Исповедь на рассвете - Ахмедхан Абу-Бакар

— Успокойтесь, мать.

— Какая я тебе мать?! Где дочь, спрашиваю!

— Жива и здорова. И любит меня.

— Уж не она ли поручила расправиться с нами?!

— Успокойся, мама, — попросил я. — В самом деле, Таймаз: где моя сестра?

— Жива и здорова. Просила передать, что того же и вам желает… А тебе, Эльдар, должен сообщить: отныне нет княжеских поместий, они отданы тем, кто здесь работал…

— По какому праву?

— Наше право. Новое!

— Временное правительство предупреждало, что не допустит самовольного захвата частных владений. Забыл, что ли?

— Мы не признаем ничего временного. Наша власть — навечно!

— Что за власть?!

— Власть справедливости и равенства.

— А издеваться над стариками — это тоже справедливость? Спасибо! До гроба не забуду и, придет время, напомню! Может, еще повстречаемся…

— Твоя воля, Эльдар! Если одумаешься и поймешь нас, приму с радостью, как брата. Вот все, что могу сказать в утешение. А за сестру не беспокойся.

— В утешениях не нуждаюсь. Еще найду и свой путь в жизни.

— Другого пути не будет!

— Будет!

— Ну что ж… прощайте!

Таймаз вывел нас из подземелья. На широком дворе было тесно от вооруженных горцев. Отдельно толпились раскрасневшиеся, потные сподвижники Хамадара. Понурив голову, стоял возле них Хамадар; видно, чувствовал свою вину и боялся возмездия.

— Временно можете остаться во дворце, занять две комнаты, — сказал Таймаз.

И нас отвели на второй этаж в правое крыло дворца. Я уложил отца на тахту, мать захлопотала возле него, а я встал возле окна, с любопытством глядя во двор.

Размахивая руками, сжимая кулаки, Таймаз о чем-то возбужденно говорил вооруженной толпе со ступеней парадного крыльца. На виду у всех к Хамадару подошел все тот же борец Сапар из Хабдашки и разоружил. Сперва тот попробовал сопротивляться, но Сапар легонько его встряхнул, и Хамадар покорился. Еще что-то сказал Таймаз, и разом взметнулись вверх руки: видимо, эти люди согласились с его решением. Толпа расступилась, и два горца повели Хамадара к воротам.

Гляжу я на вас, почтенные мугринцы, и вижу, как понемногу тают первоначальное удивление и недоверие, рассеиваются сомнения. Убедились, что перед вами не чудак и старый болтун?

— Да, не в шутку ты завел этот разговор, старик! — вздохнул Хамзат и затянулся сигаретой. — Твое счастье, что мы уважаем седины…

— Что весьма любезно с вашей стороны, господа. То, что я расскажу, не прочтете ни в учебнике истории, ни в других книжках: все было со мной на самом деле. Какая бы ни была, это моя жизнь.

— Не знаю, что думают остальные, старик, но мне трудно преодолеть раздражение. Покойная мать рассказывала про отца совсем другое… — не сдержался Кара-Алибек.

— На то она и мать, почтенный Алибек, чтоб не говорить сыну дурного об отце. Очень прошу: не горячись! Знаю, моя клятва для вас пустой звук, но клянусь жизнью единственной дочери, — я не собираюсь лгать.

— Слушаем тебя, старик! Даже не знаю, как теперь тебя называть, — сказал Осман и похлопал по колену не в меру горячего Алибека: мол, не нарушай обычая отцов, не перебивай исповедь.

— Как называть, как величать — теперь уже неважно! — Больной закашлялся, глотнул соку из стакана и утер платком рот. — Лучше слушайте дальше…

4

То ли сбежать удалось осужденному, то ли смилостивились исполнители сурового приговора и тайком отпустили, но стали доходить слухи, что видели Хамадара не раз в Дербенте, в духанах и веселых домах Порт-Петровска и Темир-Хан-Шуры. Позднее стали рассказывать про него и ограбленные в Большом ореховом лесу. Спросите, почему я так интересовался этим человеком? Наверное, все-таки обида и оскорбления от Хамадара засели во мне, как занозы, гноились и требовали отмщения. Особенно злили издевательства над матерью и отцом.

После тех потрясений отец долго не мог поправиться, а когда окреп, решил поехать в Темир-Хан-Шуру искать управу на непокорных горцев. Тщетно я отговаривал отца, он надеялся на помощь кунака нашей семьи шамхала Тарковского, что входил в состав так называемого Горского правительства… А я тем временем решил проведать в Губдене мою нареченную Амину. Ничего не объясняя, мать старалась отговорить от поездки в Губден… Я знал, что отец поссорился с Али-Султаном, потому что Али-Султан примкнул к повстанцам и даже командовал у них отрядом. И все же, как истый горец, он не мог бы отказаться от своего слова. Правда, я не сумел вернуться через год, как обещал, но не по капризу или прихоти — из действующей армии не отлучаются по своему желанию!

