Моя. Чужая. Истинная (СИ) - Анна Сафина

Основная прослойка волчьих ставок — черноволосые, в то время как огненноволосые — поголовно археи, а вот белый окрас — довольно редкий. Говорят, что в некоторых кланах на севере есть старейшины белой масти, но в наших краях о таком не слышали.

“Белые — ошибки природы, ее насмешливый плевок” — убеждение, ходившее среди волчат с самого детства.

Вот только по тому, как уважительно и со страхом к нему обращалась Марта, казалось мне, что это чья-то ложь. Хитрая и выдуманная не просто так.

— Т-трое, я же сказала, нагваль, ни единым словом вам не соврала, — наконец ответила повитуха, но осталась стоять на своем месте, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

— Почему трое? Их должно быть пятеро. Что случилось с двумя другими? — гневно спросил мужчина. — Повернись ко мне лицом, хочу видеть твои глаза.

Старуха громко сглотнула, что особенно было слышно в тишине комнаты. Я же воспользовалась тем, что на меня пока никто не обращает внимания. Прикрыла глаза, вслушиваясь в звуки безмолвного леса, пытаясь уловить его настроение, направление мыслей и желаний, но как назло сейчас он молчал, не отзываясь на мои просьбы. И это тревожило, заставляло переживать.

— Один утонул по весне на озере, а другой из лесу не вернулся, поговаривают, медведи задрали старого. Они у нас поди не молодые, жалко, конечно, но…

Чужой вскрик заставил меня резко вскинуть голову и дернуться, зажав рот рукой. Марта замолчала с выдохом и сипением, в ужасе глядя на Айвена, лицо и руки которого покрылись светлой шерстью. Его ладонь зажала в тисках ее шею и приподняла над полом, пригвождая к стене. Она слабыми старческими руками схватилась за кисть волколака, но куда ей тягаться с матерым молодым самцом.

Время словно замерло. Я стояла в ступоре и могла лишь наблюдать, как медленно синело лицо наставницы, слабо приоткрывались пересохшие потрескавшиеся губы, но оттуда не исходило даже сипение. Давай, Нереа, будь сильной…

— П-прекратите, Марта не может д-дышать, — нашла в себе смелость и кинулась вперед, цепляясь за жесткие пальцы мужчины.

От соприкосновения кожи к коже меня по началу прострелило током, проходясь всплесками по венам, но я сдержала дрожь, зародившуюся внутри тела. Все усилия мои были направлены на освобождение Марты, но даже их не могло хватить на ослабление чужой сильной хватки. Но на удивление мужская рука вдруг разжалась, а Марта упала на колени, ударяясь ими о твердый дощатый пол, надрывно закашлялась, судорожно наполняя легкие желанным воздухом.

— Выйди наружу, масойя, ты не должна вмешиваться в мои дела, — совершенно не обращая внимания на страдания женщины, мужчина повернулся ко мне и обратился чуть более ласковым тоном. — Мне стоит заняться твоим воспитанием, это никуда не годится.

Я тяжело дышала, приходя в себя, не способная помочь Марте, но она вдруг резко ожила и подняла голову.

— Масойя? — раздался ее хриплый после удушья голос, на ее лице отразилось неподдельное изумление.

Вот только все эмоции исчезли, сменяясь страхом, когда волколак низко зарычал, словно не давая позволение открывать рот, пока не спрашивают.

— Я… — засипела, на меня откатом пришло озарение, что сейчас я противостояла самцу, чье положение выше моего.

За это меня ждет наказание, которое определит степень его гнева. Не знаю, что задумал альфа Райдзен в отношении нагваля Айвена, но думается мне, что всё завершится выкупом, как это было в прошлый раз, когда на его месте лежал кицунэ, за которого мне всыпали десять плетей по животу. Я стиснула руку, чтобы по привычке в тоске не коснуться живота, и быстро отошла обратно в угол, по привычке опуская покорно голову.

Воцарилась тишина. Я чувствовала на себе внимательный взгляд голубых глаз Айвена, но прогонять повторно он меня не стал.

— А теперь отвечай, старая. Что за чушь ты мелешь? Обычный медведь и задрал волколака? Ты в своем уме? Почему о их смерти не доложили в Совет Старейшин?! — прорычал яростнее, настроение у него основательно отчего-то испортилось.

От такого злого тона вздрогнула, но ни звука из себя не выдала, стараясь не отсвечивать.

— Так мы написали, — сглотнула продолжавшая сидеть у стены Марта. — В Совете Права обещали разобраться.

Помню, какое это было потрясение для поселения. Смерть каждого члена стаи — горе, а уж старейшин, да еще и двух — значит быть беде. Особенно тех, кто отвечал за судебную систему и распределение довольства.

— Какой еще Совет Права? Я говорю о смерти старейшин, причем двух одновременно. Вы должны были доложить не этим рыжим пройдохам, а в Совет Старейшин. Или вы здесь в глубинке совсем ополоумели?

В гневных словах волколака был резон. Все в стае об этом знали, но никто не рисковал идти против альфы Райдзена, чья власть была неоспорима много лет. Никто не желал быть сосланным в леса и сгинуть там отшельником. Самое жестокое наказание для стайных особей.

— Так мы это, всё честь по чести… — залепетала Марта, словно оправдываясь за собственную нерасторопоность и недальновидность, хотя в ее обязанности это совсем не входило. — Альфа доложил курирующему нас архею, а он обещал разобраться и всё уладить. Вот мы и ждем, когда пришлют двух других старейшин.

— Ах, да, архею Титусу, верно? Что ж, разберемся, — угрожающе прорычал Айвен, ставя на этом точку.

Меня, как девочку, не учили политике, но старейшина Айко свое дело знала и выполняла его хорошо. Даже я была в курсе, что многочисленные кланы волколаков, вербэров и кицунэ были единой коалицией, называвшейся Содружеством Звериных Кланов. Если у волчьих ставок был свой Совет Права, то у вербэров Длань Аркту, а у кицунэ — Сейм Тен-О, которые несли ответственность за всех своих представителей.

Но как у единой коалиции, был общий Совет Старейшин из пятнадцати самцов, с каждого вида по пять. И воля его была выше Совета Права, так что сейчас слова волколака Айвена навели на меня ужас от содеянного собственным отцом. Неужели он нарушил Уложение? Это ведь грозит и ему, и мне, как его прямому потомку, смертной казнью.

Я не успела переварить собственные догадки, которые не сулили мне ничего хорошего, в этот момент раздался странный свист, словно кто-то приближался к домику с мощной скоростью. Стены гулко задрожали, а мое сердце пустилось вскачь, от чего к горлу подкатила