Синий перевал - Владимир Волосков

— Так… — произнес обычное свое Селивестров, полистав тонюсенький томик проекта, переплетенный грубым картоном. — Не щедрое наследство. Геологической части практически нет. Типовой региональный разрез со ссылкой на несколько древних мелиоводстроевских скважин… И все?

— Да. — Рыбников развел сильные руки. — Студеница был неважным проектантом, его амплуа — производство. Впрочем, на его месте любой другой спец не высосал бы из трестовских материалов ничего более существенного. Бурили-то в начале тридцатых годов. Документировали кое-как. Сами знаете, как это бывало в подрядных организациях, буривших по договорам артезианские скважины для колхозов…

— Знаю, — сказал Селивестров. — И что, никаких записей после Студеницы не осталось?

— Нет, к сожалению. Он имел привычку, получив отпечатанный на машинке текст, уничтожать черновики. Стеснялся. Каллиграфия у него была… — И Рыбников покачал головой. — Обычно он диктовал. Редким почерком обладал человек. Нарочно не придумаешь. Никто читать его не мог!

— Помощников у Студеницы не было, материал для проекта он собирал один? — поинтересовался Бурлацкий.

— Один. Гидрогеологов в управлении раз-два — и обчелся!

— Это точно?

— Один. Можете проверить по книге приказов. У нас так плохи дела со специалистами, что мы лишь месяц назад смогли послать в помощь Студенице старшего коллектора. Зубов. Переведен в ваше подразделение.

— Знаем, — кивнул Бурлацкий. — Значит, инженерно-технических работников больше в отряде не имелось?

— Не имелось. Старшие буровые мастера были командированы в Песчанку, когда проект был составлен и утвержден.

— Понятно.

Маленький деревянный домишко, принадлежавший Студенице, ютился на самой окраине Зауральска. Сестра его оказалась высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти пяти, с узким желтым лицом и небольшими недоверчивыми глазами.

— Из управления? — с сомнением произнесла она. — Какие еще бумаги? У меня уже была милиция. Тоже искали чего-то. Не нашли. Никаких бумаг Ефим дома не держал. И привычки не имел.

— Нам уже говорили, — очень искренне огорчился Бурлацкий. — Но все-таки, может, что-нибудь осталось? Мы оба после госпиталя, а теперь вместо Ефима Нилыча работать назначены…

— Что, на войне ранены были? — тем же тоном спросила женщина, продолжая подозрительно разглядывать одетых в гражданское нежданных гостей.

— А то где же… — вдруг густо и сердито пробасил Селивестров — ему надоело стоять в дурацкой позе у калитки.

В бледно-желтом лице хозяйки дома что-то дрогнуло, она еще раз оглядела мужчин с ног до головы, задержала взгляд на галифе, видневшихся под черными полушубками, неуверенно пригласила:

— Коли так… Проходите тогда…

Селивестров с Бурлацким последовали за ней.

Предложив гостям стулья, сестра Студеницы уже более мягким голосом пожаловалась:

— У меня единственный сын тоже с первого месяца войны в армии. Раньше хоть редко, да писал, а нынче уже целый месяц ни строчки… Вдруг что-нибудь…

— Ну, сейчас на фронте затишье, — заверил Бурлацкий. — Как раз за последний месяц крупных операций нигде не было. Так что не волнуйтесь, Марфа Ниловна.

— Какой номер полевой почты? — спросил Селивестров.

Хозяйка назвала.

— Так… — Майор потер подбородок кулаком, оживился. — Кажется, не ошибаюсь. Наш номер. Северо-Западного фронта.

— Северо-Западного! — всплеснула руками Марфа Ниловна. — Валя писал, что по пути на фронт в Рыбинск к невесте заезжал. Где этот Рыбинск? Там холодно?

— Не очень, — усмехнулся Селивестров. — Не холоднее ваших мест.

— И спокойно там? Боев нет?

— Бои нынче везде есть. В том числе и на Северо-Западном. Но если по дурости пуле голову не подставил — жив ваш сынок. Я недавно оттуда, — успокоил женщину Селивестров.

— Жив, говорите… Дай-то бог! — вздохнула Марфа Ниловна и, спохватившись, хлопнула себя по бедрам: — Господи! Да что же это я… Поди, есть хотите… Угощать нечем. Картошка, капуста квашеная да чай… Чайку желаете? Без сахару, правда…

— Чай? Это здорово! — быстро поддержал ее Бурлацкий. — В самый раз. А мы с Петром Христофоровичем горевали, что обедать всухомятку придется. Я сейчас. У нас в машине и сахарок найдется!

За чаем разговор наладился. Правда, пришлось набраться терпения и выслушать длинный рассказ Марфы Ниловны о том, как она стала вдовой, как растила сына, как выучила его на инженера и как он вдруг ни с того ни с сего влюбился в некую рыбинскую девушку Женю, этакую «кралю без высшего образования — каким-то диспетчером в электрике работает».

