Киммерийский аркан (СИ) - Боровых Михаил

Толпа дружно выдохнула. Пурушта был всего лишь рабом, но поступок его свидетельствовал о большой силе духа. Так раб показал владыкам Степи, что значит настоящая верность.

— Народ киммирай, все вы видели, что сделал этот раб. — сказал Каррас. — Он займет свое место рядом с моим сыном. Пусть Пурушта верно служит Конану на небесах. Но на кого будет ставить ноги мой сын, войдя в шатер? Тащите сюда этого шакала. — тихо шепнул он названным воинам и те приволокли упиравшегося и отчаянно что-то кричавшего Туя-нойона.

Когда киммирай узнали, что к смерти их царевича причастны алта, чей каган съел сердце Конана, они набросились на всех алта, что были в их лагере. Кого-то убили на месте, кого-то обратили в рабов, а Туя-нойона, двоюродного брата людоеда Доржи, скрутили ремнями и так и держали связанным.

Туя был человек злобный, при дворе Карраса он оказался потому, что в ссоре убил своего брата и вынужден был бежать. Но это был человек глупый, пустой и пьяный и потому Каррас считал его безвредным и держал при себе вроде шута, выиграв немало пари на то, сколько Туя-нойон может выпить, прежде чем упадет с седла.

Туя поводил по сторонам налитыми кровью узкими глазками, будто не веря, что все что происходит с ним творится на самом деле, а не в пьяном сне.

— Великий каган! — вопил он. — Великий каган!

Каррас не даровал Туя-нойону легкой смерти. Ему заткнули рот кляпом, обвязали голову веревкой, чтобы он кляпа не выплюнул, и привязали к столбу рядом с изваянием Конана. Приговоренный к мучительной смерти, он еще бился и дергался, но о нем почти тут же забыли.

Снова раздался зычный голос Карраса.

— Мой отец, Конан, великий правитель, первый каган степи, говорил так: один киммирай стоит девяти гирканцев. Значит за смерть одного киммирай должно умереть девять гирканцев.

Привели девятерых пленников из народов мужонов и татагов, и, тыча копьями в спину, поставили на колени. Каррас, вооружившись тяжелой булавой на длинной рукояти одного за другим убил их. Короткий взмах булавы — влажный хруст разбитого черепа. Чтобы на небесах убитые гирканцы служили Конану, их трупы бросили в специальную яму, которую нельзя было назвать могилой, потому что кроме тел туда свалили нечистоты.

— Кто же согреет моего сына ночью? — спросил наконец, Каррас, и киммирай замерли в ожидании, увидят ли они в этот раз настоящее самосожжение во имя любви, или все обойдется простой куклой.

— Великий каган. — раздался женский голос. — Позволь мне уйти за твоим сыном! Я была его женщиной в этом мире позволь же быть ей и на девятом небе.

Каррас на миг будто растерялся.

— Мое имя Гульджахан, о великий каган.

Тут Грим, который довольно равнодушно взирал на предшествующие зверства, встрепенулся. Потому что у помоста, на котором восседал Каррас, стояла на коленях самая прекрасная женщина, которую он видел в своей бурной жизни. Она была высокой и стройной, тонкой и изящной. Волосы ее были темными, как ночь, но подобно тому, как с годами в волосах начинает серебриться седина, так ее волосы в свете угасающего солнца вспыхивали ярко-красными огнями. У Грима не хватило бы цветистых кенингов, чтобы описать красоту ее лица, но стоило только женщине взглянуть на него, асир будто провалился в большие темные глаза, окруженные пушистыми ресницами.

Вся великая асирская тоска, так долго жившая в его душе, ушла.

Сердце Грима забилось быстро, как после быстрого бега. Он готов был на все, лишь бы ощутить поцелуй этих полных губ, сейчас закушенных до крови.

— Но зачем же тебе умирать? — спросил он, совершенно забывшись.

Каррас воззрился на Грима так, будто заговорил не асир, а вверенный ему священный конь.

Дагдамм совсем уж по-звериному зарычал.

И вновь молчание повисло над лагерем, только Туя-нойон скулил и бился головой о столб.

V. Поединок

— Она должна умереть чтобы пойти на небеса с моим братом. — раздался наконец голос Дагдамма.

Женщина испуганно переводила взгляд с залитого кровью царевича на чужеземца.

