Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начал куда-то звонить, с кем-то ругаться. А Глеб понял, что все бесполезно. Кого винить, с кого спрашивать за Еремину гибель?
Ведь Ерема не был человеком. Ни документов у него, ни жилья в городе, ни должности. Если смотреть по закону, он был вообще никто. И даже ничто. Он не мог считаться даже машиной, потому что все машины где-то записаны, имеют номера и технические паспорта. И кому-то принадлежат. Ерема ничего не имел и принадлежал себе. А так не положено. Значит, Ерема был просто беспризорной кучей электронного хлама. Так начальник и заявил Глебу. Он вообще-то был добрый дядька, но сейчас, видимо, думал только про одно: чтобы не очень попало за происшествие.
Глеб вскипел и сказал, что Ерема был умнее всех начальников станций, вместе взятых. Начальник ответил, что это возможно. По крайней мере, он, начальник станции Старые Горы, действительно лысый дурак: позволил какому-то беспаспортному проходимцу и мальчишкам (за которыми совсем не смотрят родители!) устроить в вагоне ночлежку. А теперь из-за этого неприятности. Шастают по рельсам! Хорошо, что пострадал железный болван, а не живые люди. Хватит! Если Глеб к утру не очистит вагон, начальник явится туда с патрулем транспортной спецохраны.
Глеб сказал, что спецохрану вместе с начальником он видел в белых тапочках.
Но было ясно, что с вагоном надо прощаться.
Это не очень огорчило нас. По сравнению с Ереминой гибелью это была такая ерунда.
Ерема, Ерема… Кажется, сейчас поднимемся в вагон, а он сидит, скрючившись над сундуком, чертит своего Ваську.
Мы забрались в «Курятник». Не было Еремы. Только похожий на Огонька мальчик смеялся на фотоснимке — он-то ничего не знал. Глеб подошел к снимку, оглянулся на нас. Неловко попросил:
— Можно, я этого пацана себе возьму?
— Бери… — сказал Юрка, не пряча мокрых глаз.
Мы с Янкой кивнули.
Глеб убрал снимок в свою обшарпанную сумку. Я сказал ему:
— Ты можешь к нам перебраться, в мою комнату. Я с мамой договорюсь.
— Там видно будет, — откликнулся он. — До утра время есть… — И открыл Еремин сундук.
Мы подошли.
В сундуке лежали разные железки, мотки проводов, желтые пластины с блоками памяти от вычислительных машин, лампы, трубки… Детали будущего Васьки. Глеб вздохнул и хотел опустить крышку. Янка осторожно придержал ее.
— Смотрите-ка… Это зачем?
В отдельной картонной коробке лежали блестящие линзы. Разные — величиной от пятака до блюдца.
— Наверно, для Васькиной оптической системы. Для зрения… — неуверенно сказал Глеб.
Янка помолчал и виноватым шепотом проговорил:
— Я подумал, что… Давайте возьмем по стеклышку на память о Ереме… Они ведь сейчас все равно ничьи.
— Давайте, — сказал Глеб.
Мы, не толкаясь, не споря, выбрали по линзе. Я взял очень выпуклую, очень чистую и очень тяжелую. Размером с донышко большого стакана. Отошел с ней, сел в дверях «Курятника», опустил наружу ноги, прислонился к теплому косяку.
Посмотрел через линзу на белый свет.
Белый свет в стекле был маленький и перевернутый. Бетонный блок, под которым зарыли Ерему, выглядел серой точкой.
Я навел стекло на ноготь. Он стал громадный, как розовая лопата. Засохшая царапинка на большом пальце сделалась похожей на модель горного хребта. Я поводил глазами: что бы еще увеличить? По доске рядом со мной шла черная букашка величиной с точку. А под стеклом оказалось такое рогатое страшилище! Я прямо вдавился в косяк…
Хорошая линза. Я покачал ее на ладони. Солнце отразилось в выпуклом стекле крошечной искоркой…
Искорка!
Я торопливо достал ампулу. Отошел с ней в самый затененный угол «Курятника». Огненная точка неподвижно сияла. Мне стало жаль ее, осиротевшую: не будет для нее веселого роботенка Васьки. Я погладил ампулку, будто крошечного беспризорного котенка. Потом поднес к ней стекло.
Под линзой вспыхнуло огненное пятно. Я двинул стекло туда-сюда, чтобы поймать резкость. И наконец увидел…
Это был светящийся диск чуть больше копейки. Но не ровный, не гладкий. У него оказались размытые края, а пламя и свет разбегались от центра лохматыми завитками. Я смотрел и не верил. Но это было. Мне вдруг показалось, что я не в вагоне, а в черной бесконечной пустоте, лечу куда-то…
Потому что я не раз листал дедушкины атласы и видел на черных листах снимки ярких спиральных галактик.
Галактика
Мы выпустили искорку из ампулы, и она повисла в метре от пола. Никуда не улетала и не двигалась. Мы рассматривали ее через линзу со всех сторон: и прямо, чтобы разглядеть спиральные вихри света; и с ребра, когда она делалась похожей на крошечное веретено.
Мы тихо дышали и молчали. Наконец Янка отдал линзу Юрке и прошептал:
— Значит, она галактика…
— Да ну… — с сомнением отозвался Юрка.
Мне стало обидно за искорку.
— Почему «да ну»?
— Такая маленькая.
Янка выпрямился. Сказал негромко, но звонко:
— Почему же маленькая?.. Ребята!.. Для космоса что значит маленький или большой? Космос-то все равно бесконечный. Верно, Гелька?
Он впервые так обратился ко мне: за поддержкой. Не к Юрке, а ко мне. Я глянул на Юрку мельком, но с победой.
— Да, — сказал я. — Если в космосе бесконечная бесконечность, как с ней что-то сравнивать? Это просто глупо.
— Ну конечно! — тут же взъелся Юрка. — Ты один у нас умный, в дедушку профессора.
— Юр… — сказал Янка.
— А чего… Я не сравнивал ничего с вашей дурацкой бесконечностью. Я сказал, что эта искорка крошечная, а галактики… сами знаете какие.
— Мы же не все их знаем, — возразил я. — Знаем только громадные, которые в телескопы видны. А может, они всякие бывают. Может, вот таких еще больше на свете.
— Это, выходит, мы, как господь бог, создали целую галактику? — насмешливо спросил Юрка. Он забрался на верхнюю полку и теперь сидел, качая ободранной ногой.
Глеб взял стекло, опять посмотрел на искорку.
— Едва ли мы ее создали. Наверно, просто открыли для себя. Приблизили к себе. Из пространства…
— Как это? — спросил я.
— Вот уж не знаю, как это, — улыбнулся Глеб. — Тут сплошное космическое колдовство.
— Мало нам нашей Галактики, — сумрачно сказал сверху Юрка. — Начали другие выуживать из космоса…
