Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»). - Шарль Эксбрайа

Она хотела броситься на колени, чтобы поцеловать его руку, и он с трудом удержал ее от этого. Подходя к церкви, дон Адальберто твердил про себя, что Создатель был прав, предоставив Свое царствие в первую очередь нищим духом.

При приближении Амедео Россатти обитатели Фолиньяцаро скрывались в своих жилищах. Им было жаль парня, и они не хотели ему этого показывать. Поэтому капрал пересек совершенно пустынную деревню, прежде чем дошел до домика, где размещались карабинеры. Увидев старшего по званию, Иларио выпрямился и, дождавшись, когда он совсем приблизится, щелкнул каблуками и отдал честь самым безупречным образом. К его глубокому разочарованию Амедео ответил рассеянно и небрежно.

Начальник карабинеров Тимолеоне Рицотто облекся в парадную форму; вертикальное перышко на его шапочке придавало ему игривый вид. Он полагал, что будет приглашен на обед к нотариусу по случаю помолвки, и в ожидании этого пиршества не заказал никаких продуктов. Это его немного беспокоило, так как он терпеть не мог пищи, приготовленной наспех. По его мнению, это было святотатство, полное отсутствие культуры. Когда капрал явился к нему, Тимолеоне не удержался от вопроса:

— Удалось тебе хоть ненадолго уснуть, бедный мой Амедео?

— Почти нет, синьор…

— Я тебя понимаю, ведь и у меня есть сердце. Если я и посвятил себя исключительно гастрономическим радостям, то только потому, что и мне пришлось пострадать… Хочешь, я расскажу?

— С вашего позволения, лучше не надо.

— Понимаю тебя, Амедео, но сожалею об этом… Это была одна малютка из Домодоссолы, тоненькая и подвижная, как козочка… Ну что ж, отложим до другого раза. А мама как?

— Места себе не находит. Мне пришлось поклясться, что я не буду покушаться на свою жизнь.

Тимолеоне побледнел.

— Значит, ты собирался?

Капрал пожал плечами.

— Без Аньезе у меня нет цели в жизни, нет честолюбия, ничего нет.

Рицотто с трудом поднялся и отеческим жестом прижал Амедео к своей груди.

— Ты не смеешь так поступить, мой мальчик… Подумай о своей бедной старой матери. Что с ней будет без тебя? А я, твой духовный отец? Неужели ты отравишь оставшиеся мне годы? Твой мундир, наконец? Ты ведь не захочешь обесчестить его самоубийством, этим худшим видом трусости! Амедео, сын мой, поверь человеку, имеющему опыт в этих делах… Любовные разочарования — это как расстройство пищеварения. Пока ты страдаешь, ты даешь себе клятву никогда больше не любить или не есть ничего, кроме спагетти, сваренных на воде и без всякой приправы… Но как только выздоравливаешь, сразу все забываешь и снова засматриваешься на девушек и составляешь новые меню. Такова жизнь, Амедео, и никто не может плыть против течения!

— Если я не покончу с собой, я убью Эузебио Таламани, который отнимает у меня Аньезе!

— И закончишь свою жизнь на каторге? Да, только этого не хватало! До сих пор я говорил с тобой, как с разумным существом, Амедео Россатти, но если ты будешь продолжать эти дурацкие речи, то я изменю тон. Капрал карабинеров, который становится убийцей! Сам-то ты себя слышишь?

— Простите меня, синьор!.. Вы надели ваш парадный мундир, как я вижу?

Тимолеоне казался смущенным.

— Право…

— Вы, может быть, собираетесь присутствовать на службе?

— Ну, само собой разумеется. Если мое место будет пусто, в Фолиньяцаро начнут болтать, скажут, что я стал коммунистом, а… а отставка не за горами.

— А может быть, вы останетесь и на церемонии обручения?

— Пойми меня, Амедео… Мэтр Агостини — значительная особа, он пользуется большим влиянием…

— Его отношение ко мне является оскорблением для всех карабинеров!

— Не надо преувеличивать, Амедео! По-твоему получается, что если бы простой пехотинец оскорбил генерала карабинеров, то весь полк должен был бы вернуться к гражданской жизни?

— Ну, так вот! Если вы будете присутствовать при обручении, то и я последую за вами, и будь, что будет!

— Нет, ты не пойдешь туда!

— Пойду!

— Нет!

— Да!

— Нет! Ты не пойдешь туда потому, что я назначаю тебя дежурным на весь сегодняшний день, и если ты покинешь свой пост, это будет дезертирством! Тебя будет судить военный трибунал!

— Это превышение власти!

