Жирная, грязная и продажная - Валентин Пикуль

— Если вашему величеству понадобились лишние деньги для путешествия, вы могли бы прибегнуть к помощи Петербурга, но вы решили воспользоваться услугами лондонского пройдохи Рейтера. Не скрою, — продолжал канцлер, отчитывая шаха, словно мальчишку, — что договор о концессии, который вы столь тщательно скрывали от нас, поразил в России не только меня. Ваше личное достоинство и даже ваш авторитет сильно пострадали от подобного акта, между Тегераном и Петербургом могут возникнуть нежелательные для дружественных государств… трения!

Академик В. М. Хвостов писал, что «шах был потрясен. Горчаков, очевидно, сумел его напугать. Во всяком случае он добился обещания Насср-Эддина расторгнуть договор с Рейтером». После чего шах покинул русскую столицу, чтобы повидать Европу. О посещении шахом Англии мне известен только один выразительный эпизод. Во дворце герцога Сутерланда был устроен для шаха банкет, и, пораженный великолепием убранства дворца, шах тишком спросил принца Эдуарда (сына Виктории, будущего короля Эдуарда VII), что он будет делать с хозяином, когда займет престол после матери? Эдуард удивился такому вопросу, а Насср-Эддин выразительно провел ребром ладони по шее, намекая, как лучше поступить с герцогом, чтобы без лишних хлопот завладеть его богатством.

— У нас это не принято, — сухо отвечал принц.

— Как? — удивился шах. — Неужели король не смеет прикончить своего подданного, чтобы овладеть его добром? Нет, теперь я вижу, что в Персии порядки лучше, нежели в Европе…

Зато в Париже «царь царей» вел себя по-царски. В одном из магазинов ему до того понравился звон часовых будильников, что он купил сразу тридцать штук, наслаждаясь процессом их заведения и синхронным звоном в установленное время. Это его прямо-таки потрясало! Вечером шах появился в парижской опере, где президент уступил ему свою ложу. В самый трагический момент финала, когда певцы готовились сорвать бурю аплодисментов в конце дуэта, а публика замерла от восторга, — вот именно тогда разом сработали все тридцать пружин в будильниках. Певцы растерянно умолкли, вся публика уставилась в сторону ложи, извергавшей на них невыносимые перезвоны, а сам шахиншах, чувствуя, что доставил публике невыразимое удовольствие, улыбался дамам Парижа…

На родину он возвращался тем же путем — через Астрахань.

Как раз к тому времени «Константина» поставили на ремонт, а для шаха приготовили лучший пароход — «Цесаревич».

— Так он, зараза, не пожелал на нем в Энзели сплавать, — рассказывали потом матросы. — Ну, барышня, таких кретинов мы ишо не видывали, как этот бугай персицкий. Скандалил!

— Или «Цесаревич» был хуже «Константина»?

— Да нет, — отвечали матросы, — как раз лучше. Но труба-то на нем одна. «Не желаю, кричал, унижаться! Туда везли под двумя трубами, а обратно из одной дым выпущаете…» Едва его успокоили. Сказали, что из одной трубы копоти меньше…

Вернувшись в Тегеран, Насср-Эддин сдержал слово, данное князю Горчакову, и порвал договор с Рейтером об английской концессии. Тем более, что барон Рейтер, не желая лишних расходов, лишь для видимости насыпал земляную насыпь длиною в два километра, и на этом успокоился. А вскоре в Тегеране вспыхнуло восстание войск гарнизона. Вот тогда-то шах невольно вспомнил нерушимые ряды русской гвардии, парадирующей под окнами царского дворца. Насср-Эддин срочно запросил Петербург, чтобы прислали ему русских офицеров для создания в Тегеране надежных войск. Так возникла знаменитая «казачья бригада», в которой ковались офицерские кадры для будущей персидской армии — той самой армии, которая и сбросит ярмо династии Каджаров.

Но главное в ином: образование русско-персидской «казачьей бригады» стало хорошим рычагом, с помощью которого русская дипломатия — в пику англичанам! — влияла на шаха неотразимым блеском своих шашек и мощными залпами карабинов.

Читателю наверное интересно: а куда же делся гарем шаха? Остался ли жив бедный отважный Зармаир Мессарьянц, согласившийся сопровождать одалисок шаха под надзором евнухов?

Нет, читатель, мы своих героев не забываем.

Первый раз его хотели зарезать евнухи где-то под Тулой, когда он осмелился подать руку шахине, желая помочь ей при переходе через тамбур. Вторично евнухи схватились за ножи, когда гаремные жены увидели в окне вагона цветущие поляны и решили прогуляться до ближайшего лесочка.

— Останови машину! — требовали евнухи.

— Не могу, — отбивался Мессарьянц. — Я не машинист на паровозе, а лишь пассажир в вагоне. Как остановить, если существует расписание поездов, и, случись остановка, произойдет столкновение со встречным поездом.

