Юлия - Владимир Владыкин

– Сестра, говоришь? Разве это повод для отказа от своей заветной мечты? Да кто она тебе на самом деле, ты лучше вспомни! Или, может, их всех возьмёшь под крыло, как наседка, и пестуй всех, сколько их там собрали по свету. Полюби всех и назови братишками да сестрёнками! Кто же меня поймёт? – кричал Семён, брызгая слюной во все стороны.

– Сёма, перестань кипятиться, как тебе не стыдно! Девочка сирота, а ты так разошёлся… и где у тебя сердце только?

– Где, сердце, говоришь? – вскричал он. – Вот сердце, вот сердце! – Он сильно припечатывал себя по груди всей тяжёлой ладонью и продолжал: – Лучше скажи, где твоё сердце? Я разве виноват, что у этого ребёнка не стало отца и матери, и я должен отвечать за чьи-то грехи?

– Ты же видел фотку или ещё показать? – и она быстро выдвинула ящик комода, стала в нём лихорадочно рыться. Через минуту Валентина нашла фотографию девочки, снятую под зелёным раскидистым деревом. И резко сунула ему под нос.

– Э-э, да брось! – он метнул фотокарточку на стол. – Тогда найди её отца, если ты уверена, что это она и есть!

– Ты совсем обеспамятовал, Сёма, я же тебе уже объясняла. Моя бабка по матери, Юлю не признала потому, что она была внебрачная. Хотя с её отцом мать жила будто бы на законных основаниях. И после гибели отца в шахте мать запила, а через год простудилась и умерла от воспаления лёгких. Вот тогда моя бабка поехала к сестре моего отца, и с ней отдали Юлю в детдом. Тогда ей было полтора годика. Первое время чисто из жалости они брали её к себе по очереди. Один снимок, вот этот, – она указала на стол, – у них остался. Я взяла фото себе на память, а девочку куда-то увезли.

– Ну, и скажи, у кого, спрашивается, есть сердце: у твоей матери или у меня? Я свою дочь не бросаю, хочу ехать вместе с тобой и с ней. А ты теперь упираешься, как корова перед бойней. Твоя мамаша, мало того, что бросила тебя на бабку, удрав в город к южанину, да еще спилась.

– Я тебе не корова, Сёма, и не трогай покойницу! – произнесла она повышенным тоном.

– А что, разве неправду сказал? Почему-то я не запил! Ведь жизнь меня ломала покруче многих; срок отмотал, а всё такой же… Может, ты тоже запьёшь, если я укачу на край света? – насмешливо, с чувством превосходства и вместе с тем серьёзно спросил Семён, сверкая холодными глазами.

– Да, это правда, какой ты был, такой и остался! – сокрушённо качнула она головой.

Несмотря на своё традиционно грубое и ревнивое обращение с женой, он отдавал отчёт своим поступкам и вполне терпеливо сносил её порой справедливые замечания, а то и оскорбительные против него выпады. Вернее, он делал вид, что их не замечает, вот как сейчас:

– Валя, ты как нашла эту сестрёнку, так и забыла, что есть на свете я! Вот ты говоришь: поезжай сам, что же это получается, – продолжал рассудительным и спокойным тоном, но иногда возвышая его до твёрдой и раздражительной нотки, – что значит поезжай сам, а ты тут хахаля заведёшь? – Он злорадно просиял оттого, что его осенила такая своевременная догадка. И тут Семён, видя, что жена испугалась, вскочил с дивана, в устрашающей позе наклонился к ней, сидевшей на стуле перед столом. – А может, ты нарочно завела себе эту сестрёнку, чтобы мне запудрить глаза, ты и привела её, мол, полюбуйся, какая я добренькая и хорошая…

– Сёма, какой же ты ненормальный, извини, и не лечишься! Ну, какая у тебя безумная фантазия, дескать, я нашла причину не ехать? – и горестно, в досаде покачала головой.

– Ну, мы ещё посмотрим, кто из нас окажется прав! – запальчиво заговорил Семён, полный отчаяния. – Вот что, ступай с ней куда хочешь, а тут она жить не будет, без неё тесно!

– Так тебе же обещали скоро дать квартиру, когда же дадут? Я, наверное, быстрей получу, чем ты. Носишься со своим севером: и тут прозеваешь, и там с носом останешься…

Однако Семён, больше не слушая жену, продолжал твердить то, что за последнее время накипело у него на душе, а именно с появлением Юли Валентину словно подменили…

– Итак, значит, ты отказываешься ехать со мной? – жёстко спросил он.

– По-моему, я тебе ответила ясно: можешь отправляться сам за своей жар-птицей, – спокойно и вместе с тем как бы виновато ответила Валентина, с жалостью глядя на мужа понимая, что разбивает его мечту.