— Нисколько, это простая предосторожность! Я для того и нахожусь в Фолиньяцаро, чтобы люди соблюдали порядок, а не нарушали его, даже если нарушитель капрал карабинеров.

Амедео Россатти стал навытяжку и произнес без всякого выражения:

— Слушаюсь!

Они расстались недовольные друг другом, и Тимолеоне подумал, что если из отвращения к форме, которую он носит, мэтр Агостини не пригласит его, то он приготовит себе на обед эскалоп по-милански с гарниром из спагетти и соусом.

Десятичасовая служба проходила в напряженной атмосфере, которой явно недоставало духа горячей набожности, обычно сопутствовавшего ей по воскресеньям. Обитатели Фолиньяцаро утратили свойственную им во время обедни сосредоточенность. Они указывали друг другу на членов семьи Агостини и на Эузебио Таламани, который не постеснялся занять место справа от нотариуса. Слева от последнего находилась Аньезе, и все отметили ее глубокую грусть. Что касается донны Дезидераты, то, видя ее горящие глаза, дрожащие губы и судорожные движения, было ясно, что ее мысли заняты чем-то, не имеющим никакого отношения к службе. Спустившись со ступеней алтаря, дон Адальберто был вынужден несколько раз остановиться и окинуть присутствующих гневным взором, стараясь напомнить им о соблюдении приличий по отношению к Создателю. Его сдержанный гнев был направлен главным образом против мэтра Агостини, которого он считал виновным в нарастающем скандале, первом с тех пор, как он стал пастырем этой церкви.

Для сегодняшней проповеди дон Адальберто выбрал, перефразировав его, следующий отрывок из Евангелия от Луки: «Приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его. Фарисеи же и книжники роптали…» Подходя к жертвеннику, отделявшему его от паствы, он обратил внимание на полный высокомерия вид дона Изидоро, на измученное лицо Аньезе, на самодовольную улыбку Эузебио и дрожащие губы донны Дезидераты. В тот же миг он забыл все приготовленные слова и разразился страстной речью против тех, «через кого приходит соблазн». После этого никто не остался в заблуждении, меньше всех мэтр Агостини. Он поколебался с минуту, спрашивая себя не уйти ли ему тут же, но не решился. Верующие подталкивали друг друга локтями, указывая подбородком на спину нотариуса. Только Тимолеоне Рицотто ничего не заметил, так как мирно дремал, положив шапочку на колени. Время от времени, когда его нос опускался настолько, что его щекотало задорное перышко, украшавшее этот головной убор, он ненадолго просыпался и обводил всех мутным взглядом.

Эузебио один из всех открыто смеялся над словами священника. Видя его насмешливую улыбку, многим хотелось закатить ему пощечину. Сам дон Адальберто был близок к тому, чтобы забыть свой сан и место, где он находился, и, снова став двадцатилетним юношей, перескочить через жертвенник и задать хорошую трепку этому клерку, которого, несмотря на все усилия священника, он не мог полюбить, как самого себя.

После проповеди дон Адальберто ускорил темп богослужения, стараясь приблизить заключительную молитву и покончить поскорее с церемонией обручения, самая мысль о которой заставляла его выходить из себя.

Есть в Фолиньяцаро обычай, который всегда скрупулезно соблюдается. В воскресенье, при выходе из церкви после обедни, священник, окруженный прихожанами, провозглашает обручившимися молодые пары, желающие вступить в брак. Если против этого нет обоснованных возражений с чьей бы то ни было стороны, он их благословляет. В этот день, само собой разумеется, немало прихожан бросилось вон из церкви до конца богослужения, чтобы занять местечко получше и наблюдать с самой выгодной позиции за маленькой церемонией, во время которой, как многие надеялись, произойдет нечто достойное войти в недолгую еще историю Фолиньяцаро.

Семья Агостини — Аньезе в центре, отец и мать по бокам — вышла в числе последних, желая дать согражданам возможность устроиться поудобнее. Перед ними торжественно выступал Тимолеоне, сзади следовал Эузебио. Выйдя на маленькую площадь, семейство Агостини и Эузебио стали лицом к паперти, где не замедлил появиться дон Адальберто в сопровождении своего служки, юного Теофрасто. Рядом с Эузебио по просьбе нотариуса встал Тимолеоне, чтобы заменить несуществующих родственников. Нотариус тут же пригласил его на обед.

Все сразу поняли, что священник намеревается круто повести дело. Он откашлялся и громко произнес:

— Слушайте меня все!

В ответ на этот призыв во внезапно наступившей тишине послышалось кудахтанье курицы, сзывавшей свою семью.