Иван-чай-сутра - Олег Ермаков

Вообще граборы жили как-то наособицу. Они вроде и крестьянствовали, скот держали, но с весны до осени в деревне грабора нельзя было увидеть, хозяйством занимались его домочадцы. А сами главы семей возились все лето в поместье какой-нибудь барыни, задумавшей затмить соседа с его французским парком и разбить аглицкий или китайский сад с лабиринтами из кустов крыжовника, смородины, барбариса и малины, настроить беседок, оранжерей с заморскими цветами и птицами, пустить зеркальных карпов в пруды. Граборы никогда не чувствовали себя подневольными, бесправными работниками, — нет, это были мастера, знающие себе цену, даже до Указа 1861 года они составляли особый разряд крестьян, некую касту. Ларька Плескачевский был грамотей, в его доме водились книжки, даже стихи: Некрасова, Кольцова, Ершова. Жизнь и судьба грабора Ларьки слишком поздно заинтересовала Егора, дед Семен с бабой к тому времени умерли. Приходилось довольствоваться крохами: слухами, намеками, неясными вспышками в памяти у тетки и отца.

«Вот он здесь где-то ходил с артелью», — кивал Егор на склоны, заросшие иван-чаем.

Тетка Варвара и отец мало что могли рассказать, в живых грабора Ларьку они не застали. По глухим сведениям, Ларька с новой властью почему-то не поладил и скрылся в лесах и что было дальше с ним, неизвестно. Оставалось только гадать. Может, он влюбился в барыню, работая в каком-либо имении? А народ кинулся громить усадьбы… Как тут происходила революция? Или, допустим, стал анархистом.

И когда Егор с Алексом поднимались на Пирамиду и видели волны белохолмских лесов вдали, им казалось, что где-то в них Илларион Плескачевский и схимничал. Егор не оставлял надежд наткнуться на какие-либо следы своего предка.

И уже из армии (его забрали после второго курса Питерского университета, где он учился на географическом факультете по специальности картографии, и служить он начал топогеодезистом артиллерийского дивизиона) Егор написал, что тетка Варвара неожиданно обнаружила в каком-то заповедном углу дома книгу, выпущенную якобы в начале века. Возможно, находка принадлежала когда-то Иллариону. Правда, и дед Семен был грамотен, и дед Семен был сельским жителем; одно время он выписывал журнал «Пчеловодство». Егор надеялся, что решить этот вопрос поможет осмотр книги, вдруг там есть какие-то пометки? Называлась она так: «Сады, или Искусство украшать сельские виды». Егор просил тетку Варвару беречь находку и строил планы великих походов. А в это время артиллерия перемешивала с глиной, кровью и снегом сельские виды Ичкерии. О войне Егор писал скупо, сквозь зубы. Но Алекс его отлично понимал и боялся угодить туда же. Он служил под Свердловском, смотрел на горы Урала, ловил на посту ветер, задувавший как будто бы с той стороны… Егор ничего слышать не хотел о Сибири, Азии. В армии он окончательно понял, что такое Местность. Он писал, что рано или поздно Ахиллу надоедает гнаться за черепахой — этим старым, как луна, миром, и он садится на пороге своего дома, наливает в блюдце молока и осторожно опускает его в пыльную траву у крыльца. Весь мир — это Местность, и больше нечего искать. Черепаха приползла.

Но Ахилл пока воевал, вычерчивал маршруты на чеченских картах, мечтая о карте Местности, собственно КСР-63, так называлась она.

За КСР-63 Егор взялся давно, с той поры, когда они вдвоем с Алексом пришли на переезд к тетке (и та изумилась явлению картографов, вскипятила на электроплитке чаю, дала хлеба, сахара; переспевшей смородины они сами нарвали прямо возле кирпичной будки с плоской крышей, где еще росли желтые цветы на длинных ножках, «золотые шары», и вечером, сдав дежурство сменщику, старику в железнодорожной засаленной форме и фуражке, повела их в деревню — «на постой», как заметил Егор, воображавший себя офицером-топографом царских времен). С этого и началась история Местности. Точнее история карты. По крайней мере, первое письменное упоминание Местности относится к 12 веку, в грамоте князя Глинска, даровавшего пажити и рыбные озера по левому берегу Дан Апра, епископу Мануилу, греку.

Первым объектом карты КСР-63 и была

Будка железнодорожного переезда

Затем появился

Теткин дом

С кленом

И ульями

Колодец за железной дорогой

И другие объекты: узкая речка Лосинка, болото Татарское с остатками давней дороги — полусгнившими мостками, гора Муравьиная, Муравьиный родник, озеро Чичига, Заповедник (осинник за непролазными зарослями, полный грибов, — а все грибники проходили мимо), Треугольник (мыс при впадении Лосинки в Дан Апр), Крысиный холм (краснел к середине лета от дикой гвоздики — смолки клейкой и сначала назывался Красным, но кто-то однажды оговорился, так и пошло: Крысиный, тем более, что на него вполне могла выходить водяная крыса, жившая в устье Лосинки, чтобы обозреть окрестности), Степи (заболоченные луга, коричневато-зеленые легковейные от метелок тростника и осоки), Луга Мануила (пестрая палитра пьяного художника) и еще множество мест и объектов.

