снарк снарк: Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом мы приехали.
Я не узнал это место. Раньше тут был сплошной лес, сейчас мы стояли на широкой просеке, скорее всего подготовленной для будущей линии электропередачи.
Народу оказалось еще больше, чем на площади. Машины вытянулись так далеко, что головные автобусы не были видны; люди выходили из машин и собирались вокруг милицейского автобуса, мы тоже отправились туда.
Я заметил среди приехавших Светлова и Механошина и других из городской администрации, заметил дочь музейного начальника Бородулина, еще кое-кого, но основная часть была вольными горожанами. Также увидел молодых людей в странных пестрых маскхалатах, которые размывались при каждом движении.
— Охрана, — прокомментировал Хазин. — А вдруг вепрь? Или марал? Поднимут на клыки — и вся история на фиг…
Светлов был одет в спортивный костюм, сидел на пороге пикапа, пил воду из синей бутылки.
Егерь с мегафоном рассказывал, как надо действовать. Стараться не отрываться друг от друга, всегда видеть соседа, не торопиться, смотреть под ноги, поиск — дело обстоятельное. Весь лес разбит на квадраты, они отделены друг от друга либо техническими просеками, либо противопожарными бороздами, наша задача — охватить как можно более широкий квадрат, исключить его из поисков. Механошин, наряженный в рыбацкий камуфляж и подвернутые бродни, слушал с вниманием.
Егерь еще что-то говорил, но я искал Кристину. Ее не было. Ну или я ее не видел.
— Я думал, фотографии раздадут, — сказал Роман.
Хазин плюнул.
— Увидишь шибздика — хватай, зачем тебе фотография? — спросил он. — Ты что, думаешь, в лесу много пацанов шастает?
Роман пожал плечами.
— Выстраиваемся в цепь! — объявил егерь. — В цепь, друг от друга пять метров!
В цепь! В цепь!
Народ стал разбираться в цепь. К нам подошел Федор, понюхал-поморщился, посмотрел на Хазина, вздохнул.
— А я не виноват, — объяснил Хазин. — В вашей скотобазе я не могу оставаться трезвым, потому что душа…
Хазин потыкал себя в грудь большим пальцем.
— У тебя, сатрапейро, нет души, тебе не понять… И у Витеньки давно нет, он ее продал за три горчичника…
Хазин хихикнул.
— Была душа, остался голый хрен… А вот у Шмули пока еще чуть-чуть есть, капелька на донышке, — Хазин кивнул на Романа. — И он пока терпит, но скоро сопьется…
— Понятно, — сказал Федор, выдал компас и показал карту.
— Восставший из стекловаты — вот имя для меня! — трагично сообщил Хазин.
— Ваш квадрат, — Федор очертил пространство на карте. — От третьего отсюда столба, по сигналу поворачиваете в лес. Каждому положен свисток…
Федор выдал свисток почему-то Хазину, Хазин немедленно свистнул.
— Свистим по цепи, — сказал Федор.
— Я всегда свищу по цепи, — огрызнулся Хазин.
— Если что-то заметили — три свистка. Два свистка — остановка. Свисток — продолжаем путь. Все запомнили?
— Я всегда три свистка, — заверил Хазин. — Три свистка — и сразу в лес.
Федор улыбнулся и отправился дальше. Вдоль по просеке проехала «Скорая».
— Выступаем! — объявил егерь. — Выступаем!
Мы вступили в лес. Справа от нас шагал мужик в серой лесхозовской робе, кажется, я видел его… где-то я видел его. А слева шагала девушка в джинсовом костюме, очках-гоглах и туристических ботинках, явно не чагинская, скорее всего из команды Светлова.
Цепь разворачивалась, постепенно погружаясь в сосны; шагали не спеша, на расстоянии метров трех друг от друга.
— Зачем мы здесь ищем? — Роман оглядывался. — Как можно в этом лесу заблудиться? Тут же все видно…
Лес похож на парк. Ледник, когда-то спустившийся сюда, выровнял песчаные дюны в широкую равнину, на которой могли удержаться лишь сосны, синий хрустящий мох и редкий можжевельник; во все стороны видно далеко.
— Легко, — ответил я. — Если такого леса километры. Даже если умеешь ходить по солнцу.
— Заблудиться можно в трех соснах, — согласился Хазин. — Моя тетя пошла за лисичками, подвернула ногу, растерялась и ночевала в лесу. В километре от ближайшего жилья. На следующий день ее нашел сосед с собакой.
— Почему тогда не взяли собак? — спросил Роман.
— Они давно сожрали своих собак, — хмыкнул Хазин.
Это не так, я видел недавно пыльных собак, хотя они вряд ли были хоть на что-то способны.
— В Чагинске нет служебных собак, — сказал я. — Да и слишком много времени прошло, след бы не взяли.
Просторный лес. Сосны выросли и стали в два обхвата, между ними протянулась поисковая цепь.
— Я знал одного атамана, он работал вахтером и разводил сенбернаров, — рассказывал Хазин. — Его мать в школьной столовой работала и каждый день по два ведра объедков выносила…
Больше всего я люблю июньский солнечный лес. Старые сосны разогреваются, смола тает, становится вязкой, и воздух пропитывается деревом и хвоей, и каждый вдох заливает легкие. Можно лечь на землю между кочек и смотреть вверх.
— Он из них унты шил, а потом продавал полярникам…
В ясный день, когда ветер поверху, сосны начинают шептать.
— У него такая фишка была — в каждом унте сверху и внутри обязательно ухо.
— Какое ухо? — спросил Роман.
— Обычное. Сенбернар — крупный пес, из него сразу два унта получается, и в каждом по уху, одно левое, другое правое.
Лучше бы Хазин на самом деле остался в городе. Я устал от него в этой поездке.
— Я в детстве читал рассказ про мальчика, — сказал Роман. — Он жил на опушке леса и каждый день после школы смотрел на сосны. И воображал про то, что они думают. И так он жил, смотрел на деревья, гулял, а потом у него кожа стала превращаться в кору.
— Был козаком — стал деревом, — не удержался Хазин. — Сплошь и рядом такое случается.
Я этот рассказ тоже читал, как называется, не помню.
— Ромик, тебя сюда позвали людей искать, а ты всякую пургу про дубосеков гонишь, — сказал Хазин. — На хрена ты вообще пошел?
Роман не ответил.
— Ты что, Рома, в придворные плясуны метишь?
По цепи покатился свист, и Хазин свистнул, так что у меня сыграли барабанные перепонки.
— Отвянь, пожалуйста, Хазин, — попросил Роман.
Девушка в гоглах шагала хорошо, но свистела плохо, или свисток у нее был неисправен — скорее пищала.
— Какая-то дура, — прошептал Хазин и помахал девушке рукой.
В августе я начинал смотреть на карту. Очень не хотелось уезжать, но отъезд был неотвратим, как первое сентября. Я ненавидел осенние поезда, и
