Палач, или Аббатство виноградарей - Джеймс Купер

— Синьор, ваш документ годен для Савойиnote 33и Ниццы, но в нем отсутствует подпись женевских властей.

— Какая жалость, клянусь святым Франциском! Мы честные жители Генуи, спешащие на празднества в Веве, о коих ходят столь соблазнительные слухи; и единственное, чего мы жаждем, — это добраться туда как можно спокойней. Как видишь, мы опаздываем; едва прибыв в город, мы узнали, что барк готов распустить паруса, не дожидаясь, пока испортится погода, и поспешили сюда, не успев ознакомиться с правилами, которые в Женеве считаются обязательными. Великое множество путешественников едет через ваши края, спеша увидеть знаменитые древние игры; и потому мы, не придавая значения нашему краткому пребыванию в городе, не представили своих паспортов местным властям.

— В этом, синьор, и состоит ваша ошибка. Мой клятвенный долг — не пропускать тех, кто не получил разрешения женевских властей покинуть город.

— Что ж, очень жаль. Ты капитан барка, дружище?

— И его владелец, синьоры, — нетерпеливо уточнил Батист, который с мучительными колебаниями вслушивался в спор. — Я буду безмерно счастлив видеть столь достопочтенных путешественников среди своих пассажиров.

— Не подождешь ли ты с отплытием, прежде чем сей добрый человек не увидится с городскими властями и не получит разрешения пропустить нас? Твоя уступчивость будет вознаграждена.

Сказав так, генуэзец опустил в руку, столь охочую до взяток, цехинnote 34— золотую монету знаменитой республики, гражданином которой являлся. Батист, издавна питавший слабость к золоту, не мог заставить себя отказаться от подачки, несмотря на то, что ему предлагали действовать наперекор собственным распоряжениям. Не в силах расстаться с монетой и не зная, как преодолеть свою алчность, Батист, в весьма запутанных и туманных выражениях дал понять благородному путешественнику, что щедрость его достигла цели.

— Вы, ваша светлость, сами не знаете, о чем просите! — сказал капитан, зажав монету меж большим и указательным пальцами. — Наши женевские граждане, пока солнце не поднимется, сидят по домам, не желая в темноте разгуливать по ухабистым улицам с риском сломать себе шею, и потому единственная городская контора откроется не ранее чем через два часа. И потом, одно дело — полицейский чиновник, и другое — мы, корабельщики; мы рады ухватить кусок, когда погода позволит, а ему пропитание обеспечено — так станет ли он лезть из кожи вон ради случайного нанимателя! «Винкельрид» будет томиться от безделья в то время, как свежий западный бризnote 35 овевает его мачты, а благородный господин — изнывать от скуки у ворот, кляня нерасторопность городских чиновников, прежде чем этот малый успеет вернуться. Уж я-то знаю этого плута и потому посоветовал бы вашей светлости подыскать другое средство.

Батист выразительно взглянул на полицейского чиновника, надеясь, что путешественники прекрасно поняли его намек. Пожилой аристократ, лучше капитана умевший судить о людях, бросил на служителя испытующий взор и понял, что не стоит ронять себя, предлагая тому взятку. Несмотря на то, что в среде чиновничества преобладают те, кто с охотой поддается искушению, бывают и такие, которые большее удовлетворение испытывают от своей стойкости. К последним принадлежал женевец; на человека воздействует множество страстей, и тщеславие в особенности: не желая обнаружить незнание итальянского, служитель пропустил на барк Маледетто, и теперь во искупление своей слабости собирался обнаружить перед знатным путешественником неколебимую верность закону.

— Позвольте мне вновь взглянуть на ваш документ, синьор, — сказал полицейский, как если бы надеялся там найти законное подтверждение своего намерения.

Но в документе только и было написано, что старика генуэзца зовут синьор Гримальди, а его спутника — Марчелли. Покачав головой, чиновник с разочарованным видом вернул бумаги владельцу.

— Ты не сумел разобрать, что там написано, — сварливо сказал Батист. — Ты с трудом пишешь и читаешь, и потому одного беглого взгляда недостаточно. Прочитай документ снова, и ты убедишься, что он в порядке. Неужто ты думаешь, что эти благородные господа путешествуют с подозрительными бумагами, словно какие-нибудь бродяги!

— Только и требуется, что подпись наших городских властей; без нее я не имею права никого пропускать, даже благородных господ.

— Нынче, синьоры, от писак деваться некуда. В прежние времена, вспоминают старички, груз по Женевскому озеру отправляли без бумажек, люди верили друг другу. Теперь же порядочному христианину шагу не дадут ступить без письменного на то позволения.

— Не стоит тратить время на пустые разговоры, — заметил синьор Гримальди. — К счастью, паспорт написан на языке вашей страны, и достаточно беглого просмотра, чтобы городские власти убедились в его подлинности. Может быть, ты все-таки подождешь с отплытием, пока формальности не будут улажены?

— Ваша светлость! Я не соглашусь, даже если вы мне посулите за это должность дожаnote 36. Ветрам на озере все равно, кто собирается отплыть: король или дворянин, епископ или простой священник; и долг перед пассажирами заставляет меня покинуть порт как можно скорей.

— Не слишком ли много на палубе живого груза? — спросил генуэзец, недоверчивым взглядом окинув глубоко сидящий в воде барк. — Уверен ли ты, что судно справится с такой тяжестью?

— Я был бы рад, если бы пассажиров было поменьше, сиятельный синьор; от плутов этих проку не больше, чем от их барахла, что громоздится на ящиках и тюках; этот сброд годится только на то, чтобы препятствовать посадке пассажиров, щедро платящих за провоз. Вон тот благородный швейцарец, направляющийся в Веве, — взгляните, он сидит у кормы вместе с дочерью и слугами, славный Мельхиор де Вилладинг, — заплатил мне больше, чем все эти безвестные бродяги, вместе взятые.

При имени этом генуэзец вздрогнул, и взор его загорелся живым интересом.

— Ты сказал — де Вилладинг? — воскликнул он взволнованно, наподобие юноши, услышавшего приятные известия. — Славный, благородный Мельхиор?

— Да, Мельхиор; других де Вилладингов не осталось: по слухам, древний их род почти весь вымер. Помню храбрость барона, когда он в бурю, как истинный швейцарец, собрался покинуть берег озера…

— Фортуна наконец улыбнулась мне, дорогой Марчелли! — прервал старик, с горячностью схватив за руку своего компаньона. — Ступай же на барк, капитан, и передай тому пассажиру…

Но что нам сказать Мельхиору? Открыть ли ему немедленно, кто ждет его, или пусть попытается сам вспомнить? Клянусь святым Франциском! Сделаем так, Энрико. Заставим его потрудиться! Забавно будет понаблюдать, как он думает да гадает, хотя, уверен, он сразу узнает меня. Я почти не переменился, пусть и немало испытаний выпало на мою долю.