Мифы и правда о восстании декабристов - Владимир Брюханов

Это был как бы целый капиталистический город, находившийся в рабстве у феодала-оккупанта, причем одни рабы были рабами немногих других! Один из последних, Е.И. Грачев, владел в конце XVIII века целым имением в 3000 десятин земли, со 181 мужской и 200 женских душ крепостных; сам он, будучи владельцем мануфактуры, оставался при этом крепостным Шереметевых.

Об иных, не рисковавших публично демонстрировать свое богатство, упоминала и Екатерина в «Наказе»: «Они закапывают в землю свои деньги, боясь пустить оные в обращение, боятся богатыми казаться, чтобы богатство не навлекло на них гонений и притеснений».

И это легко понять: положение тогдашних крепостных миллионеров иногда бывало просто плачевным. Вот как об этом пишет, например, один из них — предприниматель уже 1820-х годов Николай Шипов: «мы с отцом платили помещику оброка свыше 5000 руб[лей] асс[игнациями][5] в год, а один крестьянин уплачивал до 10 000 руб.

Казалось бы, при таких распорядках состоятельным крестьянам следовало бы откупиться от помещика на волю. Действительно, некоторые и пытались это сделать, но без всякого успеха. Один крестьянин нашей слободы, очень богатый, у которого было семь сыновей, предлагал помещику 160 000 руб., чтобы он отпустил его с семейством на волю. Помещик не согласился. Когда через год у меня родилась дочь, то отец мой вздумал выкупить ее за 10 000 руб. Помещик отказал. Какая же могла быть этому причина?

Рассказывали так: один из крестьян нашего господина, некто Прохоров[6]имел в деревне небольшой дом и на незначительную сумму торговал в Москве красным товаром. Торговля его была незавидная. Он ходил в овчином тулупе и вообще казался человеком небогатым. В 1815 г. Прохоров предложил своему господину отпустить его на волю за небольшую сумму, с тем, что эти деньги будут вносить за него, будто бы, московские купцы. Барин изъявил на то согласие. После того Прохоров купил в Москве большой каменный дом, отделал его и тут же построил обширную фабрику. Раз как-то этот Прохоров встретился в Москве с своим бывшим господином и пригласил его к себе в гости. Барин пришел и не мало дивился, смотря на прекрасный дом и фабрику Прохорова; очень сожалел, что отпустил от себя такого человека и дал себе слово впредь никого из своих крестьян не отпускать на свободу. Так и делал», — вот она, Россия!..

Чтобы эта цитата стала понятней, укажем, что в те времена жалование провинциального мелкого чиновника (нередко — дворянина) обычно составляло от 4 до 10 рублей в месяц, и на эти деньги при собственном домике и огородике можно было содержать семью (с учащимися детьми) отнюдь не впроголодь.

Что же касается обычных оброчных крестьян, то подсчитано, что их средний заработок на протяжении всей первой половины XIX века составлял 20–30 рублей в год с выплатой 20–40 % из них помещику в качестве оброка — и при сельскохозяйственной работе на своем участке, и при заработках на отхожих промыслах — в промышленности, торговле и в сельском хозяйстве.

В отличие от не названного по имени владельца Прохорова и Шипова, некоторые другие не были столь корыстолюбивы и завистливы.

Например, как-то к П.Б. Огареву, отцу великого революционера Н.П. Огарева, явились крепостные принадлежавшего ему села Беломута с предложением отпустить их на волю за баснословную сумму. Один из них давал только за собственный выкуп 100 000 рублей серебром. Но барин брезгливо отказался от денег и предпочел оставить крестьян себе, гордясь тем, что среди его подданных есть и миллионеры. Вот это — подлинное дворянское благородство!

Некоторым миллионерам повезло — тому же В.И. Прохорову или С.В. Морозову; последний, начав карьеру рядовым ткачем, основал свою фабрику еще в 1797 году, а в 1820 году уговорил своего владельца отпустить его на волю «всего» за 17 тысяч рублей.

До 1861 года и Шереметевы постепенно выпустили на волю более пятидесяти капиталистов, получив за каждого по 20 тысяч рублей выкупа в среднем — итого более миллиона. Но иным предпринимателям пришлось ждать свободы вплоть до 1861 года.

Один из таковых, хлебный торговец П.А. Мартьянов, накануне 1861 года был полностью разорен своим владельцем — графом А.Д. Гурьевым. Отказавшись от мысли восстановить свое дело, Мартьянов уехал в 1861 году в Лондон и примкнул к Герцену и Огареву. Мартьянов написал и напечатал в «Колоколе» «Письмо к Александру II» — монархический по чувству и идеологии, но антидворянский призыв к созыву «Земской думы», а затем издал брошюру на ту же тему.

Разочаровавшись и в лондонских революционерах, Мартьянов уехал назад в Россию, наивно полагая, что его выступления в пользу «земского, народного царя» не могут вызвать преследований. Дальнейшие события разворачивались стремительно: 12 апреля 1863 года его схватили на российской границе, 15 апреля заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, 5 мая Сенат присудил его на 5 лет каторжных работ и вечное поселение в Сибирь, 7 декабря его отправили по этапу. Мартьянов умер в 1865 году в Иркутске.

А.И. Герцен писал о нем в 1868 году:

 «Он пытался бежать; его засекли до смерти».

Нет ничего удивительного в том, что такие, как Прохоров, скрывали собственное богатство. Подпольные миллионеры советской эпохи, терзаемые КГБ, милицией и рэкитерами, едва ли имели основания позавидовать жизни своих собратьев вековой и двухвековой давности.

Разумеется, судьбы миллионов обычных крепостных — отнюдь не миллионеров! — были ничуть не лучше, но именно трагедии самого активного и предприимчивого слоя русского народа наиболее ярко характеризуют чудовищность тогдашнего положения народных масс…

Разлад двух цивилизаций — господской и народной — углублялся и поддерживался в России еше со времен Петра I исключительно ради своекорыстных интересов господ, изо всех сил и до последних возможностей цеплявшихся за сохранение своих привилегий и материального достатка.

Забота о сохранении тотальной неграмотности народных масс была одним из краеугольных камней помещичьей политики.

В начале 1770-х годов, например, широко рекламировались типовые инструкции деревенским управляющим, составленные ведущими идеологами тогдашней эпохи. Один из них, уже цитировавшийся Рычков, недвусмысленно формулировал: «весьма надобно и должно, чтоб управители и приказчики в каждом селе и во всей деревне, по самой меньшей мере одного человека знающего читать и писать содержали, и, выбирая от лучших мужиков робят мужеска полу от 6 до 8 лет, велели б учить грамоте и нужнейшим по христианской должности молитвам, а кои окажутся из них понятнее и надежнее, тех обучать и письму; однако столько, чтоб в деревне, сто душ[7] имеющей, писать умеющих крестьян более двух или трех человек не было; ибо примечается, что из таких людей научившиеся писать знание свое не редко во зло употребляют, сочинением фальшивых пашпортов и тому подобного».

Россия оставалась страной всеобщей неграмотности. Даже через сто лет, в 1867–1868 годах, среди призванных в армию рекрутов (молодые, здоровые мужчины!) умеющие читать и писать составляли жалкое меньшинство.

Только каждый третий, призванный тогда в столичной Петербургской губернии, был грамотен, менее 20 % таковых оказалось в Московской губернии, а менее 5 % — в порядке убывания в губерниях Тамбовской, Уфимской, Витебской, Харьковской, Казанской, Пензенской и Полтавской, в последней — только 2,8 %!

В то же самое время комплекс неполноценности, неизбежно порожденный знакомством российской верхушки с заведомо более высокой европейской культурой, постепенно изживался. Наиболее культурные слои, постоянно пополняемые импортируемыми с Запада зарубежными специалистами, уже к концу XVIII века чувствовали себя при сравнении с европейцами все более и более на равных.

К тому же и Запад в значительной степени терял очарование сказочно высокого превосходства: сперва кровавый ужас Великой Французской революции, затем антигуманизм промышленных преобразований в Англии, а потом и в остальной Западной Европе, также сопровождаемый революционными потрясениями, подрывали основы мечтательных иллюзий прозападно настроенных россиян.

После Пугачевщины в России на многие десятилетия установился политический застой, порожденный страхом рецидива крестьянских волнений.

Екатерина II отказалась от реформ, а дворяне, в свою очередь, вынужденно позабыли о собственных попытках изменить ситуацию в своих вотчинах и долго еще побаивались лишний раз взмахнуть кнутом или розгой — Пугачевщина, таким образом, кое-что изменила, но не все в лучшем направлении.