Костры амбиций - Том Вулф

— Потерпи немножко, детка!

— Ты уходишь? — удивляется Джуди. — Куда?

— Мне надо заскочить на минутку…

— Папа! Скажи, какие это карты!

— … к Фредди Баттону.

— Па-па!

— Тише, — говорит ей мать. — Перестань шуметь.

— Папа… смотри! — Три карты танцуют у него перед глазами,

— К Фредди Баттону? А ты знаешь, который час? Нам уже пора собираться.

— Ну скажи, какие они, папа!

Господи! Совсем забыл! Они же должны были ехать на обед к этим кошмарным Бэвердейджам! Знакомцы Джуди… ходячие рентгенограммы. Сегодня? И думать нечего!

— Я, право, не знаю, Джуди. Я… неизвестно, как долго я задержусь у Фредди. Мне очень жаль, но…

— Что значит «право, не знаю»?

— Па-апа! — сейчас расплачется.

— Бога ради, Шерман, посмотри ты на ее карты.

— Нельзя говорить «бога ради», мама!

— Ты совершенно права, Кэмпбелл. Я не должна была так говорить.

Шерман наклонил голову и сделал вид, что присматривается:

— Н-ну… вот это туз червей… это туз пик… ну, и туз бубен.

— Ты уверен?

— Да.

Улыбка во всю рожицу. В предвкушении торжества.

— Сейчас я просто помахаю ими. Вот так.

И принимается махать, как веером, с такой скоростью, что все знаки сливаются.

— Шерман, сейчас у тебя нет времени идти к Фредди Баттону.

Выражение лица строгое и не допускающее возражений.

— Но мне необходимо, Джуди. — Он скашивает глаза в сторону библиотеки, мол, там я тебе все объясню.

— Биббиди, боббиди, бу! — произносит Кэмпбелл. — А посмотри теперь!

Джуди, сдержанно-сдержанно:

— Мы сегодня — едем — обедать — к Бэвердейджам.

Он смотрит, что у Кэмпбелл в руках.

— Туз бубен… туз червей… и туз… треф? Вот это да, Кэмпбелл! А трефовый-то туз как здесь очутился?

Она в восторге.

— Просто очутился, и все.

— Волшебство какое-то.

— Шерман…

— Как же ты это сделала? Я глазам не верю.

— Шерман, ты меня слышишь?

Кэмпбелл, скромно:

— Меня волшебник научил.

— Ах, волшебник! Какой волшебник?

— Волшебник на рождении у Маккензи.

— Вот удивительно!

— Шерман, посмотри на меня.

Он смотрит на жену.

— Папа! Хочешь поглядеть, как это делается?

— Шерман, — тем же не допускающим возражения тоном.

— Смотри, папа! Я тебе сейчас покажу.

Джуди, с вкрадчивостью отчаяния:

— Кэмпбелл, а ты знаешь, кто у нас безумно любит волшебные фокусы?

— Кто?

— Бонита. Она их просто обожает. Беги, покажи ей, пока она не занялась твоим обедом. А потом вернешься и объяснишь папе, в чем секрет.

— Ну ладно.

Кэмпбелл разочарованно побрела на кухню. У Шермана от жалости екнуло сердце.

— Пойдем-ка в библиотеку, — зловещим тоном пригласил он жену.

Они вошли в библиотеку, Шерман закрыл дверь и предложил Джуди сесть. Стоя тебе этого не выдержать. Она садится в кресло «с закрылками», а он — напротив.

— Джуди, ты помнишь, вчера по телевидению передавали про несчастный случай в Бронксе, когда машина сбила человека и не остановилась? И говорили, что разыскивается «мерседес», у которого номер начинается на R?

— Да.

— Ну, так вот. Сюда приезжали двое из полиции, как раз перед вашим возвращением. Два сыщика. И задавали мне всякие вопросы.

— Вот как?

Он описал ей весь допрос, старательно налегая на его угрожающий характер, — поэтому мне необходимо повидаться с Фредди Баттоном! — но не вдаваясь в испытанные им чувства беспомощности, страха и вины.

— Поэтому я позвонил Фредди, его не было, но он должен скоро вернуться. И мне надо сходить оставить ему вот эту записку, — он прижал ладонь к груди, словно у него во внутреннем кармане лежит заготовленная записка. — А если он окажется уже дома, я с ним сразу же переговорю. Надо сходить.

Мгновение Джуди смотрела на него молча. А потом проговорила терпеливо, почти ласково, как говорят с человеком, которого необходимо отманить от края крыши:

— Шерман, это совершеннейший вздор. Не посадят же тебя в тюрьму за то, что у тебя сходится начало номера. Я сегодня утром видела публикацию об этом в «Таймс». «Мерседесов», у которых номер начинается с R, — две с половиной тысячи. Мы как раз шутили на эту тему с Кейт ди Дуччи за ланчем. Мы заехали поесть в «Бу д'Аржан». Тебе-то чего беспокоиться? Ты же не проезжал в тот вечер по улицам Бронкса, которого там числа это было.