— Ведь не отпускала! Нет, все же ушел добровольцем… Никто не гнал, — расплакалась в заключение Марфа Ниловна. — Ефима просила хоть словечко замолвить — вместо отца Валечке-то был — так как в рот воды набрал… Будто у него племянников мильён…

— И долго вы вместе с Ефимом Нилычем жили? — воспользовался паузой Бурлацкий.

— Как же… Как овдовела я, так напополам этот дом и купили. Пятнадцать годов без малого. Ефим как раз институт кончил…

И опять последовал длинный рассказ о том, как хорошо они жили, пока брат не женился на «вертихвостке Болдыревой», работавшей у него в подчинении. Далее Селивестров с Бурлацким узнали, что Ефим любил жену, не верил предупреждениям сестры, называл их сплетнями, и что хуже всего — после смерти Болдыревой (она утонула в 1939 году) «порядочной жены» искать себе не стал, а начал «заглядывать в рюмку», хотя у него шалило сердце, хотя она, Марфа Ниловна, предупреждала о последствиях…

— А все эта Болдырева! — резюмировала Марфа Ниловна. — В недобрый час навязалась на Ефимову шею. Поздно ее бог прибрал! — И мстительно поджала блеклые губы.

Селивестров, глядя на хозяйку, подумал, что у нее, несмотря на сегодняшнее гостеприимство, очевидно, сатанинский характер и что Студенице с женой жизнь в этом доме была не райской.

— Говорят, Ефим Нилыч постоянно боялся воров, — снова воспользовался паузой Бурлацкий. — Это возникло у него на почве алкоголя?

— Ну да… алкоголя! — сердито фыркнула Марфа Ниловна. — Я его выучила. Полоротый больно был. То в карман к нему залезут, то в поезде вещи стянут, а то сам не припомнит, куда деньги подевает… Что вертихвостка его, что он — два сапога пара… Проучила несколько раз — оглядчивей стал.

— Та-ак…

— Как один Ефим-то остался, я ему сказала, чтобы деньги мне отдавал. У меня целее. Все равно промотает. Он на меня волком. Нынче ведь известно, как братья старших сестер почитают… Ну, да у меня не больно нахитришь! Я где угодно найду…

«Видно, что хорошая язва, — мрачно подумал Селивестров, у которого давно пропала всякая охота к чаю и бутербродам с салом, которые они с Бурлацким взяли в дорогу. — Такая проныра любого сторожиться научит…»

— А я думал, от алкоголя… — простодушная улыбка все-таки получилась у Бурлацкого. — Он, что, и вещи все с собой возил?

— А-а… какие у него вещи! — отмахнулась Марфа Ниловна, настораживаясь. — Известно, геолог-бродяга!

— Та-а-а-к… — промычал Селивестров.

— Что, не верите? — глаза у хозяйки блеснули. — Могу имущество показать. Комната его рядом. Я туда после похорон и шагу не шагивала.

В небольшой, простенько обставленной комнатушке было чисто и опрятно. Селивестров незаметно провел пальцем по протертому подоконнику, поглядел на свежевымытый пол и подумал, что хозяйка почему-то их обманывает.

— Вот, полюбуйтесь! — Марфа Ниловна распахнула дверки массивного старинного шифоньера, в котором висел черный выгоревший пиджак и несколько старых вылинявших сорочек. — Все его богатство! Что подобрее и с себя, и с жены — пропил!

«Сволочь ты хорошая!» — грустно подумал Селивестров, переглянувшись с Бурлацким. Они оба отлично знали, как много нужно пьянствовать одинокому полевику-геологу, чтобы пропивать не только свою немалую зарплату, но и вещи, знали и то, что покойный работяга Студеница никогда не был пьяницей.

— Он за этим столом занимался? — Бурлацкий похлопал по шероховатой поверхности небольшого письменного стола, который, судя по всему, был и обеденным, и хозяйственным.

— За ним! — Марфа Ниловна с видимым облегчением захлопнула дверки шифоньера, подошла к столу, стала один за другим выдвигать полупустые ящики. — Ничего тута нету. Смотрели уже, приезжали…

Бурлацкий с Селивестровым принялись рассматривать валявшиеся в ящиках бумаги. Копии старых накладных, полузаполненные бланки и отчетные формы за прошлые годы, измятые географические карты, потрепанные блокноты…

— Так… Действительно… — Селивестров отложил в сторону несколько блокнотов, тонкую ученическую тетрадку, кусок мятой кальки, на которой зеленой тушью был набросан какой-то план с упоминанием Песчанки. — Вот это я все-таки возьму, — сказал он Марфе Ниловне. — Тут записи за последнее полугодие.