– В таком случае, я заявляю: чтобы твоей сестрёнки тут больше и близко не было. Я сказал, на одну ночь и не больше, а тебе только позволь! – отчеканил он.

– Что ты городишь, Сёма? – в отчаянии вскрикнула оскорбленная жена и впервые почувствовала, что отныне не может спокойно переносить его присутствие рядом с собой. Рада бы хоть сейчас уйти от него, да вот некуда. И жалости к нему, прежнему, больше в душе не осталось. И была готова расплакаться, что из-за такого пустяка (хотя это был вовсе не пустяк) они должны отныне стать врагами…

Глава четвёртая

С того дня, как Валентина нашла Юлю, прошло два нелёгких года. Муж её всё ещё оставался на месте, как будто не спешил уезжать за своей давней мечтой. Он по-прежнему работал на своём «молокане» и, похоже, один без жены на Север никогда не уедет, так как любил её, хотя и вымещал на ней зло за сорванный ею отъезд. А непреодолимая злость с жены одновременно переходила на Юлю, отчего в семье участились скандалы, которые, в конце концов, привели к тому, что Юлю невозможно было приводить в гости. Семён угрожал жене, что скажет сестрёнке прямо: они в ней не нуждаются даже в том случае, если она правда сестра Валентины. Ей самим Господом указано место – детдом! И нечего прибиваться к чужой семье.

– Эта бесова девчонка, – кричал он, – мне приносит одни неприятности! – хотя он не мог бы объяснить конкретно, в чём именно они заключались.

Какое-то время Валентина надеялась, что Семён сменит гнев на милость, наконец, остынет и в семье вновь воцарится мир. Время шло, но он не смирился. Между тем все эти годы Валентина почти регулярно продолжала навещать Юлю в детдоме. После той единственной ночёвки у сестры, когда она пришла в детдом, ей показалось, что в нём она отсутствовала очень долго. Но, правда, уже на второй день Юле снова захотелось поехать к Вале. И когда сестра пришла дня через два, она спросила:

– Ты возьмёшь меня к себе, когда дядя Семён уйдёт на работу?

Валентина ожидала этот вопрос, и ей пришлось прибегнуть к хитрости. Чтобы девочка не подумала, будто бы ей она уже надоела, а ходит к ней исключительно из чувства сострадания или просто из вежливости, сестра ответила:

– Конечно, я могу, но только я должна тебе сказать, что наш дом поставили на долгий ремонт. В нашей квартире столько грязи, пыли, что хоть самим из дому убегай! И ещё неизвестно, сколько времени будет продолжаться этот затянувшийся беспорядок.

– А можно подмести и полы вымыть, – резво посоветовала Юля.

– Да и так каждый день подметаю, но пыль снова летит; строители без конца мусорят, – Валентине до слёз было жалко девочку.

Конечно, о вранье Валентины она не догадывалась. Юля по-детски, наивно поверила сестре. И всё же терпеливо ждала окончания ремонта; она настолько привыкла к посещениям сестры и к ней самой, что уже не представляла своей детдомовской жизни без этих её посещений. Но девочка уже не каждый раз спрашивала, скоро ли закончится ремонт. Может, потому, что ещё хорошо помнила Семёна.

Разумеется, от своего вынужденного вранья Валентине было неимоверно тяжело. Да ещё видеть постоянно молчаливо спрашивающие глаза Юли: «Когда ты меня возьмёшь к себе?» Но как ей объяснишь, что из-за ужасного характера своего мужа она просто не видела иного выхода. Однако «ремонт» всё продолжался, всё тянулся, и со временем Юле надоело о нём думать, и она перестала вообще им интересоваться. И через месяц ей уже казалось, будто она никогда не была у Валентины. Это был просто сон. И визиты сестры, как прежде, уже перестали её радовать. Да и подружки иногда назойливо интересовались: почему сестра больше её не берёт на выходные? Юля терялась, а потом, в оправдание Вали, поясняла всем, что дом, в котором живёт сестра, поставлен на ремонт. Правда, о Семёне она промолчала. А то гадкое впечатление, которое когда-то он производил, спустя время выветрилось, отныне для неё его словно не существовало.

Юле только оставалось довольствоваться прогулками с Валентиной по городу и принимать её угощения, а иногда и подарки. В свои семейные проблемы Туземцева, разумеется, посвятила Тамару Игнатьевну, которая, впрочем, предполагала, что ей будет нелегко договориться с мужем, чтобы принять Юлю к себе. И восприняла это с должным пониманием. Но и огорчилась, что девочка уже надеялась обрести приют у сестры. Хотя со слов последней она знала, что воспитаннице было бы жалко покидать детдом. И Пустовалова осталась весьма довольна, что в отношении детдома Юля вела себя так патриотично, а значит, верна и ей, директору…