Честное комсомольское - Агния Кузнецова (Маркова)

Но в это время звонок возвестил о начале уроков. Он запел сначала на верхнем этаже, затем внизу и наконец захохотал весело и отрывисто на улице, а потом точно захлебнулся, кашлянул и затих.

– Иди! – строго сказала Алевтина Илларионовна. – И чтоб я тебя больше не видела в таком… виде.

«Вероятно, она хотела сказать: в таком жалком виде, – думал Саша, пробираясь в толпе ребят в свой класс. – Действительно, в этой виноватой позе, в этом молчании есть что-то жалкое, унизительное. Удивляюсь, как Миша или Пипин Короткий, которые ежедневно «отвечают» за свои проступки, не чувствуют такого стыда. Нужно не уважать себя, чтобы допускать такое!»

В класс он вошел последним и видел, как сзади него неторопливо идет Александр Александрович. Саше показалось, что учитель нарочно медлил, чтобы дать ему возможность вовремя войти в класс.

Ребята кинулись было с вопросами: «Влетело? Здорово? Отдала мяч или не отдала?» Но тут вошел учитель, и все молчаливо встали.

Только что в учительской Александр Александрович снова поспорил с Алевтиной Илларионовной. Он сказал, что Саше Коновалову не было смысла читать нотацию. Парень он по-настоящему хороший, и проступок его – чистая случайность. Он, наверное, и сам пришел бы извиниться за этот неожиданный бросок в окно.

– У вас все хороши, Александр Александрович! – сердито замахала руками Алевтина Илларионовна. – В десятом классе хулиганы собрались отборные. Сладу нет с ними. Учителя от них плачут! Вы многого не знаете и не слышите в силу своего недуга…

Александр Александрович не принял вызова. Надо было идти на урок. Он ничего не ответил и медленно, раздумывая, пошел в класс. Как же в самом деле: преувеличивает он положительные качества своих ребят или Алевтина Илларионовна их преуменьшает? Может быть, он нашел путь к душам своих учеников, а она не нашла? Класс в самом деле трудный. Но ребята интересные, разные. Среди них один, пожалуй, Коля Ласкин, по прозвищу Пипин Короткий, – неумный и легкомысленный человек. И действительно, Александр Александрович не знает, как проникнуть в его душу. А может, в самом деле он многого не замечает из-за своей глухоты?

Александр Александрович положил на стол журнал, кивком головы разрешил ученикам сесть.

На первой парте подняла руку Зина Зайцева. Александр Александрович подошел к ученице и, приставив к уху свою руку, склонился к ее парте.

– Александр Александрович, – громким, пронзительным голосом сказала Зина, – правда ли, что к нам в Погорюй приезжает Шолохов?

– Правда, – ответил Александр Александрович. – Подробности после урока.

Саша повернулся и уничтожающе поглядел на парту, где рядом с Пипином Коротким сидел смущенный Миша. Его черные глаза виновато бегали по классу, избегая взгляда Саши и Александра Александровича.

– Ну, теперь обо всем забыть. Все мысли долой, освободить голову для величайшей в мире науки – математики, – сказал Александр Александрович.

Он закатал рукава белой вышитой косоворотки, точно собирался ринуться в бой, и окинул класс внимательным взглядом.

Тридцать пар глаз – карих, голубых, серых – смотрели на него серьезно и доброжелательно.

– Хорошо! – удовлетворенно сказал Александр Александрович. – В прошлый раз мы условились, что сегодня будем говорить о перестановках. Размещения из т элементов, взятые по т, различающиеся только порядком элементов, называются перестановками. Например…

Александр Александрович подошел к доске, взял мел и повернулся к классу. Взгляд его встретился с углубленными в себя, тревожными глазами Саши.

Брови Александра Александровича страдальчески изогнулись:

– Коновалов, перестань думать о постороннем. Математика – абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем делить своей власти не может. Ведь ты не повторишь того, что я сейчас сказал?

– Не повторю, – вставая и краснея, сказал Саша.

– Потом спрошу тебя, о чем думал… Итак, перестановка из двух элементов: а и в, – он написал на доске а и в, – будут размещения из двух по два, то есть… – он написал ав и ва. – Теперь выпишем все перестановки из трех элементов. – Он со скрипом написал на доске: авс, асв, вас, вса, сав, сва. – Понятно?

– Понятно, – ответил класс одним дыханием.

Но Саша Коновалов по-прежнему сидел с отсутствующим взглядом.

Брови Александра Александровича снова страдальчески изогнулись:

– Коновалов, ты можешь повторить?

