Размышления о Греции. От прибытия короля до конца 1834 года - Иван Персиани

К тому же оно произвело на свет неисполнимые комбинации, из которых нет выхода. Басня говорит нам о зодчих, настолько изобретательных и искусных, что они построили лабиринт, в котором сами заблудились и нашли свою смерть. Кажется, будто этот вымысел воплотился в истории с проектами установлений, задуманными регентством и его верными друзьями англичанами и французами.

Таковыми средствами две морские державы воспользовались для вразумления греков, возрождения для них «золотого века» и укрепления их благополучия. Таковы же и причины, вызвавшие распри в обществе, которые привели к сильным потрясениям, едва не погубившим Грецию.

Часть первая

Политическая ориентация регентства

I. Положение в Греции к концу 1832 года

Внутреннее положение.

Разоренная, разделенная раздорами, терзаемая множеством внутренних врагов, бессильная, беспомощная, не верящая самой себе, без национального духа, недовольная настоящим, обеспокоенная будущим, абсолютно инертная, Греция ожидала решения своей судьбы от короля, которого великодушие союзных держав только что посадило на ее престол.

Бессилие правительства.

При его приближении хаос ненадолго прекратил свирепствовать, но искалеченное и окровавленное тело Греции уже агонизировало под тяжелейшими ударами, нанесенными ему революцией. Ее так называемое правительство, власть которого кончалась за порогом Навплии[86], не имело ни сил, ни доверия. Оно держалось исключительно на французских штыках.

Заимис, Колеттис и Метаксас.

Заимис и Метаксас[87], члены правительства и сторонники Англии, для видимости помирились с Колеттисом, но продолжали его ненавидеть до глубины души. Колеттис платил им тем же; он сожалел также о том, что, поставив на кон жизнь и благополучие 800 000 человек, не смог добиться осуществления своего любимого проекта превращения Греции в республику с тем, чтобы играть в ней роль диктатора. Все трое, мучимые совестью и охваченные ужасом при виде тех зол, которые они причинили своей родине, втайне оплакивали погибшее общество и думали об уготованной им судьбе, заставляя молчать свою горечь. Они были до такой степени жалки, что не смели обнаруживать всю глубину своего бессилия. Сенат, как угрызения совести, своими частыми протестами напоминал им с высоты скал Спеце[88] об их беззакониях и вызывал их к подножию трона для отчета в их действиях.

Французы.

Французы заняли Навплию, Аргос и крепости в Мессении[89]. Они с досадой смотрели, как Греция ускользает из их когтей. Они обвиняли Колеттиса в бесхарактерности, бездарности и даже в предательстве за то, что он не сумел отдать им свою родину, посадив на ее трон французского принца и отомстив грекам вообще, уличая их в несправедливостях и обидах и безжалостно их истребляя.

Военные.

Старый Колокотронис, удалившийся в Каритену[90] с остатками военной комиссии, с горечью упрекал Заимиса и Метаксаса в том, что они не смогли устранить препятствия, мешавшие его примирению с правительством. Дзавелас[91] и Мамурис[92] сохранили свои места и были готовы покориться королю.

Общественное спокойствие восстановлено.

С другой стороны, разбойники вернулись в свои притоны, пираты прекратили свирепствовать на море. Дикие орды перестали притеснять сельских жителей. Албанцы-мусульмане[93] исчезли, накал страстей ослаб, политические группировки протянули друг другу руки, и, хотя остаток самолюбия мешал их лидерам сделать первый шаг к искреннему примирению, они надеялись, что прибытие короля поможет им забыть прошлое, сплотиться вокруг трона и окружить его любовью и признательностью.

Таково было положение в Греции к моменту приезда короля[94].

Приезд короля.

