Ремесло сатаны - Николай Брешко-Брешковский

Плотный „юридический“ генерал спросил Елену Матвеевну:

– Как здравствует Андрей Тарасович?

Отвечая – „Благодарствуйте, чувствует себя прекрасно“, – успела перехватить несколько внимательно насмешливых искорок в глазах, несколько подавленных улыбок.

В самом деле, супруг Елены Матвеевны чувствовал себя прекрасно, ничего не видя, не подозревая. Он спросил как-то:

– Мамуля, что это у нас тихо? Прежде всегда такой шум, а теперь…

– У нас никогда не было шумно. Шум бывает на ярмарках. Просто людям надоела эта дурацкая война. Вы разве не знаете нашего общества? Хорошего, и в том числе благотворительности, – понемножку…

Андрей Тарасович виновато умолк.

– Ты извини, я, может быть, была резка с тобою, но я не в духе… Понимаешь…

Елена Матвеевна рассеянно провела рукою, по лысине Андрея Тарасовича, и, зажмурившись, он поймал ее пальцы и чмокнул старческими тубами.

Словно окаченная холодным душем, покинула Лихолетьева гостиную Симбирцевой. Хозяйка, чуть-чуть проводив ее до середины комнаты, вернулась к гостям, и опять молчание, и только когда за Лихолетьевой захлопнулась дверь, заговорили все сразу…

Задыхаясь от гнева, вся блуждающая в Скачущих мыслях, Елена Матвеевна долго не отвечала шоферу на вопрос, куда ехать. Она вспомнила вдруг отрывок из „рассказа“ Симбирцевой, посвященного ей:

„Елена Матвеевна Лихолетьева вошла в лазарет, распространяя вокруг себя какое-то сияние вместе с ароматом дорогих тончайших духов… С нею любимая собачка Дэзи. И, глядя на нее (на кого: на Елену Матвеевну или на собачку?), раненые солдатики уже не чувствовали своих страданий“.

Так она писала в тетради, навязанной Лихолетьевой, а теперь… теперь чуть не выгнала.

Но Симбирцева – еще не все. Елена Матвеевна, вспомнив, что принимает по четвергам ещё графиня Кунгурская, жена работавшего на фронте камергера, велела ехать на Сергеевскую. Но Кунгурская, такая раньше искательная, совсем не приняла Лихолетьевой, не приняла, хотя, как и у Симбирцевой, Елена Матвеевна слышала доносившиеся голоса…

– Значит, кончено: все отшатнулись. Ничтожные…

Нечем было дышать… Не хватало воздуха. Она велела шоферу быстро промчаться по набережной. Ветер, бивший в лицо, немного освежил Елену Матвеевну. Вынув из висевшего в автомобиле кожаного „кармана“ зеркальце, она посмотрелась. Глянула оттуда совсем другая Елена Матвеевна, постаревшая лет на десять… Это из рук вон… Недоставало, к довершению всего, чтобы она подурнела. Сию же минуту к Альфонсинке! Полежит часок-другой с маской на лице и вернет свежий, непроницаемый вид.

– На Конюшенную!

Мадам Карнац, по обыкновению, выкатилась мячиком-мячиком в бархатном платье и с крашеными волосами. У этого мячика при виде Елены Матвеевны глаза испуганно остановились.

– Бонжур, мадам… – просто „мадам“, без обычного „экселлянс“.

– Сделайте мне лицо, сейчас!..

– Сейчас нельзя, мадам… Энпосибль! Все занята! У меня лежит ля контес Лялецки, ля барон Винцегероде… Заезжайте потом, апре!..

– Вы с ума сошли! Как вы смеете говорить со мной таким тоном? После всех моих благодеяний вы предлагаете мне дожидаться какой-то очереди…

– Мадам, я ничего не иредлягай. В мой мезон все равни. Эгалитэ!.. Все соблюдайте сами строгий очередь, и дами очень високоставлени, тре, тре бьен позе… О каких благодеяний ви говорите? Если ви проводил поставка, так вы сами очинь хорошо заработал. Ву зеве бьен ганье!.. Ви еще заставила мне сделать мерзость: испортить лицо сет малрез Искрицки…

– Молчите, глупая баба, я ничего вас не заставляла!..

– Я не буду молчать! Я не есть ваш креатюр, ваши подлинный, сюже! Я есть свободни гражданка! Я буду крик на весь Петербург, буду кричать, а пропо бедни Искрицки… Мне его так жалько.

Елене Матвеевне хотелось ударить Альфонсинку… Неужели все так безнадежно и нет нигде просвета, раз даже эта гнусная жалкая тварь осмелилась показать свои зубы. Она действительно готова кричать на весь город об этой Искрицкой…

Удар за ударом…

Так вот откуда знает Хачатуров… Все будут знать. Хачатуров-краб, отвратительный слизняк, прочитавший ей нотацию и посоветовавший уехать… Дальше этого некуда идти… Горшее унижение и представить немыслимо…

В холодной тоске спрашивала себя:

– Откуда все это? Ведь я была такой рассудочной, взвешивающей все спокойным умом, играла наверняка… Наверняка шла к намеченной цели, и вдруг какие-то посторонние силы все разрушают, губят, уродуют… Кто же виноват? я или нечто другое, которое сильнее меня? Кто?

