Горячее сердце. Новая история Мериды - Мэгги Стивотер

Магия снова пришла в движение.

Страх в душе у Мериды понемногу улёгся, сияющие сферы потянулись обратно вглубь воды. Зелёное свечение меж звёзд стало угасать. Ферадах вздохнул и отвернулся от Мериды и замка.

Кальях же хитро улыбнулась ссохшимися губами и прямо на глазах у Мериды стала таять, точно звёзды на рассвете. И прежде чем оба бога окончательно исчезли из виду, до Мериды донёсся возглас Старицы:

– Договор заключён.

4. Чертополошки

В Рождество Мериду разбудили волки. Рождество! Казалось нелепым, что буквально вчера Мерида договаривалась с древними шотландскими богами, а потом наступило, как ему и положено, самое обычное Рождество. И вдвойне нелепо, что оно началось ровно так же, как и всегда – с нелепой проделки близнецов самым ранним утром.

Волки!

Точнее, конечно, не совсем волки. Стоило Мериде как следует проснуться, и она поняла, что это собаки. Натурально целая свора, и все рвутся запрыгнуть к ней на живот и вылизать ей уши. У отца Мериды было три охотничьих пса, и им разрешалось жить в Данброхе, у матери тоже было две своих собаки, и вдобавок была ещё одна замковая, как бы ничья, которая только и делала, что блевала, а потом ела свою блевотину. Никогда Мерида не могла взять в толк, почему эту последнюю держат в замке, но оба родителя оставались на этот счёт непоколебимыми.

– Уйдите! Брысь! – заорала Мерида, что отнюдь не заставило собак убраться прочь. В спальне послышалось мальчишечье «хи-хи-хи». Близнецы. Всё-таки младшие братья у Мериды – сущие бесята, особенно когда шкодят сообща. Хэмиш – робкие руки проделок. Хьюберт – прыткие ноги. Ну а Харрис – голова.

«Ненавижу этих уродцев!» – заявила как-то раз Мерида отцу, и ровно в тот момент, как эти слова прозвучали, осознала, что это неправда.

«Вы у меня как чертополошки, – ответил ей тогда отец с лёгкой улыбкой. – Снаружи сплошь в мелких иголочках. Друг друга колете, а вместе держитесь – не разорвать. Мы с братьями тоже такие в детстве были».

Вот уж точно, чертополошки! Ну что мешало близнецам придумать какую-нибудь рождественскую традицию помилей? В прошлом году опрокинули Мериде на голову ведро с мукой; чёрт его знает, как они только эту муку из-под носа у Эйлин умудрились утащить. В позапрошлом – гусей на сестру напустили; непонятно, как эти гуси по лестнице на башню забрались. А уж в следующем году – кто знает, что они учудят в следующем году.

Если до него ещё дело дойдёт, до следующего-то года.

Однако, когда на твоей кровати слышатся пробные позывы к рвоте в исполнении блевотной псины, сосредоточиться на мыслях о ночных происшествиях довольно затруднительно. Грохот дал понять, что собачий хвост смёл барахло с прикроватной тумбочки. От прыжков по кровати одеяло задёргалось. Мерида вцепилась в него изо всей силы. Не хватало ещё, чтобы псины его стянули – тогда близнецы уж точно допрыгаются, потому что сорочку свою, вымокшую в снегу вчера по пути домой, Мерида повесила сушиться у камина и в кровать легла в своей, скажем так, естественной оболочке.

Один из псов наступил лапой ей прямо на волосы, она невольно повернула голову, и её взгляд упал на троих рыжих мерзавцев, торчавших в проходе с одинаковыми ухмылками.

Терпение Мериды лопнуло.

Она заверещала. Вначале просто, без слов, но затем крик вылился в:

– А-а-а-а-а чтоб вам дерьмо лебединое в подарок досталось, мелкие засранцы!

«Хи-хи-хи» переросло в настоящий раскатистый гогот, и близнецы смотали удочки. Один крикнул напоследок: «С Рождеством!» – по всей видимости, Хэмиш, потому что Хьюберт, скорее всего, ржал во всё горло, а из Харриса таких телячьих нежностей не выдавишь.

Мерида, ворча, выбралась из кровати, завернулась в одеяло и попыталась выбраться из собачьей кутерьмы. Тут ей бросилось в глаза, что в своре прибавление: борзой щенок, гибкий и сухопарый, с миловидной куцей бородкой, бурыми полосками и маленькими яркими глазками, которые ни на чём не задерживались. В отличие от своих собратьев, этот не лез к Мериде лизаться – пусть и потому только, что в пасти у него было зажато что-то небольшое.

– Эй, ты кто такой? – спросила его Мерида. – И что это у тебя там, а?

Полосатый пёсик прямо извёлся, пытаясь одновременно показать Мериде свою добычу и не дать её отобрать.

– Не думаю, что это причитается в подарок тебе, – сообщила ему Мерида, как только вызволила штуковину из пасти. Пёсьим сокровищем оказались остатки декоративной деревянной ложки. Меж искусно вырезанных на ручке листьев стояло: «Мерида». Точнее, «Мерид». «А» пало жертвой собачьих зубов. – Ну, если только тебя тоже не зовут Мерида.

Собака зашлась в визгливом щенячьем лае, возмущённая тем, как её обжулили.

Мерида вздохнула. Не то чтобы ей очень уж хотелось заполучить очередную резную ложку – родители в какой-то момент втемяшили себе в головы, будто она их собирает, хотя она не собирала. Они надарили ей столько, что пришлось складировать ложки штабелями на каминной полке, из-за чего ещё больше стало казаться, будто она их собирает. Поэтому последовали новые подарки – резьбо-ложечный круг замкнулся. Просто Мериде хотелось самой выбрать, хочет она себе эту ложку или нет.

Обычно эту часть праздничного дня Мерида тратила на то, чтобы спланировать свою месть близнецам, которая свершится, когда безумная праздничная суматоха поуляжется. В отличие от обычных семейных торжеств, Рождество было мероприятием публичным. Готовка, чистка, возня с украшениями и прочая суета наводняли замок ещё до восхода, а как только солнце садилось, замок открывал свои ворота горожанам, скотоводам, земледельцам, путникам, чтобы те пировали до отвала и танцевали до упаду. Королевская семья травила байки, веселилась сама и развлекала гостей, которым хоть разок в году не терпелось представить, будто они тоже обитатели замка. Трудов такое мероприятие требовало немерено – и это ещё без учёта рождественской свадьбы.

Однако на это Рождество Мериде предстояло спасти свою семью. Так что времени на месть не было.

– Пошли отсюда, прочь, прочь! – шикнула она на собак и вытолкала всю свору на винтовую лестницу. – Ну и ну, – выдохнула она, едва захлопнув дверь.

Надеть-то ей, кстати, было нечего.

Быстрая проверка показала, что её исподнее платье до сих пор мокрое. Развести спозаранку огонь, как ей вообще-то полагалось, Лиззи, очевидно, не удосужилась – ей и прочие обязанности частенько бывали в тягость, – а у слабо тлеющих уголёчков сорочка разве