Значит, навряд ли скоро замирение будет, — ответил Федор. — А второе, ежели б вы меня на волю отпустили, так разве не дозволите, на девице здешней оженившись, при вас службу продолжать?

«Что с ним толковать! — подумал Непейцын. — Надо скорей пускаться за армией. И здоровье крепнет, и его от греха увезти».

На другой день к тому явилась еще одна побудительная причина. Из Лепеля Паренсову привезли новое письмо от Довре. Прочтя его начало, поручик вдруг встал с кровати, подковылял к сидевшему напротив Непейцыну и расцеловал его:

— Поздравляю от души, хоть и жаль, что после сей вести вскоре разлучимся…

— Объяснитесь, пожалуйста! — недоумевал Сергей Васильевич.

— Да вот-с… — И Паренсов прочел: — «Ежели с господином Непейцыным еще стоите вместе, то передайте ему мои поздравления. Неделю назад пришел высочайший приказ, коим он произведен в полковники, со старшинством с первого октября, и переведен в лейб-гвардии Семеновский полк». Как же мне вас не поздравить? И далее: «Я сообщил о сем по месту его зачисления в нашем корпусе, предоставляя тем другу его, генералу Властову, первому сделать поздравление. Верно, письма наши придут одновременно…» Вот-с, а я и не утерпел, раз прежде узнал. Но и меня поздравьте — с первого ноября я штабс-капитан!

Они снова расцеловались, и Паренсов возвратился на свою кровать, чтобы перечесть радостные для него строки.

«Производство, прием на действительную службу и перевод в старую гвардию самим государем — почетно, слов нет! — думал Непейцын. — Однако, состоя при некоем важном генерале или дежурным офицером в штабе, можно числиться в гвардейском полку, но, будучи полковником гвардии, никак нельзя командовать батальоном в армейских егерях. Следственно, надо ехать прямо к новому месту. А кому я там нужен? В гвардии особая офицерская среда, в которой меня никто не знает. Какую службу в гвардейском полку могу нести я, недавний городничий, а до того командир инвалидной роты?.. И, наконец, откуда такое повышение?.. Допустим, Родионов и Паренсов расписали подвиги, которых не было, граф Витгенштейн поддержал их представление. Но кто подсказал государю такую щедрую награду? Неужели опять Аркащей?»

— Что-то не замечаю, чтоб были обрадованы вестью, — сказал, покосившись на соседа, Паренсов.

— Все хорошо, если бы не гвардия, — ответил Непейцын. — В армейских егерях, у Властова, куда ни шло, а Семеновский полк, где аристократы служат…

— То в мирное время, Сергей Васильевич! Сейчас и у них пули офицеров бьют и болезни косят, — не согласился Паренсов. — А после войны, не захотите служить, так отставку возьмете. Гвардии полковник — звучит-то как почетно!

— Бог с ними, со звуками, — махнул рукой Непейцын. — Как думаете, Дмитрий Тимофеевич, через сколько дней отсюда двинемся?

— Монвиель как раз сегодня говорил, что на днях ехать могу.

— Так передайте ему, чтобы назавтра собирался в дорогу. Ведь нужно его в Ступино отвезть, Кузьме сюда воротиться и хоть два дня лошадям перед дальней дорогой передохнуть.

Пан Сенкевич советовал ехать сначала проселком до Вилейки, а от нее уже по главному тракту. Но предупреждал, чтоб побереглись: по словам деревенского войта, на проселках от брошенной падали развелось много волков. Однако Кузьма съездил в Ступино вполне благополучно, и 8 декабря тронулись в дорогу, провожаемые благословениями пани Сенкевичевой и горькими слезами Марыни. Федор, молодцевато перетянутый поясом французской сабли, гарцевал на Голубе. В поставленном на полозья тарантасе сидели Непейцын с Паренсовым, а сзади в возке поручика ехал Никифор. Конечно, Федор выдержал на коне недолго — ноги в стременах, хоть и обернутых сукном, закоченели, и он подвалился к Никифору.

Волков на дороге не видели. Отдохнувшие кони пробежали в первый день засветло шестьдесят верст, до Докшиц, и здесь путники удобно заночевали. Но на другой вечер в полусожженной Вилейке едва нашли домишко, куда впустили за высокую плату. Нынче здесь ожидали государя, ехавшего со свитой из Петербурга, и все сносные помещения были заняты под их постой. Отогрелись, поели, и Паренсов пошел выкурить трубку на крыльцо.