Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Артур Дойл

Я подошел к ней, сам не зная, что делаю. Может быть, у меня была какая-нибудь смутная мысль удержать ее, пока она не сказала еще чего-нибудь. С той минуты, как я узнал, что свидетельство, на основании которого Рэчел обвинила меня, было свидетельством ее собственных глаз, ничто – даже убеждение в собственной невиновности – не было ясно в моих мыслях. Я взял ее за руку; я старался говорить с нею твердо и разумно, а мог только выговорить:

– Рэчел, вы когда-то любили меня!

Она задрожала и отвернулась от меня. Ее бессильная, дрожащая рука осталась в моей.

– Пустите мою руку, – произнесла она слабым голосом.

Мое прикосновение к руке ее произвело на нее такое же действие, как звук моего голоса, когда я вошел в комнату. После того, как она назвала меня трусом, после ее признания, поставившего на мне клеймо вора, я еще имел власть над нею, покуда рука ее лежала в моей руке!

Я тихо отвел ее на середину комнаты. Я посадил ее возле себя.

– Рэчел, – сказал я, – не могу объяснить противоречия в том, что сейчас вам скажу. Могу только сказать вам правду, как сказали ее вы. Вы видели, как я взял алмаз. Перед богом, который слышит нас, клянусь, что только сейчас впервые узнал, что я взял его! Вы все еще сомневаетесь во мне?

Она или не обратила внимания на мои слова, или не слыхала их.

– Пустите мою руку, – повторила она слабым голосом.

Это было единственным ее ответом. Голова ее упала на мое плечо, а рука бессознательно сжала мою руку в ту минуту, когда она попросила меня выпустить ее.

Я удержался от повторения вопроса. Но на этом и кончилось мое терпение. Я понял, что снова смогу смотреть в глаза честным людям, только если заставлю Рэчел рассказать все подробно. Единственная надежда, остававшаяся у меня, состояла в том, что, может быть, Рэчел не обратила внимания на какое-нибудь звено в цепи – на какую-нибудь безделицу, которая, быть может, при внимательном исследовании могла послужить средством для доказательства моей невиновности. Признаюсь, я не выпускал ее руки. Признаюсь, я заговорил с нею со всей теплотой и доверием прошлых времен.

– Я хочу попросить вас кое о чем, – сказал я. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что случилось с той самой минуты, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, и до того момента, когда вы увидели, что я взял алмаз.

Она подняла голову с моего плеча и сделала усилие, чтобы высвободить свою руку.

– О, зачем возвращаться к этому? – сказала она. – Зачем возвращаться?

– Я скажу вам зачем, Рэчел. Вы и я – жертвы какого-то страшного обмана, надевшего маску истины. Если мы взглянем вместе на то, что случилось в ночь после дня вашего рождения, мы, быть может, еще поймем друг друга.

Голова ее опять упала на мое плечо. Слезы выступили на ее глазах и медленно покатились по щекам.

– О! – сказала она. – Разве я не имела этой надежды? Разве я не старалась смотреть на это так, как смотрите вы теперь?

– Вы старались одна, – ответил я, – вы еще не старались с моей помощью.

Эти слова как будто пробудили в ней ту надежду, которую я чувствовал сам, когда произнес их. Она отвечала на мои вопросы не только с покорностью, но напрягая всю память; она охотно раскрывала мне всю душу.

– Начнем, – сказал я, – с того, что случилось после того, как мы пожелали друг другу спокойной ночи. Легли вы в постель или нет?

– Я легла в постель.

– Заметили вы, который был час? Было поздно?

– Не очень. Часов около двенадцати.

– Вы заснули?

– Нет. Я не могла спать в эту ночь.

– Вы были встревожены?

– Я думала о вас.

Этот ответ почти отнял у меня все мужество. Что-то в тоне, даже более, чем в словах, прямо проникло мне в самое сердце. Только после некоторого молчания мог я продолжать.

– Был у вас в комнате свет? – спросил я.

– Нет, пока я не встала и не зажгла свечу.

– Через сколько времени после того, как вы легли в постель?

– Кажется, через час.

– Вы вышли из спальни?

– Я собиралась выйти. Я накинула халат и пошла в гостиную за книгой.

– Вы отворили дверь вашей спальни?

– Отворила.

– Но еще не вошли в гостиную?

– Нет, я была остановлена…

– Что остановило вас?

– Я увидела свет в щели под дверью и услышала шаги.

– Вы испугались?

– Нет. Я знала, что моя бедная мама страдает бессонницей, и вспомнила, что она уговаривала меня отдать ей на сохранение алмаз. Она беспокоилась о нем совершенно неосновательно, казалось мне тогда, и я подумала, что она пришла посмотреть, в постели ли я, и поговорить со мной об алмазе, если увидит, что я еще не сплю.

– Что же вы сделали?