Из темной, никому не ведомой провинциалки она поднялась на головокружительную высоту и не сумела удержаться. Вот-вот, с минуты на минуту надо с трепетом ждать еще более стремительного падения…

Вечером Юнгшиллер сообщил ей:

– Забугина здесь, в Петербурге… Этот Арканцев допрашивал ее.

– Господи, новый удар!

Елена Матвеевна сказала мужу:

– Я хочу поехать в Крым – успокоить нервы… Мне надоел этот проклятый город…

– А что же, мамуля, поезжай… Там хорошо – кипарисы, море… Отдохнешь, ты заработалась, бедняжка, с этим твоим складом… Поезжай, там отдохнешь, – кипарисы, море, воздух.

Елена Матвеевна стала готовиться в путь-дорогу. Но не пришлось уехать. Слишком скдро надвинулись события. Скорее, чем она ожидала…

18. Кто такой Урош?

Юнгшиллер, этот король портных, он же «рыцарь круглой башни», с каждым днем убеждался, что нет выхода ему. Единственное спасение – для этого нужно очертя голову действовать, – похищение убийственных документов, хранящихся у полковника Тамбовцева.

Самого Юнгшиллера еще не трогали, но мало-помалу смыкалось вокруг него зловещее кольцо. Дегеррарди, схваченный у арканцевского письменного стола, сидит в тюрьме. Вслед за ним арестован Шацкий. Правда, не за политику, за самый обыкновенный шантаж. Именем сановной «тетушки» своей недавний носитель болгарского мундира вымогал у кого-то какие-то взятки.

Словом, совсем грязная история…

Не за политику, но от этого ни тепла, ни радости. Все же Шацкий был одним из ближайших агентов Юнгшиллера.

Одна беда не приходит.

В провинциальных отделах «Торгового дома Юнгшиллер» в Киеве, Одессе, Екатеринославе, Харькове арестованы были управляющие магазинами. Все за одно и то же – разоблаченный шпионаж в пользу срединных империй.

Кольцо смыкалось все уже и уже. Юнгшиллер чувствовал это; ему было трудно дышать. Полнокровный и тучный, свои обыкновенно такие безмятежные ночи Юнгшиллер проводил в буйных, пугающих кошмарах…

Он уже готовился к бегству. Несколько раз предпринимал длительные морские прогулки на одной из самых быстроходных лодок своих. Он зондировал почву, тренировался, можно ли беспрепятственно проскочить в открытое море, чтоб, когда явится необходимость, достичь неуязвимо берегов Швеции.

Но в открытом море наши миноносцы и канонерки несли зоркую, бдительную службу, и лишь только Юнгшиллер забирался хоть немного дальше разрешенной черты, вместе с внушительным сигналом он получал строгий окрик, и волей-неволей приходилось поворачивать восвояси.

Нет, улизнуть морем «контрабандным путем» ему не удастся. Отчего не попробовать законным образом, попытка не пытка, авось удастся. И он стал хлопотать о заграничном паспорте. Обыкновенно Юнгшиллер получал его скорей скорого, в два-три часа, а теперь хотя и не отказывали ему, не говоря ни да ни нет, на тянули. И эта оттяжка была подозрительна Юнгшиллеру. И это побудило его действовать энергичнее. Он, вызвал Уроша.

– Я навел справки – Тамбовцев уехал, необходимо действовать.

– Вы еще не оставили этой мысли. Все еще желаете запутать и меня в эту опасную авантюру?..

– Ничего нет опасного! А то, что уже есть, перед этим бледнеет всякая новая опасность! Я болван, что слишком залез в эту дурацкую политику. Но позднему сожалению предаваться – это быть дураком в квадрате. Будем действовать! Ключ у меня, видите?

И Юнгшиллер показал своему сообщнику небольшой плоский американский ключ.

– А все-таки нельзя ли без меня? Вы сами отлично справитесь.

– Господин Урош, вы опять за свое. Всякое терпение может лопнуть. Еще немного попробуйте меня нервировать, и ваша расписка – черным по белому, – погибать, так погибать вместе… Мне тяжелее, я богач, персона грата, у меня тысячи служащих, а вы что такое? Да и для вас это не будет новостью, вы, кажется, сидели уже в австрийской тюрьме.

Вечером на Каменноостровском, у дома, облицованного гранитом, с размаху остановился громадный автомобиль с двумя кидающими ослепительный свет «юпитерами».

– Подождешь, – сказал шоферу Юнгшиллер, входя вместе с Урошем в вестибюль. Швейцар встретил их с низким поклоном, распахнул дверцы лифта. В кабинке с зеркальной стенкой сообщники поднялись на пятый этаж.

На площадке Юнгшиллер дал спутнику своему ключ.

– Откройте, у меня дрожат руки…