— А зачем же мне жить? Я никто, меньше чем рабыня, я не замужняя женщина и не вдова. Я любила твоего брата, мой господин, но он никогда не сделал бы меня законной женой. Он дал мне свободу от рабства, но не дал ничего для свободной жизни. Где мне теперь снискать крышу над головой и пищу? Идти к собачьему народу? Рыться в объедках и ловить сусликов? Принадлежать каждому мужчине, который того пожелает? Быстро состариться и превратиться в уродливую старуху? Зачем мне такая жизнь? Меня никто не возьмет замуж, а что такое женщина без защиты? Нет, мне лучше унестись вместе с дымом на небеса, где я могу снова стать женщиной Конана.

— Вот видишь, чужак! — громогласно объявил Дагдамм. — Она сама знает, что для нее лучше.

— Но почему же никто не возьмет ее замуж? Я возьму!

— Проклятье! — гнев Дагдамма готов был прорваться, но пока говорил он ровно. — Кто ты такой, чтобы нарушать законы племени и мешать этой женщине выполнить ее священный долг? Всего два дня как ты прибыл к нам, а уже столько раз успел оскорбить народ киммирай!

— Дагдамм! — оборвал сына Карраса. — Он не чужак, а избранный Тараниса! А ты затеваешь ссору на похоронах своего брата! Остановись, пока не поздно.

Царевич замолчал, угрюмо опустил голову. Про себя он должно быть ругался на чем свет стоит, но с губ его не сорвалось ни одного лишнего слова.

— Гульджанхар, если этот мужчина, Грим-асир согласится сделать тебя своей женой, ты пойдешь за него?

Женщина смотрела то на Грима, то на Карраса, то на Дагдамма.

— Да, мой господин.

Гриму показалось, что Каррас облегченно выдохнул. Видимо правителю, который заслужил прозвание Жестокий за свои расправы над разбитыми врагами, ритуал сожжения жен казался излишне кровожадным.

— Да будет так. На костер Конана мы положим много изваяний, одетых в лучшие одежды.

— Я убью его!!! — Дагдамм даже не закричал, он взревел львом. — Я сломаю ему спину и брошу его на костер, когда он еще дышит! — и прежде чем каган успел прервать его, Дагдамм добавил. — Грим-асир, я вызываю тебя на поединок! По законам Старой Киммерии, которые так чтил мой брат, я вызываю тебя на поединок перед лицом своего народа и своего правителя! Мы будем драться здесь же и сейчас же, и пусть тот, кто погибнет, ляжет на погребальный костер Конана! Старый обычай, ха! Ты принимаешь мой вызов Грим, или ты, желтая собака, лишенная чести, опять спрячешься за спину своего коня?

— Я буду драться с тобой, Дагдамм, если то позволяют ваши обычаи.

По традиции на поединках в честь павшего обычно дрались пленные, после чего победителя приносили в жертву богам. Это был старинный обычай, почти ушедший в прошлое у кочевых киммирай, но которого крепко держались их оседлые собратья в приморских землях, куда караван кагана приходил к середине лета.

Иногда чтобы почтить павшего воина его сородичи дрались в оговоренных поединках не насмерть, только чтобы звоном мечей и демонстрацией удали порадовать тень мертвого.

Однако о кровавых погребальных поединках помнили.

Каррас не мог возразить Дагдамму. Власть кагана была абсолютной над гирканцами или племенами леса. Но киммирай — не гирканцы, каждый из них сам себе каган в своем шатре.

— Да будет так. — только и сказал правитель.

Дагдамму поднесли тяжелый кривой меч и круглый щит. Одевать доспехи он не стал. У Грима был только его короткий меч. Он был на полголовы ниже и намного легче огромного царевича киммирай.

Грим понимал, что если даст навязать себе плотный бой, то соперник, укрытый щитом, обладающий более тяжелым оружием и более сильный, его просто стопчет. Более того, асир понимал, что все его шансы в том, чтобы каким-то неожиданным трюком вывести Дагдамма из равновесия и нанести опасную рану. Если бы не щит, он рискнул метнуть оружие в Дагдамма, но сейчас это просто обезоружит его. Грим чувствовал тяжелое дыхание противника, полное винных паров. Дагдамм должно быть пил всю предыдущую ночь и продолжал выпивать и сегодня днем.