Love etc - Джулиан Барнс

«Нет, боюсь что нет» – говорит она.

Пауза – на другом конце провода долго говорят.

«Боюсь это совершенно невозможно».

Снова пауза.

«Да, это может быть копией утерянного полотна, но даже в этом случае речь идет о датировке 1750-м, 1760-м годом в лучшем случае».

Короткая пауза.

Джиллиан: «Хорошо, пусть это желтый кадмий, если вы так хотите, хотя кадмий открыли только в 1817. Желтая краска такого состава не существовала до 1750».

Короткая пауза.

«Да, я „всего лишь“ реставратор. Это значит, что я могу датировать полотно по параметрам, которые получаю при анализе пигмента. Есть и другие способы. Например, если вы любитель, вы можете руководствоваться внутренними ощущениями, тогда и правда можно датировать картину любым годом».

Как правило этого достаточно чтобы их заткнуть, что неудивительно. Но не всегда.

«Да, мы сняли верхний слой краски».

«Да, мы взяли анализ всех красочных слоев до грунтовки».

«Нет, вы дали на это согласие».

«Нет, мы ее не повредили».

Она держится спокойно в течение всего разговора. Потом она говорит: «У меня есть предложение». Потом она делает паузу, чтобы удостовериться, что на другом конце ее слушают. «Когда вы заплатите по счету и получите картину обратно, мы вышлем вам полный анализ и заключение, и если вам что-то не понравится, то можете их сжечь».

Обычно после этого разговор закончен. А Джиллиан, опуская трубку, выглядит – как? – не то чтобы торжествующей, но уверенной.

«Он не скоро обратится к нам опять» – говорю я, имея ввиду частично вот что: – не повредит ли это делу?

«Я не работаю с такими свиньями», – говорит она.

У вас могло сложиться впечатление, что это просто тихая, научная работа, но на самом деле на вас могут сильно давить. Человек приметил картину на сельском аукционе, его жене она понравилась, и потому что картина потемнела и на библейскую тему, он решил, что это Рембрант. Или, если не Рембрант, как он пояснил, то тогда «кто-то вроде Рембранта», как будто существует такой художник. Он заплатил за нее 6000 фунтов и очевидно полагал, что реставрация и анализ – дополнительные инвестиции, которые помогут его первоначальному капиталу вырасти в десятки или сотни тысяч фунтов. Ему не понравилось, когда ему сказали, что в результате он получил очищенную, хорошо отреставрированную картину, стоящую по-прежнему 6000 фунтов, если найдутся охотники столько за нее выложить.

Джиллиан очень прямой человек. И у нее наметан глаз на подделки. Как на людей, так и на живопись. И тогда, и сейчас.

Оливер: А вот это забавно. Я отвез своих маленьких законных наследниц и приемниц в закусочную по соседству, чтобы подкрепить силы. Там славные маленькие гусята лакомятся пока большой Га-га-га кормит их разговорами как поп-корном. Дома все выглядело так, словно лары и пенаты[34] вовсю успели там порезвиться, и со страстью, присущей художнику творить из хаоса порядок, я свалил посуду в раковину и только задумался над тем не взяться ли снова за сборник неопубликованных рассказов Салтыкова-Щедрина или помастурбировать часок-другой (не надо завидовать, просто дразнюсь), как дребезжащее урчание телефона вернуло меня к тому, что философы называют нелепым словом – внешний мир. Кто бы это мог быть – какая-то голливудская шишка, движимая неотложностью моего сценария в сумрак беззвестности – медлительный лори Малибу или миниатюрный африканский потто[35] с берегов озера Эдуарда[36]? Или, что более вероятно, моя дражайшая moglie[37], меркантильно звонящая, чтобы грозно напомнить о том, что моющее средство скоро – скоро как понятие растяжимое – закончится. Но реальность оказалась – и в этом отношении философы минувших тысячелетий оказывались пугающе правы – не совсем такой, как я ее себе представлял.

«Привет. Это Стюарт», – произнес довольно самодовольный голос.

«Рад за вас», – ответил я со всей горечью утренней меланхолии. (Сумерки почему-то всегда сгущаются утром, не находите? У меня есть даже теория на этот счет, послушайте. Неизменный распорядок дня, включающий рассвет, утро, день, сумерки, ночь, представляет собой столь чертовски очевидную парадигму человеческой жизни от рождения и до смерти, что если с приближением войлочных сумерек, несущих ввергающую в забвение ночь на фалдах фрака, вполне извинительно переживать возвышенную печаль от осознания хрупкости человеческого существования и неизбежности, черт побери, кончины, что если в полдень это все еще уместно, как эхо полуденной пушки, отдающей в ушах колокольным звоном, то tristesse утренних хлопьев, или йогуртовое отчаянье очевидно противоречат, если не являются оскорблением, метафоре. На подобное противоречие черный пес скалится сильнее утром, ирония булькает как бешенство в собственной слюне).