В те времена вместо карт еще выпускалось то, что сами картографы и географы уничижительно именовали «картоиды». С 30-х годов в СССР были засекречены крупномасштабные карты, позже и среднемасштабные. Был установлен единый эталон секретности: искаженная (намеренно) карта СССР в масштабе в 1 см 25 км.

Туристские схемы зияли львиными пастями пустот. Шпион, задумавший воспользоваться такой картой, должен был погибнуть голодной смертью, заблудиться в непролазном лесу, как Сусанин, утопнуть в кладовой солнца Пришвина. Эти времена позже с ностальгией вспоминал Егор Плескачевский. Ему по душе была эта пустотность карт, он чувствовал себя первооткрывателем и мог повторять вслед за Пржевальским, отправлявшимся от Кяхты на истоки Желтой реки: «В редких случаях, в особенности в наше время, доводится путешественнику стоять у порога столь обширной неведомой площади…» Появление первой карты двухкилометровки он возвестил, как корабельщик о смерти Пана, как Паникер о гибели Хорса. Они начали ее просматривать: Алекс с интересом, Егор — с отвращением. «Так вот что они от нас скрывали», — бормотал Алекс, поправляя джонленноновские очки (тогда он еще не знал, что такие же носил анархический князь и молодой батько, задумавший создать крестьянский рай Гуляй-Поле). Хотя, конечно, по сравнению с картоидами советской эпохи эта карта была криком прозревшего слепца: «Вижу!» О чем Алекс и поспешил сказать Егору. Тот взглянул на него, как на предателя. «Но наша подробнее, — тут же заметил Буркотов, — и современнее». Эта карта не отвечала действительности, она уже устарела; на ней были отмечены исчезнувшие деревни, несуществующие мосты, захваченные травами и кустами дороги. Сама природа была против шпионов.

КСР-63 была картой с масштабом 1:100 000, то есть в одном сантиметре — километр. Но и этот масштаб казался слишком тесным. Егор возражал против укрупнения масштаба, считая, что должны быть рамки; карта КСР-63 должна занимать не более листа обычного формата; в противном случае это уже будет не карта, а живопись — вроде многометровых китайских свитков, которые наворачивались на специальные палки. Алексу наоборот, казалось, что КСР-63 нужен масштаб стены в комнате. Пусть будут видны детали. Например, Карлик (чахлый, но живучий дуб, закрученный фантастическим образом в сольный ключ, когда он хрипел в сильный ветер, они называли его Скрипичным) или камень на Муравьиной, Барсучий Городок и т. д. Егор называл это пещерной гигантоманией и впадением в детство. У картографии есть свои законы, и он их уже немного знает.

Общая площадь КСР-63 равнялась примерно 80 км2. Определение границ и принципов построения карты было нелегким и бурным. Если бы кто-то подслушал их споры у костра, то решил бы что здесь сошлись какие-то крупные новые землевладельцы или, наоборот, старые, вернувшиеся из эмиграции, то есть их потомки. Егор настаивал на гидрографическом принципе: за основу карты брать реки и границы проводить по ним же. Это будет каркасом КСР-63, его продольными «балками», как говорили древние, потому что здесь все реки и ручьи текли в одном направлении — на север, к Дан Апру. А поперечными «балками» он предлагал считать линии. Это только на первый взгляд в природе нет никаких линий. Но простой опыт со стеклом, магнитом и железными опилками убеждает, что существуют: опилки вытягиваются в цепочки в направлении силовых линий. На местности тоже есть невидимые линии. Это водоразделы: выпуклости, «ребра» склонов, и углубления, где скаты сходятся. А еще есть мысль — тоже линия. Но мысль не моя и не твоя, а самой Местности. Она задает единый ритм. Короче, такая линия проходит сквозь точки наибольшего напряжения. Ты сечешь, Алекс?.. Буркотов не совсем понимал вдохновенного вервьщика и дозорщика, лобастого, рыжеволосого, нетерпеливо глядящего на него через костер. Он осторожно предположил, что одна поперечина — это, наверное, Дан Апр?.. Егор рассмеялся. Ежу понятно! А остальные? Алекс поинтересовался, много ли их еще? Две, не задумываясь ответил Плескачевский. Буркотов размышлял. Егор над ним сжалился. Оказывается, одна линия связывала родники, а другая — высоты. Все предельно просто.