«Кадиллак» Долана - Стивен Кинг

«Но тебе понадобится ловушка, напоминающая формой воронку, которая засосет в себя твоих вредных инопланетян, — пояснил мой друг математик, — и потому тебе придется вырыть наклонную плоскость, очень напоминающую дугу снижения». Он взял еще один лист миллиметровки и сделал набросок.

«Это означает, что твои инопланетные преступники — или кого они там представляют — должны будут удалить всего половину первоначально рассчитанного грунта. В этом случае… — Он принялся писать на листке и широко улыбнулся. — Пятьсот двадцать пять кубических футов! Сущая чепуха. Такое под силу одному человеку».

Тогда я поверил ему, но ведь я не принимал во внимание жару… мозоли… усталость… неимоверную боль в спине.

Сделаем на минуту перерыв, но только на минуту. Проверим правильность уклона траншеи.

Все не так плохо, как тебе казалось, милый, правда? — слышал я голос Элизабет. По крайней мере это дорожное покрытие, а не выжженная солнцем глина пустыни… Теперь, когда глубина возросла, я двигался вдоль края могилы не так быстро. Руки мои кровоточили. Я бросал ковш на дно траншеи, тянул на себя рычаг, опускающий стрелу, и толкал вперед рычаг, выводящий вперед арматуру ковша с пронзительным гидравлическим визгом. Следил за тем, как блестящий от масла металлический стержень выдвигался из грязной оранжевой трубы, вдавливая ковш в глину. Нередко ковш натыкался на кусок кремня, и тогда вспыхивала искра. Затем я поднимал ковш, поворачивал его — темный продолговатый предмет на фоне звезд (и одновременно пытался не обращать внимания на постоянную боль в шее, точно так же, как старался не замечать еще более острой боли в спине) — и вываливал грунт в кювет, покрывая им уже находящиеся там асфальтовые квадраты.

Не обращай на все это внимания, милый, — ты перебинтуешь руки, после того как все будет кончено, и тебе станет легче. Главное — разделаться с ним, подбадривал меня голос Элизабет.

— Ее разорвало на куски, — прохрипел я и перевел ковш обратно в траншею, чтобы забрать еще двести фунтов глины и гравия из могилы Долана. Как быстро идет время, когда увлечешься делом!

Через несколько мгновений после того, как стали заметны первые проблески света на востоке, я спустился из кабины, чтобы еще раз замерить уклон траншеи плотницким уровнем. Работа близилась к концу. Я уже начал думать, что сумею справиться. Встал на колени и почувствовал, как что-то с тупым тихим звуком хрустнуло в позвоночнике.

У меня из горла вырвался хриплый стон, и я свалился боком на узкий наклонный спуск траншеи. Я лежал, сжав зубы и прижимая руки к пояснице. Понемногу боль слегка утихла, и мне удалось встать. «Ну вот, — подумал я. — Все кончено. Я сделал все, что мог, но теперь все кончено».

Прошу тебя, милый, послышался шепот Элизабет — каким бы невероятным это ни показалось мне некоторое время назад, теперь этот шепчущий голос начал пробуждать во мне неприятные чувства — в нем слышалась чудовищная безжалостность, непреклонность. Пожалуйста, не бросай работу. Прошу тебя, продолжай. Продолжать рыть траншею? Я не знаю, смогу ли даже идти!

Но ведь осталось так мало! — послышалось стенание. Это уже не был голос, говорящий за Элизабет, как раньше; это была сама Элизабет. Осталось так мало, милый! В надвигающемся рассвете я посмотрел на траншею и медленно кивнул. Она права. Экскаватор стоял всего в пяти футах от конца, может быть, в семи. Но это была самая глубокая часть траншеи, конечно. Пять или семь футов, где находился наибольший объем грунта.

Ты сможешь сделать это, милый, я знаю, что сможешь, умоляюще звучал голос.

Но убедил меня продолжать работу не он. Решающим для меня стал образ Долана, спящего в своей роскошной квартире на верхнем этаже небоскреба, тогда как я находился здесь, в этой траншее, рядом с грохочущим, изрыгающим вонючий дым экскаватором, весь в грязи, с израненными руками, кровоточащими мозолями. Долан спит в своих шелковых пижамных брюках, а рядом с ним одна из блондинок в его пижамной куртке.

Внизу, в огороженном стеклом помещении гаража, стоит серебристо-серый «кадиллак», заправленный, с уже погруженными вещами, готовый к поездке.

— Ну хорошо, — пробормотал я, медленно взобрался в кабину экскаватора, опустился в кресло и нажал на газ.

Я продолжал работать до девяти утра, а потом кончил — нужно было предпринять еще кое-что, а времени оставалось так мало. Моя наклонная траншея вытянулась на сорок футов. Этого должно было хватить.

