La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

Они вслепую пробирались по нехоженной местности, покрытой грязью и залитой водой. Периодически со стороны дороги можно было сквозь шум дождя различить завывание моторов немецких автомашин, которые силились сдвинуться с места со спущенными шинами, и тогда Квадрат с довольной улыбочкой осенял себя крестным знамением. Этот жест, приставший к нему со времен, когда он ребенком учил катехизис в местной церкви, никакого религиозного смысла для него не имел; просто он на чисто личном уровне служил ему заклинанием, приносящем удачу и отводящим дурной глаз (другие в таких случаях изображают пальцами знак рогов или через карман дергают себя за волосы в паху).

Добравшись до подошвы бугра высотой около трех метров, они вскарабкались на его вершину, чтобы, укрывшись за сухим кустарником, следить за перемещением вражеских машин. Сначала мимо них проследовала колонна грузовиков; она продолжала движение, хотя часть из них ехала, можно сказать, на одних ободах. После некоторого интервала появилась закрытая машина с мощным мотором, из тех, что перевозят офицеров высокого ранга; она пронеслась стремительно и не потерпев никакого ущерба. Но прошло меньше полминуты, и с южной стороны раздался интенсивный треск автоматных очередей, потом звук взрыва, потом все стихло. Вероятно, это работали люди Червонного Туза. Великое возбуждение овладело тремя товарищами, чутко замершими на гребне бугра с автоматами наготове. В этот момент под ними проезжал открытый грузовичок, набитый солдатами в касках, поблескивавших в струях дождя. Немедленно все трое открыли огонь, метя прежде всего в водителя. Они продолжали стрелять, не отрывая пальцев от гашетки, а в это время грузовичок, продырявленный пулями, с помятыми бортами, потерявший управление на скользком асфальте, юзом волокло к встречной стороне шоссе под беспорядочные и отчаянные крики солдат. Было видно, как на асфальт из кузова свалились два тела; одновременно из грузовика начали беспорядочно отвечать на огонь. Словно на карнавальном празднестве, красные трассирующие очереди перекрещивались в воздухе, исполосованном дождевыми струями. Вдруг над грузовиком поднялось пламя, оно осветило тела немцев, распростертые на асфальте; хотя они были порядком изуродованы, в них можно было признать юнцов последнего набора. Грузовик медленно повернулся на боку, потом окончательно замер. Из него донеслось несколько последних выстрелов — их тотчас подавила длинная очередь с вершины бугра. Но отчаянные ропщущие голоса еще раздавались, и среди неразборчивого бормотания выделялось «Mutter, mutter…». Огонь, между тем, все разгорался; в конце концов эта кряхтящая и стонущая груда металла замерла в молчании. С той стороны на фоне глухого буханья морских волн теперь слышалось лишь шипение пламени и потрескивание горящего дерева; все это перемежалось тревожным тявканьем сторожевой собаки, затерянной где-то в виноградниках и оливковых рощах. Во мраке трое бойцов на гребне бугра шепотом перекликались. «Квад?.. Дечимо? Негус?.. — Да… да… да…»

Там, на севере, послышалось лязганье гусениц, пока еще далекое, это означало, что к шоссе подходит бронетехника. Все трое поспешно сорвались с бугра и вместе побежали в простиравшиеся за ними поля, лавируя между рядами виноградных лоз, перепрыгивая через ирригационные рвы, смахивая с лица дождевые струи.

Только углубившись в виноградники метров на триста или четыреста, Негус и Дечимо заметили, что Квада рядом с ними нет. Но они решили, что он, из-за тьмы и неразберихи, двигается в каком-то другом направлении, а сейчас явно не тот момент, чтобы пускаться на поиски. Подошедшая автоколонна затормозила у сгоревшего грузовика. Уже слышался топот кованых сапог, а вокруг зазвучали оклики и приказания по-немецки, они так и гремели среди скрученных и мокрых отростков лоз; справа, слева, впереди и сзади мигали вспышки прикрытых масочками карманных фонарей. Стараясь не дышать, ползя на четвереньках по грязи, Негус и Дечимо сумели втиснуться в заросли камыша, потом, перебравшись через прудик, оказались в роще; сюда звуки отряженной за ними погони доносились уже неотчетливо и глухо. Тогда, переведя дыхание, свистящим шепотом они попробовали еще раз позвать: «Квад!.. Квад!..»

Но никакого ответа они не получили. Тогда они возобновили бегство. В конце концов, мокрые от дождя и пота, задыхающиеся, они выбрались в долину, где стояло несколько домов с темными окнами; здесь они могли надежно укрыться от гнавшейся за ними своры.

