Следствие ведут колобки - Эдуард Успенский

Прошёл день. Наступила четвёртая ночь. В эту ночь внимание Луки Лукича было остановлено на трёх картинах. Первая из них – картина художника Максимова «Всё в прошлом». Он сказал:

– Прошу высказываться.

Первым, как всегда, стал высказываться Вася Углов:

– В картине художника Максимова, которую мы видим перед собой, в ярких фиолетово-розовых тонах пропет гимн пожилому возрасту в доме престарелых в светло-весеннее время. На переднем плане – передний план, который изображает женщину в переднике. Это бывшая передовичка чулочной фабрики. Потому что она никак не может остановиться и до сих пор вяжет чулок.

– Чудесно! Нечего сказать! – воскликнул Лука Лукич. – А что вы добавите? – спросил он у Булочкина.

– Что проживающие в доме недовольны. У них плохое настроение.

– Это почему ещё?

– Потому что на втором плане у них клуб на ремонте. Кино не показывают. Они скучают.

– Ишь ты, скучают! – сказала Колбочкина. – А может быть, у них телевизор цветной всё показывает. А может быть, у них массовик-затейник из молодых да ранних. А может быть, им художественную самодеятельность показывают, этим двум бабушкам.

– Нет, – сказал Колобок. – Это не дом престарелых. Это старинная картина про помещиков. Тогда престарелых не было.

– Шеф, – спросил Булочкин, – а как вы расследовали, что эта картина про помещиков?

– Дом старинной архитектуры, стиля деревенского барокко. Медный самовар с серебряным кофейником, дулёвский фарфор на столе.

– Почему вы видите только детали, а не видите картины в целом? Почему вы не видите настроения? – закричал Лука Лукич. – Ведь это картина не о кофейниках и самоварах. Это картина о прожитой жизни. О былом богатстве и беспечности, о жизни в окружении крепостных слуг и мастеров. Мы видим пожилую аристократку в чепце и длинном платье с интеллигентным и строгим лицом. А рядом с ней другую старую женщину в несколько уродливой позе. Одна из них погружена в мысли, а другая погружена в работу. А жизнь в лице зелёной травы и сиреневой сирени продолжает жить и бить ключом. Здесь налицо трагедия, а вы говорите «дом престарелых, клуб на ремонте»!

Вторая картина была «Неизвестная» художника Крамского. Об этой картине никто особенно не высказывался. Все просто смотрели на неё, выпучив глаза.

– Вот это здорово! – сказал Булочкин. – Я бы тоже хотел быть художником!

– Это зачем? – удивилась Колбочкина.

– Я бы нарисовал нашего шефа тоже в такой же коляске, в такой шубе и с таким же выражением лица: мол, преступники, я вас всех насквозь вижу!

– А я эту девушку видел в «Огоньке», – сказал Вася Углов. – Я ещё тогда в «Огонёк» письмо написал: давайте переписываться, меня зовут Вася.

– Ну и что? – спросил Колобок.

– Не ответила.

– Эта картина – буквально жемчужина Третьяковской галереи, – сказал Лука Лукич. – Многие люди едут сюда к нам из-за рубежа, чтобы посмотреть на нее. Одна эта картина сделала художника Крамского знаменитым. А ведь он написал много других шедевров. Но пора идти дальше.

Лука Лукич с трудом оторвал ночную экскурсию от «Неизвестной» и перешёл к картине художника Серова «Девочка с персиками».

– Смотрите. Трудно назвать в русской и мировой живописи другое произведение, которое вызывало бы такие светлые, радостные чувства. Смуглолицая девочка-подросток с живыми глазами. За окном весенние тона. Чистый цвет, нежные переливы розовой кофточки. Всё это создаёт образ светлой юности. А эта девочка… Вы знаете, чья она дочь?

– Мне кажется, это дочь большого начальника.

– Почему?

Вася Углов подошёл к картине и указал на персики:

– Вот почему. Не догадываетесь?

– Ни капельки! – ответил Лука Лукич.

– За окном весенние тона, а здесь персики. Ведь не сезон.

– При чём тут персики?

– А при том, что их доставили в не сезон самолётом, значит, девочка – дочь большого начальника. Может быть, директора овощного магазина, а может быть, даже овощной базы.

– Нет, эта публика загонит меня в гроб! Это же дочка Саввы Мамонтова – известного русского любителя искусств. Он стольким художникам помог, столько талантов вывел в люди, сколько ни одному начальнику овощной базы и не снилось.

Он бы ещё долго рассказывал об этой картине и о меценате Савве Мамонтове, но тут наступило утро, и он прекратил дозволенные речи.

Так продолжалось пять дней… десять… пятнадцать. Дело близилось к финалу. Больше картин в галерее не оставалось. И тут случилось ЧП.