Саша встал и даже побледнел:

– Нет.

– Тогда выйди из класса. Ты мне мешаешь.

Саша беспрекословно пошел к дверям.

Теперь покраснела Стеша и с большим трудом заставила себя слушать урок.

Александр Александрович некоторое время стоял молча спиной к классу и с раздражением думал о Коновалове и о себе: «Зря погорячился!» Затем он повернулся и стал объяснять формулы числа перестановок.

После уроков учитель и ученик сидели в классе, на первой парте, друг подле друга. В дверь, будто бы невзначай, то и дело заглядывали одноклассники.

– Учиться стал хуже. На уроках думаешь о чем-то постороннем, – вполголоса говорил Александр Александрович. – Случилось что-нибудь? Может, советом помочь? А на меня не сердись. Вертись, переговаривайся, но слушай. А у тебя было совершенно отрешенное выражение лица. Мешал ты мне. Вот я и погорячился.

Саша всегда тянулся к Александру Александровичу. Ему захотелось рассказать учителю и о себе, и о Стеше, и о той неприятности, которую он переживал. Но как можно было говорить о самом сокровенном, когда у стен и у окон были длинные ученические уши?

– Я принесу вам свой дневник, – краснея, сказал Саша.

– Лучше не весь, а лишь то, что относится к нашему разговору.

Но Саша принес Александру Александровичу весь свой дневник, который вел с седьмого класса.

Бесполезный разговор

Через несколько дней после этого разговора с Сашей, вечером, в те часы, когда ученики были заняты неотложными общественными делами, Александр Александрович пришел к Листковым. Он громко постучал в дверь и, не слыша ответа, открыл ее.

Людмила Николаевна приветливо встретила классного руководителя Стеши. Она пригласила учителя в комнату. У дверей он споткнулся о скатанный половик. Дальше путь преградил открытый чемодан, из которого в беспорядке свешивались на пол старые, видимо, давно не ношенные платья, какие-то дырявые занавески, облезлые меховые воротники, чулки. Александр Александрович обошел чемодан, приблизился к столу. На столе, засыпанном землей, лежали черепки цветочного горшка. На стульях висели платья.

«Должно быть, генеральная уборка. Не вовремя пришел», – подумал Александр Александрович.

Людмила Николаевна проворно сдернула платья, бросила их на подоконник, ладонью стерла пыль с сиденья и придвинула стул гостю. Сама она тоже села у стола.

– Насчет Стэвы? – с тревогой спросила она громким голосом.

– Да, – сказал Александр Александрович и осторожно положил на край стола белую фуражку.

– Вы уж извините, – указала хозяйка на стол. – Горшок от цветка разбила. – Другого беспорядка в комнате она, казалось, не замечала. – Так в чем же Стеша провинилась?

– Провинилась? – удивился Александр Александрович. – Ни в чем. Девушка серьезная, учится неплохо. Не за тем я к вам пришел. Разговор длинный. От дела не оторву?

– Нет, нет!

Людмила Николаевна поправила халат, волосы и, сложив на коленях маленькие, полные ручки, приготовилась слушать. Она любила поговорить с образованными людьми.

– Так вот, Людмила Николаевна, разговор будет о любви.

– О любви? – изумилась она, вспыхнула и хотела было прикрыть окно, выходящее на улицу.

Но Александр Александрович, усмехнувшись, пояснил ей:

– Разговор безобидный. Не бойтесь.

Он некоторое время молчал, собираясь с мыслями, и начал с главного:

– У Стеши с Сашей Коноваловым дружба с девятилетнего возраста.

– Не говорите! – с возмущением отрезала Людмила Николаевна. – И я ничего не могу поделать!

– Стаж большой, – не отвечая на ее слова или, может быть, не слыша их, продолжал Александр Александрович. – Вероятно, чувства серьезные.

– Пустяки! Легкомыслие одно! – пренебрежительно махнула ручкой Людмила Николаевна. – Я запретила Саше бывать у нас, и все пройдет.

– Вот по поводу этого запрещения я и хочу поговорить. Как педагогу, мне приходилось не раз наблюдать чувство дружбы у моих учеников. У некоторых это было действительно пустяком и легкомыслием. Но у некоторых чувство было серьезное, возвышенное. Такую дружбу я, признаться, не пытался останавливать. В дружбе Саши и Стеши нет ничего плохого, поверьте мне, Людмила Николаевна. Я достаточно знаю их отношения. Чувства эти искренние, чистые. Это очень красивое чувство, которое, может быть, на всю жизнь останется самым светлым воспоминанием…

Александр Александрович замолчал и вспомнил себя.