Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман - Андрей Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всем хорошо. И мне, и Ольге, и Сережке.
Семья – это маленькое государство.
Разве счастлива та страна, в которой властвует правда? Ничего подобного.
Счастлива та страна, в которой властвует гармония. А на правде она построена или на лжи – никого не волнует.
В семье то же самое.
Разве я плохой муж или отец?
По-моему, чудесный! Я воплощаю русскую национальную идею. Мой сын и моя жена вполне себе счастливы. В семье расцветает гармония.
Все хорошо!
Я заглянул в комнату сына.
Он стоял над аквариумом и будто рассматривал в нем что-то.
«Наверное, получает положительную энергию», – усмехнулся я и включил телевизор.
_______________________________________________
Мама пошла в туалет с книжкой – это надолго.
Я прошмыгнул к ней в комнату.
Нитки лежали в красивой шкатулке. Я выбрал разной плотности три катушки: красную, желтую и черную. Хотелось бы еще, конечно, зеленую для понта. Но не нашлось.
Ляга сидела на островке и смотрела на меня, как мне показалось, внимательно.
Не надо только мне рассказывать, что я придумываю все про лягушек, что они так не живут, не смотрят, не интересуются… Что они устроены вовсе не так, как мне кажется.
И кому от этих знаний клево будет? Мне не будет!
А про людей мы, что ли, не придумываем все время? Или, может, мы знаем, как люди устроены? Да ладно…Все время выясняется, что мы устроены вовсе не так, как нам казалось вчера.
В общем, фигня это все.
Я достал Лягу и спросил, показывая на катушки:
– Тебе какой поводок больше нравится?
Ляга нырнула в аквариум и стала спокойно плавать, не обращая на меня внимания.
Мне хотелось Лягу выгуливать.
Кошек – и тех выгуливают, не говоря уж о собаках. В интернете сотни тысяч просмотров набрал мужик, который козла выгуливает на поводке. На крокодилов надевают какую-то специальную фигню, чтобы можно было прогуливаться с ними.
Чем Ляга хуже?
Я вынул Лягу из аквариума.
У лягушек, в отличие от собак, кошек и коз, шеи нет, у них голова прямо на туловище надета.
Я попробовал обмотать веревку вокруг лапки.
Очевидно, что Ляга совершенно не желала быть привязанной. Она все время вырывалась, упрыгивала и сидела, нагло глядя на меня своими глазищами.
Взгляд был издевательский. И не надо мне говорить, что я это все придумываю.
Издевательский был взгляд.
Очень скоро я понял, что привязать за лапку не удастся, а вот сломать лапку – запросто.
«Интересно, – подумал я, – а если лягушка ломает себе что-нибудь, ей гипс кладут?»
Заниматься возможностью выгуливания Ляги было куда интересней, чем сидеть за компом. Никакой квест, никакие стрелялки не сравнятся с этим занятием.
Выйти с Лягой на улицу – это, конечно, было бы круто. Да и по школе пройтись – нормально. На Ирку бы это точно впечатление произвело бы.
Можно было бы попросить Ирку ждать меня в кафе и впереться туда с Лягой на веревке.
Круто!
Только вот Ляга совсем не хотела привязываться.
Сначала она никак не позволяла обматывать свое тельце нитками.
Когда же мне это все-таки удалось, Ляга рванула, и нитки порвались.
Я не самый терпеливый человек на свете. Но тут мне хватало выдержки – ловить и мотать, ловить и мотать.
Ляга дергалась, и нитки рвались.
Очень скоро я понял, что недооценил силу Ляги: нитки не годились, нужна была бечевка.
Я постучал к маме – надо было положить нитки на место.
– Да-да, сынок, заходи, – вздохнула мама.
Она, как всегда, лежала на диване.
– Мам, я тут нитки брал, – я пошел к шкатулке.
– Зачем?
– Дырку зашить… – Я задумался. – В брюках.
– Что ж меня не попросил?– спросила мама, не отрываясь от книги. – Совсем ты уже вырос.
То, что я зашивал брюки тремя разноцветными нитками, да к тому же без иголки, маму совсем не волновало.
Я купил в магазине бечевку.
Но и она не сработала: Ляга оказалась слишком скользкой и просто выскальзывала из нее.
Ну что ж… Придется сделать вывод, что не все в этом мире рождены для того, чтобы их выгуливали. Выгуливать можно не всех.
Ради такого вывода можно было прожить день – почему нет? Та фигня, которую мне предлагает мир и в особенности школа, вообще не рождает никаких выводов.
Я посмотрел дневник – выяснить, есть ли завтра что-нибудь важное.
ЩИПАЧЕВ!!! Крупными буквами было записано у меня.
Забыл совсем.
Я распечатал стих в Интернете:
Любовью дорожить умейте,С годами – дорожить вдвойне.Любовь – не вздохи на скамейкеИ не прогулки при луне.Все будет: слякоть и пороша,Ведь вместе надо жизнь прожить.Любовь с хорошей песней схожа,А песню нелегко сложить.