«Оливер», – повторил голос, явно устрашенный моим отпором, – «Это Стюарт».

«Стюарт», – сказал я, и тут же почувствовал, что надо потянуть время: «Извини, мне послышалось СтюАрт».

Он ничего не ответил на это. «Ну как дела?» – спросил он.

«Дела», – ответил я, – «в зависимости от принятой точки зрения, либо великая иллюзия, либо единственно возможное положение вещей».

«Все тот же старина Оливер», – восхищенно гоготнул он.

«А вот это положение, – парировал я – как психологически, так и философски весьма спорно». Я выдал наспех придуманную речь о клеточной репродукции и о том, какая доля клеточной ткани осталась от прежнего Оливера, с которым тому довелось столкнуться тыщу лет назад.

«Я подумал мы можем встретиться».

И только тогда я осознал, что это не было какой-то фантасмагорической эманацией моего утреннего сплина, или даже – сейчас говоря о «мире» в общепринятом понимании – звонком из другого мира. Малыш Стью, мой малыш Стью вернулся.

6. Просто Стюарт

Стюарт: Кажется, я застал Оливера врасплох. Что ж, полагаю это неудивительно. Тот, кто набирает номер, обычно больше думает о том, кому звонит, чем наоборот. Есть те, кто звонит и начинает «Привет, это я», как будто в мире один-единственный человек по имени Я. Хотя, забавным образом, пусть это немного и раздражает, но обычно можно догадаться, кто на другом конце провода, так что, в некотором роде, действительно есть только один Я.

Извините, я немного отвлекся.

Преодолев первый шок, Оливер спросил: «Как ты нас выследил?»

Я немного подумал, а потом ответил: «Нашел адрес в телефонной книге».

Что-то в том, как я это сказал, заставило Оливера захихикать, точно так же, как и в былые времена. Это было как отголосок прошлого и немного спустя я к нему присоединился, хотя и не находил это таким смешным, как очевидно находил он.

«Все тот же старина Стюарт», – в конце концов сказал он.

«В общем да», – ответил я, имея ввиду: не спеши с выводами.

«Как твое ничего?» – типичный вопрос в духе Оливера.

«Ну, начнем с того, что совсем седой».

«Правда? Кто же говорил, что ранняя седина – признак шарлатана? Кто-то из острословов и денди». Он стал перечислять имена, но я не собирался слушать его до вечера.

«Меня много в чем обвиняли, но это и вовсе дырявое обвинение».

«Ну что ты, Стюарт, я не имел ввиду тебя», – сказал он, и я даже почти поверил ему. «По отношению к тебе это было бы не обвинение, а настоящий дуршлаг. Сквозь такое обвинение можно было бы сливать макароны. Можно было бы…»

«Как насчет четверга? До четверга меня не будет в городе».

Он сверился с несуществующим ежедневником – я всегда знаю когда это так – и соизволил вписать меня в свои планы.

Джиллиан: Когда долгое время живешь с кем-то вместе, то всегда можешь догадаться, когда они что-то скрывают, ведь так? Всегда знаешь, когда они не слушают, или предпочли бы оказаться подальше от тебя, или… все эти или.

Я всегда находила это трогательным – то как Оливер что-то утаивает, а потом приходит, чтобы рассказать, сложив перед собой ладони как ребенок. Я думаю, что отчасти это свойственно ему, а отчасти это от того, что в его жизни недостаточно много событий. Что я знаю точно, так это то, что у него действительно хорошо получилось бы иметь успех. Он бы получал от этого настоящее наслаждение и, забавным образом, это бы его не испортило. Я правда так думаю.

Мы ужинали. Макароны с томатным соусом, который приготовил Оливер. «Двадцать вопросов», – сказал он, точно в тот самый миг, когда я подумала, что он это скажет. Мы имеем обыкновение играть в эту игру во многом и потому, что это растягивает обмен новостями. Я хочу сказать, у меня тоже не много новостей для Оливера после целого дня проведенного в студии, где я немного слушаю радио и немного болтаю с Элли. В основном о проблемах с мальчишками.

«Хорошо», – сказала я.

«Угадай кто звонил?»

Я ответила не думая – «Стюарт».

Повторяю – не думая. Не думая, что могу испортить игру Оливера, не говоря уж о чем-то еще. Он посмотрел на меня так, словно я сжульничала или каким-то образом подглядела отгадку. Он явно не мог поверить, что имя сорвалось у меня просто так.