Кокс, или Бег времени - Кристоф Рансмайр

Имперская роскошь пурпурной резиденции, которая, словно остров посреди кипучей столицы, была окружена без­ людными, мощеными просторами, как бы бастионом страха и благоговения, привела Кокса в восторг, но еще больше он восхитился, когда в этот ноябрьский день Цзян провел его по роскошному гостевому дому, что отвели ему одному, и он увидел пристроенную к нему мастерскую: то была копия его лондонской мастерской! Совершенно такое же помещение, как на Шу-лейн. Посланники Цяньлуна, когда он в отчаянии стоял на коленях у гроба Абигайл, заставляя их ждать и ждать, не иначе как сделали наброски, а может быть, даже сняли размеры. Это помещение могли построить и оснастить только по их чертежам. Найдет ли он здесь и супружеское ложе, свое и Фэй? Катафалк Абигайл?

Скопировали? Об этом ему неизвестно, сказал Цзян. И действительно, остальные помещения дома с бамбуковым садом и лотосовым прудом, окаймленным замшелыми камнями, были столь чужды и волшебно прекрасны, как только мог вообразить себе свое жилище английский гость китайского императора.

А мои товарищи? — спросил Кокс. Как они живут за пределами дворцовых стен? И далеко ли отсюда?

Недалеко,  отвечал  Цзян,  не  окликнешь,  но  поблизости.  И возле их дома нет лишь лотосов, нет лишь пруда.

Но этого Кокс уже не слышал. Из салона, оклеенного тем­но-красными обоями, через широкую дверь, разрисованную сценами тигриной охоты, он вернулся в мастерскую и, стоя у станка, явно привезенного из Англии, думал об Абигайл. Если у этого станка от него не потребуют чего-нибудь совсем-со­всем другого, то он построит здесь доселе невиданный автомат для Абигайл — дракона, изрыгающего серебряный туман и огонь, или виноградную улитку, наподобие золоченых бронзовых изваяний метровой высоты, какие видел на цоколе внешнего двора.

Абигайл собирала под розовыми кустами на Шу-лейн раковины улиток, раскрашивала и хранила в шкатулке, которую Фэй подарила ей в качестве ларчика для сокровищ. Да, он сделает огромную улитку, которая будет ползать по напольным плитам и стенам дворца, оставляя за собой след из чистого серебра, и удивит здешний двор ничуть не меньше, чем его самого удивил тот факт, что император Китая незрим.

Когда же на другой день Цзян в сопровождении четырех гвардейцев и евнуха вел английского гостя по немногим улочкам и площадям Запретного города, доступным для гостей, — в первую очередь, чтобы указать ему несчетные воображаемые линии, которые никогда, ни в коем случае, нельзя преступать, — и Кокс узнал, что единственным человеком, могущим свободно передвигаться в этом лабиринте незримых линий, был только император, он уже не думал об улитках и драконах, не думал об автоматах. Ведь императору не нужны игрушки. Ему нужны часы. Быть может, часы. Иначе зачем бы он призвал в свой Пурпурный город английского мастера?

Коксу казалось, он понимает, что эти анфилады из огромных дворов и тесно связанных архитектурных сооружений, искусственные водопады, плоские каменные мостики и почти летящие террасы, все сплошь вымеренное и построенное по законам и пропорциям звездного неба, обрамляли упорядоченную вплоть до ударов сердца, вздохов и коленопреклонений придворную жизнь, подобно тому как гравированный корпус объемлет часовой механизм. И в конце прогулки все увиденное вправду представилось ему гигантским каменным часовым механизмом, чье движение обеспечивали не пружины и противовесы, а незримое сердце, вездесущая сила, без которой остановится не только этот механизм, но и само время, — Цяньлун.

Часы. Итак, он предложит императору часы, которые вместе с Мерлином и двумя помощниками построит в этом дворце и поместит механизм в корпус, изображающий улитку, дракона или тигра и сделанный из материала более долговечного, нежели тысячелетия, — несокрушимое животное из платины, стекла, золота и дамасской стали, которое будет не просто отмерять, но пожирать время.

В день разлуки у Ворот Небесного Спокойствия Мерлин и помощники, прощаясь с Коксом, были подавлены, даже испуганы, однако наутро, когда под эскортом гвардейцев в кожаных латах явились к своему мастеру в его согретую большим камином и эмалированными жаровнями мастерскую, пришли в полный восторг. Отведенный им дом действительно оказался оборудован столь же удобно, сколь и дом их хозяина. Холода начали крепчать, и в каждом из пяти тамошних жилых помещений тоже стояли угольные жаровни, за которыми присматривали двое евнухов, да и в здешней мастерской благодаря без­ дымно тлеющим и источающим неведомый аромат древесным угольям было уютнее, чем когда-либо зимой у токарных станков ливерпульской или лондонской мануфактуры.

Ну да, у мастера был лотосовый пруд и розовые кусты во дворе, где пели птицы, однако же дом его товарищей окружал изукрашенную резьбой световую шахту, где плескался фонтан. Никто из них, в том числе и Мерлин, никогда не жил в этакой роскоши.

Здесь надобно разве что следить, сказал серебряник Локвуд, чтобы время бежало не слишком быстро и блаженный сон не закончился слишком рано. А Брадшо, механик по точным работам и второй помощник, поддакнул приятелю: по сравнению с Англией тут сущий рай.

Разве “Кокс и Ко” так уж плохо о вас заботилась? — спросил Мерлин,  протягивая  Коксу  нечто  вроде  карты  города,  где  ежедневный путь на работу, от дома помощников через Западные ворота до мастерской, отмечала извилистая красная линия. Ну так как? Разве “Кокс и Ко” плохо с вами обращалась?

Но восторги серебряника Арама Локвуда и механика Бальдура Брадшо словно бы успели улетучиться. Они больше не смеялись и пристыженно смотрели на пол, где колонна муравьев с превеликими усилиями старалась затащить в свое жилище и превратить в пропитание свинцово-серую ночную бабочку, которая сопротивлялась уже совсем устало и безнадежно.

Муравьиной колонне, должно быть, предстоял еще долгий путь, потому что лакированный пол был надраен как зеркало и входа под землю нигде не наблюдалось.

4 Ваньсуйе, Владыка Десяти Тысяч Лет 

 Снег в этом году пошел рано, и, к ужасу иных священников Пурпурного города, усмотревших в этом дурной знак, падал он крупными пушистыми хлопьями с голубого неба. Хотя для представления на открытом воздухе оперы, сочиненной юным двенадцатилетним принцем, придворные астрологи предсказали императору теплые солнечные дни, а в дворцовых садах еще цвели розы, однажды утром ветер переменился с западного на северный. Вот тогда-то и пошел этот зловещий снег. Сначала хлопья падали с небесной лазури изредка, поодиночке, словно заблудшие из далекого времени года, по­том все гуще, а в конце концов обернулись совершенно непроглядной пеленой, в которой исчезли улочки, площади, павильоны и дворцы.

Когда без малого через час снегопад утих так