Однажды вечером, как всегда после дневной работы, Колобок, Булочкин и Колбочкина, которых уже несколько пошатывало от большого количества искусства, проникшего в их головы, подошли к Третьяковской галерее.

– Караул! – встретил их Лука Лукич. – Преступник пропал. И картину унёс.

– Не может быть! – ахнул Колобок. – Ведь он почти перековался.

– Почти не считается. Значит, мы его не доковали. А вот он нас докуёт. Всё, нам больше его не видать.

– Как не видать! – закричал Колобок. – Да мы его в два дня отыщем. Да у нас же фотография есть шесть на девять. Не зря же мы его снимали на месте преступления.

– Конечно, не зря! – вскричал Булочкин. Он сразу вспомнил, как он вместе с ребятами держал земной шар. И тут же решил проверить при случае – не упал ли он.

– Колбочкина! – скомандовал Колобок. – Немедленно в лабораторию. Немедленно проявить пленку и напечатать сто фотографий. Булочкин, – продолжал он. – Приготовить текст: «Сбежал не очень опасный преступник, похитивший картину…» Как она называется?

– «Стакан с тремя розами», художник Чижиков-младший.

– «…Просим его задержать и вернуть в Третьяковскую галерею вместе с картиной».

– Будет сделано, шеф! – в один голос сказали Колбочкина и Булочкин.

– А я пока пойду по следу, – сказал Колобок. – Встречаемся здесь через три часа.

Три часа пролетели, как три минуты. Колбочкина проявила плёнку и напечатала фотографии. Булочкин напечатал на старинной машинке Колобка текст, и они развесили фотографии во всех прилегающих к Третьяковской галерее местах. И скоро вся группа подтянулась ко входу в галерею.

Там были: милиционер Спицын, ночной дежурный Сковородкин, Булочкин, Колобок, Колбочкина.

– Я обзвонил все комиссионные магазины, чтобы эту картину не продали, – сказал Колобок, – и все таможни, чтобы картину не вывезли за рубеж.

– Может быть, начнём бить большую всесоюзную тревогу? – предложил милиционер Спицын.

– Подождём! – возразил Колобок. – Незачем беспокоить всю страну. Справимся собственными силами.

– Смотрите! – вдруг вскричала Колбочкина. – Идёт.

Все посмотрели в ту сторону, куда она показала, и в самом начале Лаврушинского переулка увидели Васю Углова с двумя свёртками.

– Будем брать! – напружинился железный мягкий Булочкин.

– Не будем! – остановил его Колобок.

– Намёк понял, – сказал Булочкин.

– Это не намёк. Это приказ! – поправил его Колобок.

Тем временем Вася Углов одолел переулок и направился ко входу в Третьяковскую галерею. Наших он не видел, они стояли в стороне, в кустах. Он увидел только экскурсовода Сковородкина.

– Лука Лукич! – бросился он к экскурсоводу. – Это вам.

Он протянул ему картину «Стакан с тремя розами» и настоящий стеклянный стакан с тремя розами. Их было практически невозможно отличить.

– Это вам, – сказал Вася Углов. – За ваш титанический воспитательный труд. Я никогда не забуду ваши лекции в светлых аквамариновых тонах, ночной набегающей темноте, когда синее романтически переплетается с зёленым и чёрным. Я теперь вижу мир по-другому. Вот скажите – что это?

– Это огнетушитель! – сказал Лука Лукич.

– Нет, это красный предмет на жёлтой стене. Это праздничное видение мира. Это радостный гимн пожарным и мощный оранжево-зовущий протест против огня!

– Браво! – сказал Колобок, выходя из кустов. – Я поздравляю тебя, Вася. Отныне ты – свободный человек. У тебя нет ни задержаний, ни приводов, ни судимостей. Желаю тебе большого художественного счастья!

– А что? – закричал Вася. – Я теперь новую жизнь начну. Я в художники пойду, в скульпторы. Да знаете ли вы, какой я умелец?! Да я скульптуру любого ключа умею сделать от любого сейфа! Только теперь я со старым завязал. Я теперь – другой человек.

И, счастливый, он пошёл вдаль по направлению к училищу скульптурной культуры имени скульптора Юлии Устиновой.

– Шеф, – спросил Булочкин. – Но вы же говорили, что его сразу задержат по нашим фотографиям. А никто его не задержал. Почему, шеф?

– Булочкин, Булочкин! Разве вам непонятно? Ведь на той фотографии у него мрачное лицо преступника, нарушителя, хулигана. А сейчас – это же другой, светлый и чистый человек. Ничего общего! Понятно вам? Вот никто его и не узнал! И не мрачнейте так.

– Шеф, но у нас падают цифры задерживаемости и раскрываемости.

– Булочкин! Главное не цифры! Главное человек! А если вам так нужны цифры, заведите себе новую графу – перевоспитываемость.