Он появился, и греки поспешили ему навстречу, оглашая воздух тысячекратными криками: «Да здравствует наш отец! Да здравствует Оттон! Да здравствует дорогой король Греции!». Все друг друга поздравляли, лобызались, все лица сияли от счастья. Нет больше ненависти, раздоров, политических группировок. Одна мысль занимала все умы, одно чувство переполняло все сердца – желание засвидетельствовать королю, какое воодушевление внушало его присутствие. При виде этой спонтанной и неподдельной радости, которая составляет лучшее вознаграждение государей, король был растроган и в его глазах показались слезы радости. Он был счастлив и его улыбка, казалось, говорила его подданным: «Мой народ, я устрою твое счастье». И он его устроит, в этом нет сомнений, но он еще мал и до его совершеннолетия управление делами вверено регентскому совету, правящему от его имени. Но, прежде чем говорить о его политической ориентации и деятельности, представляется необходимым последовательно описать характер короля, членов регентства, его министров и наиболее влиятельных лиц Греции.

II. Портреты короля, регентов, наиболее влиятельных людей Греции и членов дипломатического корпуса

Король.

Король – юный государь, в чьем добром сердце нашли себе место скромность, умеренность и большое почтение к религии. Он серьезно озабочен исполнением своих обязательств в отношении своего народа. Он любит греков и любим ими. Они были воодушевлены, поскольку полагали, что он будет говорить на их языке и молиться в их храмах. Вскоре они задумались, и туча омрачила их ясные лица. «Король – католик!», – подумали они, и эта мысль произвела на них впечатление головы Медузы Горгоны[95]. Неужели разница в вероисповедании должна вечно воздвигать непреодолимую стену между государем и его подданными? к чему это упрямство, последствия которого могут быть губительны? разве история не дает нам примеров обращения весьма могущественных королей? Почему бы не пойти на это греческому королю? Пусть регентство об этом подумает и проникнется следующей истиной: король не мыслит себя в лоне Православной церкви[96].

К достоинствам короля, о коих только что было сказано, надо, объективности ради, присовокупить и некоторые легкие недостатки. Кажется, природа не наделила его сильным духом и той проницательностью, которая позволяет далеко заглядывать в будущее. Он робок и этого следует опасаться, поскольку со временем им будет руководить мнение тех людей, которые того не стоят. Должно также заметить, что его учителя, похоже, хотели воспитать из него исключительно мирного государя. Они имели небольшое отношение к военному делу и, кажется, забыли максиму: «кто теряет шпагу, теряет скипетр».

Члены регентства.

В момент своего приезда в Грецию регентство состояло из трех членов, а именно: господина графа д’Армансперга, председателя, господина Маурера и генерала Гейдека. Господин Абель был всего лишь их заместителем. Когда господа Маурер и Абель были отозваны, место первого занял статский советник кобель, место второго осталось незанятым. Приступим к исследованию характера этих государственных деятелей.

Граф д’Армансперг[97].

Господин граф д’Армансперг – человек, не лишенный талантов. Он активен, бдителен и разбирается в финансовых вопросах; но эти достоинства затмеваются безграничным высокомерием и тщеславием. Он падок на лесть и считает себя первым государственным деятелем в Европе. Охваченный этой безумной идеей, он мог бы сказать, как шекспировский Ричард: «Я единственный в своем роде»[98]. Его тон выдает человека, который, по странному устроению своей души, считает себя вправе смотреть на остальных себе подобных как на существа, не имеющие к нему никакого отношения, поскольку в его власти находится обеспечить себе желаемые выгоды, ни во что при этом не ставя наносимый другим вред.

По той же причине он терпеть не мог своих коллег и при первом же удобном случае от них избавился. Граф д’Армансперг – один из лидеров немецких либералов и состоит в близких отношениях с профессором Тиршем[99] и бароном Вангенгеймом[100], бывшим государственным министром вюртембергского короля, которые поощряют его стремление к триумфу либеральной системы в Греции. Он ничего для нее не сделает, пока будет у власти. Его портфели полны проектами законов, созданных для Баварии. Их применение некогда оказалось неприемлемым для нужд и обычаев этой страны. Он долго их хранил и не хотел бы, чтобы эти столь древние плоды погибли напрасно. Он полон решимости внедрять их в Греции насильно, нимало не заботясь о том, чтобы основать учреждения, которые могли бы помешать ему в этом, до тех пор пока эти проекты не будут реализованы. Как только король возьмет бразды правления в свои руки, можно быть уверенным, если только король Баварии этому не воспротивится, что этот корифей либералов оправдает чаяния своих немецких друзей, расположением которых он дорожит.