Вот и поехал в Губден, предвкушая встречу с Аминой, которая, конечно, повзрослела, из полуподростка-полудевушки, наверное, сделалась женственной и милой девицей.

Амину я увидел, как только вошел на веранду сакли: она качала люльку и тихо пела колыбельную. Увидев меня, зарумянилась и смущенно отвела глаза.

— Здравствуй, Амина! — радостно вскричал я, протянул было руку, но рука повисла в воздухе: Амина отстранилась.

— С приездом, Эльдар! — Она жестом указала на табурет. — Садись. Вот досада: дома никого нет.

— А мне больше никто и не нужен!

— Время теперь тревожное, Эльдар…

— Где отец, Амина?!

— В горах. Собирает отряд. Народ взбунтовался, всюду недобрые вести, кровью пахнет…

— Да, неспокойно теперь, Амина. А где брат?

— Наверное, поехал с моим мужем. Они большие друзья…

— Что?!

— Да, Эльдар, я вышла замуж. Вот и сын родился у нас…

Казалось, крыша обрушилась мне на голову!

— А я ждала тебя… Но мне сказали… — продолжала Амина.

«А какое мне теперь дело, что ждала, если все-таки не дождалась?»

Рука невольно потянулась к кинжалу, но в это время запищал ребенок. Амина, качая люльку, обернулась ко мне и тихо сказала:

— Можешь убить меня, но сына пощади… Прошлый год отец приютил раненого комиссара, он умирал, но я выходила его, и мы… Это сын комиссара!

— Будь счастлива! — я вышел, вскочил в седло и прямо, со двора поднял коня в галоп.

— Прощай, Эльдар! — все же услышал тихий голос Амины.

Все рушилось, все ускользало, теряло облик, ясность, привлекательность… Все вокруг будто окутано дымом или туманом, искажено, обезображено, страшно. Куда идти? С кем идти? Против кого сражаться? И ради чего?

С этими бессвязными мыслями поднялся я на перевал, на скрещение многих дорог, запутанных, извилистых, кривых, как сама жизнь. Что ж дальше? Спуск к реке, что грохочет камнями в ущелье? А потом?

Навстречу из ущелья поднимались мимо саклей какого-то аула вооруженные всадники. И здесь их встречали другие всадники, жители этого аула, и радостно приветствовали друг друга, и громко кричали: «Эгей, горцы! Время нас зовет! Сабли точите, коней седлайте, снимайте с жердей бешметы. Украшайте папахи алыми лентами. И не забудьте попрощаться с родными: не на гулянку мы поднялись, а в сражение, в поход за счастьем!»

Кто они, эти всадники? Что за цель у них, куда едут? Впереди вместо знамени реет красный шемахинский платок с бахромой, вынутый из горского заветного сундука. Громкая, стоголосая песня рождает эхо в горах, а впереди отряда едет на белом коне человек в кожанке, и что-то в этом человеке очень знакомое.

Хотел свернуть в сторону, но подскакали дозорные, крикнули: «Ни с места!» И я подчинился, сам не зная почему.

Отряд поднялся в гору, и на гордом белом коне подъехал ко мне Мирза Харбукский. Да, да, это был он. И выглядел Мирза в подхваченной широким ремнем кожанке, в папахе с красной звездой сказочным богатырем, уверенным в своем могуществе.

— Вот это встреча! Рад приветствовать тебя, Эльдар! — И сильной рукой сдержал загарцевавшего коня.

— Да, Мирза: все странно на этом свете!

— Откуда ты и куда? Одному небезопасно сейчас ездить в горах, да еще в твоей форме.

Дозорные оставили нас, отряд стал спускаться по склону, мимо меня мелькали папахи с красными лентами наискосок, кожаные кепки, ушанки, буденовки, кубанки. Я видел много знакомых лиц.

— Вот он, Эльдар, — сказал Мирза, — настоящий Дагестанский конный полк! Может, ты меня искал?

— Нет, я был в Губдене, Мирза.

— Догадываюсь! Невесту хотел проведать?

— Да, Мирза!

— И нашел у колыбели сына?

— Да, Мирза! — Губы у меня сжались; не то страх, не то ожидание чего-то недоброго, странное волнение охватило меня.

— Надеюсь, с ними ничего не случилось? — нахмурился Мирза.

— А это тебя очень беспокоит?

— Да.

— Хочешь сказать, что этот щенок в колыбели имеет какое-то отношение к тебе, Мирза?

— Это мой сын, Эльдар.

— И ты знал, что Амина помолвлена со мной?!

— Знал, что вы помолвлены. Но ты не сдержал слова.