Интересная жизнь… Интересные времена… Общественно-биографические, почти художественные, в меру правдивые записки - Владимир Михайлович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще воспоминания из моего военного детства… В школе переписали всех, у кого отцы на фронте воевали, и выдали талоны на бесплатные обеды. Я этими талонами только два раза и воспользовался. Во-первых, потому что столовая далеко от дома была, но главное – у меня эти талоны прямо в столовой и украли.
Подлинным счастьем были для меня те случаи, когда отец с оказией мог переслать домой свой офицерский паек. Это был американский набор продуктов в лощеной картонной коробке размером с кирпич (ленд-лиз!). Открываешь с трепетом коробку – на самом верху лежат несколько жевательных пластинок. Я почему-то мыл их в воде, не нравилось, что они такие «душистые», с разными вкусами. И уже «голую» резинку долго жевал. Верхом же наслаждения была консервная баночка бекона. Он был уложен в ней кольцом, переложенным пергаментной бумагой. Мама отрывала часть этого ветчинного кольца и давала как редкий заморский деликатес. Помню, что иногда с оказией присылал мне отец с фронта маленькие трофеи: перочинный ножичек с перламутровой ручкой, фашистские ордена-кресты и один раз даже немецкий кортик. Я его потом на хорошую рогатку променял. Жаль – ничего не сохранилось до сегодняшнего дня.
Был я и свидетелем того, как проходил по Москве «парад побежденных». В июле 1944 года колонну пленных немцев (потом уж узнал, что их около 60 тысяч было) проконвоировали через весь город. Пришел я с друзьями на площадь Земляного Вала, что на Садовом кольце, немцев посмотреть. Все тротуары людьми забиты. Тогда мы забрались на крышу троллейбуса, благо его «рога» были опущены. Впереди шагали немецкие генералы, за ними шеренги солдат, грязноватые, в мятых, часто рваных мундирах. Некоторые с любопытством смотрели по сторонам, большинство же шли, опустив голову. Что до сих пор удивляет меня – огромная толпа людей на тротуарах стояла молча. Ни выкриков, ни проклятий, ни поднятых кулаков… У многих из них родные погибли от фашистов, до конца войны еще долгие месяцы оставались. Молча, отрешенно, без особого любопытства смотрели люди на немцев – и молчание это пострашнее криков было.
В конце колонны военнопленных шли поливальные машины – смывали всяческую нечисть с московских улиц. Лучшие сегодняшние пиарщики не смогли бы придумать такого хода!
А вот из окончания войны я запомнил только один эпизод. Мама в честь праздника дала мне деньги в подарок. Я пошел в магазин и купил на них в коммерческом отделе (без карточек!) слойку. Есть не стал, а принес ее домой, чтобы всех угостить. Мама такие же сладкие булочки дома пекла – и с досады бросила она мою слойку в меня. До сих пор обидно.
Кончилась война, и отец вызвал нас в Феодосию, где он был назначен заместителем военного коменданта. В военное детство я включаю и время жизни в этом городе. Включаю потому, что было оно для меня, пожалуй, самым опасным в жизни. Крым сразу же после войны: разрушенные дома, запустение, но главное – огромное количество самых разнообразных военных боеприпасов, укрытых в развалинах, спрятанных в ямах, в каменных расщелинах. Я быстро вошел в компанию, мягко скажем, местной шантрапы, любимым делом которой были поиски этих боеприпасов. Находили артиллерийские снаряды, на конце с такими кнопками-пипочками на маленьких «столбиках» – взрыватели, шли к обрыву и бросали вниз, стараясь, чтобы пипочка о камень стукнулась. Раздавался взрыв, мы радостно разбегались. Однажды, гуляя по заброшенной набережной, случайно отодвинули на ее парапете камень и увидели под ним глубокую нишу, забитую рассыпным порохом. Кто и почему туда порох ссыпал – не знаю. У нас хватило ума не взрывать весь порох, мы бы, наверное, тогда половину набережной разворотили. Просто стали отсыпать порох в карманы и потом поджигали его кучками, дорожками. Несколько раз нас милиция ловила за «взрывными» занятиями, в камеру сажали. Тогда обязательно кто-нибудь из пацанов говорил, показывая на меня: «Его отец – Соколов». Фамилия в городе известная была, милиция после проверки меня домой отвозила. Дома бить не били, но очень ругали. Вообще-то за дело: из нашей компании в шесть-восемь ребят двое насмерть подорвались, один без рук остался. Меня Бог миловал. Погибнуть в Феодосии я мог не только от взрывных забав, но и от штормовой волны.
Местные ребята научили меня купаться в шторм. Это, конечно, не купание, а весьма опасный трюк, и надо уметь выполнять его. Прежде всего надо дождаться, когда море на 15–20 метров отступит от берега, собирая силы и дождавшись этого, надо как можно быстрее бежать по обнаженному дну навстречу поднимающейся волне. Волна может быть огромной, больше четырех метров высотой, и здесь, вдали от берега, надо нырнуть под самый ее «корень». Она понесет тебя назад к земле, и тут ты выныриваешь и что есть силы стараешься остаться на месте, сопротивляясь тому, чтобы волной быть выброшенным прибоем. Затем, дождавшись, когда волна начнет откатываться обратно, опять же изо всех сил грести к берегу. Вода сопротивляется, она стремится уйти подальше в море, тащит тебя туда, а ты борись, плыви и, выскочив на дно, стремглав беги к берегу, чтобы не накрыл тебя новый зловеще громыхающий вал. Рискованно, но увлекательно. Долгое время уже во взрослом возрасте я, красуясь перед девушками, демонстрировал это свое умение. Вот, пожалуй, и все, что я помню из жизни в Феодосии. Даже не скажу, сколько мы там прожили: год, полтора?
Демобилизовали отца из армии, и мы вернулись в Москву, домой на свою улицу К. Маркса, дом 22. Как хорошо жить на своей улице, где тебе каждый дом знаком, где все выбоины знаешь, все закоулочки! Отвлечемся немного: что же значит, и зачем это «…где тебе каждый дом знаком»?
Я считаю любопытство (ну по-научному точнее сказать – «любознательность»)