Когда шла заключительная фаза дуэли с грузовичком, и грузовичок уже почти не подавал признаков жизни, Квад получил пулю в грудь; он не испытал никакой боли, все было так, словно кто-то ткнул его в грудь кулаком. Он решил, что это осколок камня или земляной комок, выброшенный шальной пулей. Никакая тревожная мысль не тронула его сознания, он не допускал, что его могут ранить. Он даже не уронил автомата. Наоборот, поправив его на плече, он стал отходить назад вместе с остальными, скользя, как и они, по склону бугра. Но добравшись до его подошвы, он почувствовал, что силы ему изменяют, он больше не мог сделать ни шагу. И действительно, именно там, у подножия бугра товарищи впоследствии подобрали его колониальный шлем, а Негус припомнил, что, убегая оттуда, он услышал за спиной стон, но такой короткий и тихий, что мысли его на нем не зафиксировались.

Квад, оставшись один, согнулся пополам; колени его были в воде. Сознание от него постепенно уходило, но мышцы еще слушались — инстинктивно он положил автомат на траву, на сухое местечко (увы, лишь относительно сухое), а потом улегся прямо там, где был — словно укладывался в собственную постель. Так он и остался лежать в темноте, уронив голову на грязную траву и погрузившись всем телом в лужу, в то время как два его приятеля, ни о чем не ведая, продолжали бегство.

Он был уже в агонии. Он не понимал, ночь сейчас или утро, и где он находится, он тоже не знал. Когда прошло какое-то время, сколько — он не мог определить — он вдруг увидел яркий свет. Это был переносной фонарь одного из немцев, светивший ему прямо в лицо. Вслед за первым немцем тут же появился еще один. Но Квадрату в этих двух высоченных силуэтах, увенчанных металлическими касками, в пятнистых маскировочных комбинезонах, померещилось Бог знает что. На лице его появилась легкая улыбка радости, и он произнес: «Добрый день…»

В ответ он получил плевок в лицо, но, скорее всего, не почувствовал этого. Возможно, что он был уже мертв или готов был испустить последний вздох. Двое солдат схватили его, один за руки, другой за ноги, стремительно взобрались на бугор и швырнули его на середину проходившего внизу шоссе. Потом, боковой тропинкой, они присоединились к автоколонне, куда уже подтягивались, возвращаясь, другие немцы, напрасно вышедшие на охоту. Тела двух молоденьких солдат уже были убраны; над черным остовом грузовичка, перекосившимся в сторону наклона дороги, еще прыгали редкие язычки пламени; оттуда исходил резкий неприятный запах. Кто-то дважды прокричал непонятный приказ, и моторизованная колонна двинулась прямо на маленькое тело Квада, лежавшее с раскинутыми руками; голова его была откинута назад, ибо спину подпирал вещмешок, на губах еще витала доверчивая и спокойная улыбка. Первая машина в колонне слегка подпрыгнула, но на следующей этот толчок был ощутим куда как меньше. Дождь все еще шел, но уже не так свирепо. Когда проследовала последняя машина, было около полуночи.

Настоящее имя Квада было Оресте Алоизи, ему было неполных девятнадцать лет, он родился в деревне неподалеку от Ланувио. Отец его владел там небольшим виноградником и домом в две комнаты, находившиеся одна над другой; был там еще и погребок, вмещавший одну большую бочку. Однако, уже много лет назад, решив уехать из Италии, этот человек все свое хозяйство сдавал в аренду.

Примерно в эти дни погибла и Мария, которую Туз называл Мариулиной, и которую остальные партизаны знали под кличкой Рыжуха. Вместе со своей матерью она попала в облаву; испугавшись смерти, она пошла на предательство, да только предательство это не принесло никакой пользы ни ей, ни немцам.

Вечером трое или четверо немецких солдат заявились к ним домой. Они пришли, так как дом этот был у них на заметке, но поначалу, возможно для потехи, они пустили в ход совершенно невинный предлог, вошли дурачась и спросили вина. Мариулина, даже не приподнявшись со стула, выставила вместо ответа подбородок вперед, досадливо передернулась и буркнула, что вина у нее нет. Тогда все они воскликнули: «Обыскаем, обыскаем!» и тут же, под вопли матери, принялись расшвыривать вещи куда попало. Дом и состоял-то всего из одной комнаты; к нему была пристроена маленькая конюшня для мула. Немцы пинком опрокинули буфет, вдребезги разбив всю посуду (всего там было пять или шесть тарелок и мисок, пара стаканов и фарфоровая куколка). Они расколотили трельяж, а обнаружив за кроватью две фьяски вина, разодрали простыни, расколотили картину, висевшую на стене, и потом заставили женщин пить вино за компанию с ними. Мария присутствовала при всей этой сцене стоя и молча, с нахмуренными бровями, в ответ на приказ пить она принялась беспрекословно залпом глотать вино с видом оскорбленной невинности, точно была в харчевне. Но мать, ползающая на корточках среди осколков и обломков, бестолково размахивающая руками, пить не могла. Она делала глоток за глотком — и отплевывалась, глотала — и выплевывала, вся перемазавшись смесью слюны вина и пыли. Одновременно она во весь голос пыталась объяснить, что она всего лишь бедная вдова, и все такое прочее. Мария, с гневной и ледяной улыбкой на устах, унимала ее: «Да замолчи же, ма! Что пользы говорить? Все равно они тебя не понимают».