Я отогнал экскаватор на прежнее место и оставил там. Он мне еще понадобится, и для этого придется отлить дополнительное количество топлива, но сейчас на это времени не было. Мне был нужен эмпирин, а во флакончике его оставалось так мало — нужно, чтобы таблеток хватило на сегодняшний вечер… и на завтра. О да, на завтра, на славный праздник независимости — Четвертое июля.

Взамен эмпирина я передохнул минут пятнадцать. Я не мог позволить себе этого, но заставил себя. Растянувшись внутри фургона — мышцы мои при этом вздрагивали и дергались, — я думал о Долане.

Сейчас он перед самым отъездом упаковывает вещи, кладет в свой кейс деловые бумаги, которые будет просматривать в пути, туалетные принадлежности, может быть, книгу или колоду карт.

А вдруг на этот раз он решит лететь? — послышался внутри меня зловредный шепот, и я не смог удержаться — из губ моих вырвался стон. Никогда раньше он не летал в Лос-Анджелес — всегда пользовался «кадиллаком». Мне казалось, что он просто не любит летать. Правда, иногда ему приходилось путешествовать самолетом — однажды он летал в Лондон, — и мысль о том, что он может полететь, неотступно билась в моем мозгу, не покидая меня ни на мгновение, словно зуд.

В половине десятого я достал из фургона большой рулон брезента, аппарат, сшивающий проволокой, и деревянные планки. Стало облачно и чуть прохладнее — иногда Бог приходит на помощь. До этого момента я забыл о своей голове, потому что все остальное болело у меня намного больше, но теперь я коснулся ее пальцами и тут же с невольным стоном отдернул руку. Я подошел к зеркалу на пассажирской стороне фургона и посмотрел в него — лысина была ярко-красная, покрытая пузырями.

В Лас-Вегасе Долан делал последние звонки, готовясь к отъезду. Водитель наверняка уже подал «кадиллак». Между ним и мной оставалось всего семьдесят пять миль, и скоро «кадиллак» начнет сокращать это расстояние со скоростью шестьдесят миль в час. У меня не было времени стоять и оплакивать лысину, обожженную солнцем.

Мне нравится твоя загорелая макушка, милый, послышался рядом голос Элизабет.

— Спасибо, Бет, — сказал я и начал раскладывать деревянные планки поперек траншеи.

По сравнению с прошлым днем работа была легкой. Почти невыносимая боль в спине превратилась в тупой, саднящий жар.

Но что ты будешь делать потом? — звучал в голове насмешливый голос. Что будет потом, а? Потом все решится само собой, вот и все. Мне начинало казаться, что ловушка будет выглядеть как следует, а это было самым главным.

Деревянные планки перекрывали траншею таким образом, что позволяли мне надежно закрепить их по сторонам в асфальте, по бокам траншеи. Такую работу было бы труднее делать ночью, когда асфальт становился твердым, но сейчас, поздним утром, он размягчился, и мне казалось, что я втыкаю карандаши в остывающий ячменный сахар…

Когда все планки были на месте, траншея стала походить на мою первоначальную диаграмму, начерченную мелом на асфальте, — за исключением центральной линии. Я положил рулон брезента у той части, где помельче, и развязал стягивающие его веревки. Затем начал раскатывать сорок два фута «шоссе 71».

Если смотреть вблизи, иллюзия была далеко не идеальной — подобно сценическому гриму и декорациям, которые никогда не выглядят идеальными из первых трех рядов. Но стоило отойти на несколько ярдов, и брезент полностью сливался с дорожным покрытием. Это была темно-серая полоса, ничем не отличающаяся от действительного покрытия шоссе 71. С краю, слева (если смотреть на запад), на брезентовой полосе была нанесена прерывистая желтая линия, разрешающая обгон.

Я раскатал длинную полосу брезента по деревянным планкам, прошел вдоль нее, поправил и еще раз прошел вдоль, прикрепляя брезент к деревянным полоскам проволочным сшивателем. Мне трудно было заставить руки исполнять эту работу, но я заставил их.

Когда брезент был закреплен, я вернулся к фургону, сел за руль, испытав при этом еще один короткий, но мучительный спазм, и проехал к вершине подъема. Там я сидел целую минуту, глядя на свои изуродованные руки, лежащие на коленях. Затем я вышел из машины и небрежным взглядом окинул полотно шоссе 71. Мне не хотелось обращать внимания на конкретные детали, нет, мне хотелось получить общее впечатление. Я стремился, насколько это возможно, запечатлеть в памяти картину, какой ее увидят Долан и его спутники, выехав на вершину подъема. Мне хотелось убедиться, насколько она естественна.