Вот оно!. Сейчас!. Сказать ей все!. Раз и навсегда сбросить с души эту невыносимую тяжесть! Покаяться. В порыве какого-то восторга он уже готов преодолеть последние несколько футов той стены лжи, которую сам воздвиг между собой и своей семьей, и…

— Конечно не проезжал. Но они держались так, будто я у них под подозрением.

… и снова плюхается сверху на землю.

— Уверяю тебя, Шерман, это тебе кажется. У них просто такая манера. Да господи! Если тебе хочется непременно поговорить с Фредди, на это будет сколько угодно времени завтра утром.

— Нет. Честное слово! Я должен к нему сходить.

— И задержаться, если понадобится, для долгого разговора?

— Да. Если понадобится.

Ему не нравится, как она улыбается. Встряхивает головой. и говорит:

— Шерман, мы приняли это приглашение пять недель назад. Нас ждут через полтора часа. Я еду. И ты тоже едешь. Если хочешь, можешь оставить Фредди телефон Бэвердейджей, чтоб он тебе позвонил, это — ради бога. Инее и Леон, конечно, ничего не будут иметь против. Но мы поедем.

Она по-прежнему улыбалась ему… как сумасшедшему на крыше. И больше никаких возражений.

Твердость… улыбка… притворное тепло… Выражение ее лица сказало Шерману больше, чем любые аргументы. Наоборот, в словах он еще бы мог найти какую-нибудь лазейку и увильнуть. А ее лицо лазейки не оставляло. Обед у Инее и Леона Бэвердейджей для Джуди также важен, как для него был важен золотой «Жискар». Приемы у Бэвердейджей, недавно и с большой помпой внедрившихся в нью-йоркский свет, признаны в этом сезоне событиями номер один. Леон Бэвердейдж — мелкий торговец из Нового Орлеана, сколотивший богатство на операциях с недвижимостью. Его жена Инее, возможно, и вправду принадлежит к старинному луизианскому роду Бельэров. В глазах «никкербоккера» Шермана они так или иначе просто смешны.

Джуди улыбалась — но она была серьезна как никогда в жизни.

А ему необходимо поговорить с Марией!

Он вскакивает.

— Хорошо. Едем. Но сначала я сбегаю к Фредди! Ненадолго!

— Шерман!

— Честное слово! Одна нога здесь, другая там!

Он чуть ли не бегом пробегает по зеленому мраморному полу, почти ожидая, что Джуди бросится за ним вдогонку и втащит его с площадки обратно в квартиру.

Внизу швейцар Эдди говорит ему:

— Добрый вечер, мистер Мак-Кой, — и провожает его взглядом, который красноречивее слов вопрошает: «А зачем к вам сегодня фараоны наезжали?»

— Привет, Эдди, — отвечает не оборачиваясь Шерман. И выходит на Парк авеню.

Достигнув угла, он со всех ног бросается в злосчастную телефонную будку.

Медленно, тщательно набирает номер. Сначала в «конспиративную квартиру». Не отвечает. Потом в квартиру на Пятой. Голос с испанским акцентом сообщает, что миссис Раскин подойти не может. Вот черт! Сказать, что срочно? Назваться? Но сейчас дома вполне может быть старик, ее муж Артур. Шерман говорит, что позвонит попозже.

Теперь надо убить время, чтобы было похоже, будто он действительно сходил домой к Фредди Баттону, оставил записку и вернулся. Он свернул и вышел на Мэдисон авеню… музей Уитни… отель «Карлайл»… Из подъезда ресторана выходят трое мужчин. Его ровесники. Идут болтают и смеются, запрокинув головы, счастливые, слегка поднабравшиеся… У всех троих в руках «дипломаты», двое в темных костюмах и белых рубашках, при бледно-желтых с мелким орнаментом галстуках. Эти бледно-желтые галстуки стали в последнее время непременным знаком отличия рабочих пчел в мире бизнеса… И чему радуются, гогочут, дураки, разве что алкогольному туману у себя в мозгах…

Человек воочию убедился, что, как бы ему ни было скверно, бессердечный мир все равно продолжается и даже не строит постной мины, — и ему досадно.

Когда Шерман вернулся, Джуди была наверху, в их трехкомнатной спальне.

— Вот видишь? Как я быстро вернулся. — Тон такой, будто он заслужил орден за верность собственному слову.

Джуди могла перебрать мысленно несколько возможных ответов на эту реплику. Но вслух она в конечном итоге сказала только:

— Шерман, у нас осталось меньше часа. Сделай мне одолжение, надень, пожалуйста, синий костюм, что ты купил в прошлом году, темно-синий, цвет полуночи это, кажется, называлось. И солидный галстук без всяких орнаментов. Синий крепдешиновый. Или в черно-белую шашечку, он тоже годится. Они тебе оба к лицу.

В черно-белую шашечку тоже годится.

Его гнетет отчаяние, мучает чувство вины. Над ним кружат они, сжимается кольцо, и не хватает храбрости ей признаться. А она все еще воображает, что может себе позволить фантастическую роскошь заботиться о подходящем галстуке.