Если вся советская литература – такая же назидательная херня, то кому оно надо все?
Это что – стихи, что ли? Будьте дети хорошими, и все у вас сложится…
Бред какой!
Вот предки вместе жизнь проживают – у них песня, что ли?
Отец одно поет, мать – другое. Живут, вроде как, вместе. И это песня? Херня, а не песня.
Я бы не возражал с Иркой повздыхать. В баре каком-нибудь. И при луне погулял бы, поди плохо!
Ладно, покажем завтра, что такое любовь.
И Семену этому Витальевичу покажем. И Ирке.
Сейчас пару часиков за компом – и спать.
Завтрашний день обещает быть интересным.
_______________________________________________
Мы же не знаем, куда умираем, правильно? Не знаем…
Раз… Два… Три… Проверка… Пошла запись.
Так вот. Мы не знаем, куда умираем. И откуда в этот мир приходим – тоже неизвестно.
И вот я думаю иногда, что, когда человек умирает, он обязательно попадает на кладбище своих чувств. Где-то там, куда мы умрем, оно непременно должно быть – кладбище наших чувств.
Чувства – они ведь живые, правильно? А все, что живет, обязательно умирает, и чувства умирают, и мы это знаем прекрасно. Куда деваются, когда умирают?
Так вот, я думаю: есть кладбище такое. Там табличек нет, конечно, но просто надписи парят воздухе.
Плывет твоя, вылетевшая из тела, душа в воздухе. И вдруг возникают слова… Например… Любовь к Лере… Значит, здесь покоится моя первая любовь…
Детский страх темноты… Тоже ведь – чувство, и тоже там покоится. Безумная любовь к мороженому… Ужас первого секса…
На кладбище чувств – множество могилок именно детских чувств. Почему они умирают?
Радость первого утра каникул… Восторг от того, что забил гол… Трепет от впервые замеченных девчоночьих глаз… Ужас выглядеть глупым, стоя у доски… Страх, что над тобой будут смеяться, когда ты сидишь на школьном унитазе…
Это все умирает и покоится на кладбище чувств.
Как нас удивительно создал Господь: чем старше мы становимся, тем меньше у нас чувств. Зато и похороны чувств реже случаются. Наверное, когда я совсем состарюсь, все чувства превратятся в привычку. Я буду одна такая большая привычка…
Любовь – она умирает, конечно, в более зрелом возрасте. В детстве рождается, в более зрелом – умирает.
Оно ведь как все происходит? Кажется, что умерла любовь к конкретному человеку, а потом выясняется, что она умерла как таковая, вся. Закончилась.
Нет у тебя больше такого чувства: любовь.
Похоронили ее на кладбище чувств, и живет себе человек без любви. И постепенно привыкает к этому.
Нет, всполохи, конечно… Это да. Взрывы там. Эмоции, разумеется. Только к любви это все отношения, в сущности, не имеет.
Любовь к кому-то конкретному может умереть вдруг, мгновенно, внезапно – словно человек, у которого случился сердечный приступ и не откачали.
Любовь как чувство, составляющее смысл жизни, уходит медленно – как человек, у которого случился инфаркт или инсульт: болеет, болеет, а потом – раз! – финальный удар! И – на кладбище чувств.
Когда кончилась любовь с Ольгой – кончилась любовь вообще.
Все, что было потом, к любви отношения не имеет. Никакого.
И тут зазвонил мобильник. Высветилось «Ирма. Директор».
И я потянулся к трубке.
Ничто не предвещало ничего.
Но тот, Первый, живущий во мне, вздохнул и тихо-тихо так произнес, неслышно почти:
– Неужели понеслась?
А Второй ответил грубо и громко:
– Оно тебе надо? Ирки тебе мало, что ли?
– Это Инесса Валовая, – сказала трубка. – Директор певицы Ирмы. Я хотела договориться с вами о записи.
Для человека по имени Инесса Валовая у нее был слишком приятный голос. Ей-богу, слишком приятный…
_______________________________________________
Я посадил Лягу в ляговоз – пора было показать ее одноклассникам. Или ей показать одноклассников – не важно. Класть ляговоз в рюкзак было невозможно, это понятно.
Пришлось отыскать отдельный полиэтиленовый пакет для ляговоза. Ненавижу таскать пакеты в руках, но тут выхода не было.
Первый, на кого я налетел в школе, был лопоухий Сашка, который зачем-то попытался выдернуть у меня пакет из рук.
– Сменку, что ль, принес? – радостно завопил он.
Я толкнул его в грудь, он отлетел к стенке, но даже не обиделся – привык.
У нас не ходят по школе с полиэтиленовыми пакетами. Непонятно почему, но не ходят. У нас в школе действует простой принцип: что не разрешено – то запрещено.