Евнухи дружно оплевали бедного Мессарьянца:

— Какой же ты чиновник царя, если машины не можешь остановить, чтобы услужить нашему величеству?..

По возвращении в Москву доблестный Мессарьянц получил орден Анны на шею — за героизм, проявленный при сопровождении опасного груза. Князь В. А. Долгорукий не забыл смелого армянина, оставив его при своей канцелярии, где он заведовал отделом «по делам печати»… Пока все, читатель!

5. ПОЕХАЛИ — ЗА ОРЕХАМИ

Помните, как Рокфеллер успокоился, убежденный в том, что русские не способны составить компанию, так что со стороны России конкуренция не угрожает? Но вряд ли он был прав, ибо мы, русские, как раз большие знатоки в деле составления различных компаний, венцом которых являлся соленый огурец. Компании на Руси создаются стихийно и кончаются, как правило, двояким способом — всеобщим признанием в любви (с поцелуями, конечно) или поголовным мордобитием (с неизменным составлением протокола).

Заглянем, читатель, в «проклятое прошлое», когда из наших предков еще не вывелись «родимые пятна капитализма», а заодно уж прослушаем диалог мастеров художественного слова в общественном исполнении. Первый вопрос звучал бы весьма современно:

— Скажите, братцы, а чего это мы все пьем и пьем?

— Чтобы время даром не пропадало.

— Да вить денег-то, небось, жалко.

— А коли жалеешь, так и не пей.

— Золотые твои слова, Степан Иваныч, за энту вот мудрость мы тебе ишо нальем до краев, чтобы ты не закоддобился.

— Не! Ему наливать не надобно, лучше меня угостите.

— Эва! А тебя-то за што?

— Потому как я ишо соображаю… ума не потерял! Пили наши деды с умом, умели пить и без ума. Но при этом за сердце не хватались и не посылали домашних в аптеку за нитроглицерином.

Между тем, нитроглицерин, как это ни странно, вполне отвечает теме нашего героического повествования. Во всяком случае бакинская нефть родственна аптечным таблеткам для сердечников.

Нефть в ее сыром виде, жирная, черная и грязная, уже не продается в наших аптеках, зато всегда можно купить нитроглицерин, расширяющий сердечные сосуды, В странном сочетании нефти с глицерином первое, что подсказывает память, так это фамилию: Нобель. Знающие эту семейку добавят сюда динамит, а из оглушительных взрывов динамита родились и знаменитые Нобелевские премии…

Перейдем к делу. Нобели произошли из шведской общины крестьян «Нобель», — отсюда и фамилия. Первым в Россию приехал очень талантливый инженер Эммануил Нобель (1801—1872), его мастерская в Петербурге позже разрослась в механический завод, который потом обрел всемирную славу под названием «Русский дизель». У инженера было три сына: Роберт (1829-1896), Людвиг (1831—1888) и Альфред (1833—1896). Отец не делал из детей белоручек, а уроки его морали были жестоки:

— Вы должны помнить, — внушал он сыновьям, — что, пока вы изобретете замок, где-то уже сидит вор, изобретая к нему отмычки. Так будьте скрытны. Не доверяйтесь никому…

Отец трудился над взрывчаткой. Жизнь мальчиков проходила в грохоте взрывов, в звоне вылетающих из окон стекол, они привыкли видеть руки отца, опаленными жаром и кислотами. Нобелям не раз приходилось выслушивать ругань соседей:

— Если вам жизнь не дорога, так — мое почтение! Только оставьте свои безобразия, иначе городового позовем. Вот он вас в протокол впихачит, там будете знать, почем фунт лиха…

Нобели хорошо освоили русский язык, а Россию считали своей второй родиной. В период Крымской кампании Нобель-отец налаживал производство морских мин, которыми Балтийский флот ограждал подступы к русской столице. Правда, у него не все ладилось с начинкою мин порохами, почему он завел дружбу с русскими химиками — Николаем Зининым, Василием Петрушевским (тогда еще поручиком артиллерии), наконец, другом семьи Нобелей стал ученый полковник Петр Александрович Бильдерлинг, знающий оружейник-изобретатель, будущий генерал артиллерии.

Связи с научным миром русской столицы пошли Нобелям на пользу, открыв перед ними секреты взрывоопасного нитроглицерина. Но после Крымской войны заказов от флота не поступало, дела отца пошатнулись, и в 1859 году он вернулся в Швецию, оставив в Петербурге двух сыновей. Младшие Нобели, Роберт и Людвиг, стали заниматься созданием оружейных мастерских в Петербурге и даже в Перми; один только Ижевский завод, взятый ими в аренду, за восемь лет поставил для армии почти полмиллиона винтовок. Альфред же Нобель, проживая с отцом в Стокгольме, работал над производством взрывчатки сверхмощной силы… Между прочим, братья крепко запомнили один из моральных заветов отца, который внушал им: