Приготовительная школа эстетики - Жан-Поль Рихтер

Жан-полевский юмор в предельно широком смысле — неповторим, исторически единствен: это синтез давней традиции и уже современного остроумия-острословия. Такой юмор бесконечно превышает любой комизм, в своей универсальности он нешуточен. Жан-полевский аллегорический мир — царство юмора; юмор — та сила, которая снимает все отдельное и, ничему не давая остановиться, от одного «уровня» действительности перескакивает к другому. В «Приготовительной школе эстетики» есть несколько надстроенных друг над другом смысловых сфер, между которыми совершается такой переход. Вот эти сферы:

сфера непосредственной литературной жизни эпохи;

сфера эстетического осмысления литературы и искусства;

сфера осмысления эпохи и ее конфликтов;

сфера осмысления человеческой жизни в целом и затем всего вневременного.

Между этими сферами летает жан-полевский юмор, и не думая строго разграничивать их для себя или тем более последовательно заниматься сначала одной, потом другой и т. д. Но и уровни не зафиксированы жестко. Они упираются в неподвижность сфер крайнего — в небо, вечность, бога. в ничто, в землю, наконец, в человека, — этот, по словам Жан-Поля, все связующий собой «дефис в книге бытия». Весь управляемый юмором жан-полевский мир — мир молниеносных разрядов и мгновенных скачков; «электрическая» энергия связей не знает препятствий, соединяя «червя» и «серафима». Мир, в котором вещи сопрягаются скачкообразными — головокружительными, но и незатрудненными — линиями энергий, весьма механистичен; как овеществившийся лексикон, алфавитный порядок которого противоречит естественному порядку вещей в мире, он и нелеп и смешон, — превышающий любой комизм юмор открывает ворота превышающему любую серьезность смеху. Все смешно, потому что все относительно: поражает условность всякого значения. Все неустойчиво, все снимается высшим. Смешно все, что может быть снято, превышено, превзойдено: поэтому можно в этом мире смеяться и над ангелом — только для этого надо быть архангелом (V 124.15). Удивительно, каким смешным получился в конце концов сотворенный мир! Жан-Поль опускает в своей «Эстетике» трагедию, — «чистый» трагизм растворился в юморе, всегда комическом и всегда трагическом. Жан-Поль педагог учит детей сопрягать отдаленные явления[54], учит их юмору и учится у них наивной гениальности юмористических связей.

Жан-полевский юмор — отнюдь не разразившийся каким-то чудом среди трезвой реальности Европы нового времени средневековый всеобщий юмор осмеяния. Юмор Жан-Поля возникает в конкретно-исторических условиях и единственным в своем роде образом воплощает конфликты исторической реальности. Жан-Поль эти конфликты поэтически воспроизводит как конфликт стилистических эпох, отложившихся как слои литературного и культурного сознания и теперь пришедших в столкновение (об этом шла речь в начале статьи). Такой внутренне расслоившийся стилистический мир у Жан-Поля шире, объемнее, чем у кого-либо из его современников, — Жан-Поль не суживает и не выравнивает его эстетически предвзято, а, напротив, старается предоставить ему вольный плацдарм для действия. Жан-полевский юмор — фактор и функция мировой, космической широты литературного, стилистического сознания, вбирающего в себя мир исторической реальности.

Немецкой литературе давно были известны трагические возможности юмора и смеха. Не подавляемая декретами классицистической эстетики, литература XVII века очень часто передает жизненную «смесь» трагизма и комического — так и великий Гриммельсхаузен и его младший современник, австро-саксонский писатель Иоганн Беер: «Бееровский смех становится метафизическим — не смех над вещами и ситуациями, а смех, идущий из обнажаемой человеком глубины вещественного; смеются вещи, разрываясь от своей внутренней нелепости, и в безудержных приступах смеха уравнивает себя человек с глубинной стихийностью вещей — вообще мира»[55]. В барочном сознании XVII века земной мир распадается и, распавшийся, заново собирается. Единство его — не живая слитность плоти, а сопоставленность значений, в духе времени — универсальная комбинаторика значений (Лейбниц), подхваченная сатириком[56]. Комбинируя, бог создает машину лучшего из возможных миров[57]. Вещи, предназначение которых — пропасть в вечности, выделяют свой смысл, указывая на иное, высшее и необходимое. Складывается аллегорическая отвлеченность замкнутого плоскостного образа, «эмблемы», которая есть образ, рисунок смысла[58].