– Я потушила свечу, чтобы она вообразила, что я сплю. Я была упряма – мне хотелось оставить алмаз там, куда я его положила.

– Задув свечу, вы опять легли в постель?

– Я не успела. В ту минуту, когда я задула свечу, дверь гостиной отворилась, и я увидела…

– Вы увидели?

– Вас.

– Одетого как обычно?

– Нет. В ночной рубашке, со свечой в руке.

– Одного?

– Одного.

– Вы могли видеть мое лицо?

– Да.

– Ясно?

– Совершенно. Свеча в вашей руке освещала его.

– Глаза мои были открыты?

– Да.

– Вы заметили в них что-нибудь странное, что-нибудь похожее на пристальное или бессмысленное выражение?

– Совсем нет. Ваши глаза были блестящи, более блестящи, чем обыкновенно. Вы так осматривались в комнате, словно знали, что вы там, где вам не следует быть, и словно боялись, что вас увидят.

– Вы обратили внимание, какой у меня был вид, когда я входил в комнату?

– Вы шли, как ходите всегда. Вы дошли до середины комнаты, а потом остановились и осмотрелись вокруг.

– Что же вы сделали, когда увидели меня?

– Я не могла ничего сделать. Я стояла как окаменелая. Я не могла заговорить, я не могла закричать, я не могла даже пошевелиться, чтобы запереть дверь.

– Мог я вас видеть там, где вы стояли?

– Конечно, вы могли видеть меня. Но вы ни разу не взглянули на меня. Бесполезно задавать этот вопрос. Я уверена, что вы меня не видели.

– Почему же вы так уверены?

– Иначе разве вы взяли бы алмаз? Поступили бы так, как поступили впоследствии? Были бы вы здесь теперь, если бы знали, что я тогда не спала и смотрела на вас? Не заставляйте меня говорить об этом! Я хочу отвечать вам спокойно. Помогите мне сохранить спокойствие. Перейдемте к чему-нибудь другому.

Она была права, права во всех отношениях. Я перешел к другому.

– Что я сделал после того, как вышел на середину комнаты и остановился там?

– Вы повернулись и прямо пошли в угол возле окна, где стоит мой индийский шкафчик.

– Когда я стоял у шкафчика, я должен был стоять к вам спиной. Как же вы видели, что я делал?

– Когда вы двинулись с места, двинулась и я.

– Чтобы видеть, что я делаю?

– В моей гостиной три зеркала. Когда вы стояли там, я увидела все отраженным в одном из зеркал.

– Что же вы увидели?

– Вы поставили свечу на шкафчик. Вы выдвинули и задвинули один ящик за другим, пока не дошли до того, в который я положила алмаз. Вы с минуту смотрели на выдвинутый ящик, а потом сунули в него руку и вынули алмаз.

– Почему вы узнали, что я вынул алмаз?

– Я видела, как вы сунули руку в ящик. Я видела блеск камня между вашим указательным и большим пальцами, когда вы вынули руку из ящика.

– Не протянулась ли рука моя опять к ящику, чтобы, например, запереть его?

– Нет. Алмаз был у вас в правой руке, а свечку со шкафчика вы сняли левой рукой.

– После этого я опять осмотрелся вокруг?

– Нет.

– Я сейчас же вышел из комнаты?

– Нет. Вы стояли совершенно неподвижно, как мне показалось, и довольно долго. Я видела лицо ваше боком в зеркале. Вы походили на человека задумавшегося и недовольного своими мыслями.

– Что же случилось потом?

– Вы вдруг пробудились от задумчивости и сразу вышли из комнаты.

– Я запер за собою дверь?

– Нет. Вы быстро вышли в коридор и оставили дверь открытой.

– А потом?

– Потом свет от вашей свечи исчез, и звук ваших шагов замер, а я осталась одна в комнате.

– И ничего не произошло больше до той минуты, когда весь дом узнал, что алмаз пропал?

– Ничего.

– Вы уверены в этом? Не заснули ли вы на короткое время?

– Я совсем не спала, я совсем не ложилась в постель. Ничего не случилось до тех пор, пока не вошла Пенелопа в свое обычное время, утром.

Я выпустил ее руку, встал и прошелся по комнате. На каждый мой вопрос был дан ответ. Каждая мелочь, какую я захотел узнать, была сообщена мне. Я даже вернулся было к мысли о лунатизме и опьянении; и опять невозможность того и другого встала передо мной – на этот раз в показании свидетеля, видевшего меня своими глазами. Что следовало теперь сказать? Что следовало теперь сделать? Только один ужасный факт воровства – единственный видимый и осязаемый факт – стоял передо мной среди непроницаемого мрака, в котором тонуло все. Не было ни малейшего проблеска света, когда я узнал тайну Розанны Спирман на Зыбучих песках. И ни малейшего проблеска света теперь, когда я обратился к самой Рэчел и услышал отвратительную историю той ночи от нее самой.