В научном сознании XVII века ренессансный универсализм сменяется всеобъемлющей энциклопедичностью, универсальностью всего отдельного, знание живого целого — всезнанием полигистора, филологически окрашенной доскональностью (Атанасиус Кирхер, интернациональная знаменитость науки в эпоху барокко, в Германии Даниэль Морхоф с его «Полигистором» для Жан-Поля — незабытое, еще довольно недавнее прошлое). Такое строение мира и такая система знаний в целом живы для Жан-Поля, как живы в разных формах для всей его эпохи. Однако ни одного немецкого писателя в романтическую эпоху такое барочно разнимаемое миростроение не привлекало так, как Жан-Поля, который «реставрирует» его как мир эстетический. Он научность такого образа мира переводит на язык эстетики и делает средством поэзии. В романах Жан-Поля космические грани барочного мира становятся горизонтами, внутри которых льются образные смыслы, среди которых выступают конкретно очерченные и укорененные в немецком реальном быту характеры. Жан-Поль вводит в эту картину мира и тенденции XVIII века — как более плоскую механистичность, так и в самой полной мере весь до тонкости развитый психологизм внутренних движений, и, наконец, идею органического развития.

Комическое, юмор, сатира, ирония — как темы поэтики и эстетики — у Жан-Поля взаимосвязаны; в них — наиболее непосредственное, наиболее ощутимое воплощение юмора в самом широком смысле. Посвященные этим темам главы «Приготовительной школы» высоко ценились даже и тогда, когда (в середине XIX века) Жан-Поля читали неохотно. В структуре «Школы», ее двух первых частей, эти главы занимают весьма значительное место, — будучи жан-полевской «поэзией поэзии», направленной на себя, юмором юмора. Юмор является в «Школу» как один из ее поэтических характеров, — подобно тому как сам Жан-Поль постоянно, рисует себя среди персонажей многих своих произведений, от «Незримой ложи» и «Геспера» до поздней «Кометы», так творческий юмор жан-полевского мироздания рисует здесь «юмор» как понятие поэтики. Автор романа в качестве его героя — не автопортрет, а переодевание; в княжестве Флаксенфинген и в свите мнимого маркграфа Николауса Маргграфа автор облачен в одежды своего романического мифа. Юмор поэтики — в руках у юмора широкого и «всемирного», который самую субъективность автора выносит на широкие просторы этого мира и подчиняет ее бесконечным и безостановочным своим переходам. Юмор — это предельно широкий механизм мира.

Юмор — это действующая в произведении причина, сближающая «Приготовительную школу эстетики» с собственно художественными созданиями Жан-Поля. С «собственно» художественными — ибо как раз непрекращающийся труд жан-полевских творческих начал в «Приготовительной школе эстетики» свидетельствует о том, что между произведениями разного жанра у Жан-Поля нет окончательного разграничения по содержанию. Эта общность романов и эстетического «трактата» Жан-Поля прежде не замечалась так, как теперь, после более углубленного изучения многих сторон немецкой культурной жизни XVIII — XIX веков[59].

Жан-Поль создает в своих книгах барочно-романические поэтические энциклопедии. Ни в малейшей степени не отказываясь от интеллектуального и художественного наследия Просвещения, даже ориентируясь на него, Жан-Поль творит эстетический мир, собирающий воедино накопленные поэтической традицией возможности. Результат — куда шире просветительского романа, на который оглядывается Жан-Поль, и куда шире романа романтического, в своих началах, в первых опытах стремившегося сломать традицию, а позже иногда удачно находившего стилистическую простоту нового — «Предчувствие и реальность» Йозефа фон Эйхендорфа (1815). Жан-Поль не враждебен романтизму априорно — он и романтизм и романтическое как стихию и тенденцию погружает в свой космос, но, конечно же, внутри этого космоса романтическое становится иным!

Конечно, Жан-Поль отличал жанр «Школы» или педагогического пособия («Левана», 1807) от романа. Содержательное сближение происходило уже как бы вторично — оттого, что общие законы, направлявшие творческий процесс Жан-Поля, были сильнее частных преднамерений автора. Другими словами, образно-художественная мысль Жан-Поля брала верх над любыми попытками отвлечённо-понятийных обобщений, как и особой регламентации изложения. Творческий закон Жан-Поля во всех случаях был одним: Жан-Поль умел и любил читать философские сочинения, воспринимал их в деловом духе, откликался на них без моралистических вздохов Якоби, но, перерабатывая их в своих работах, подчинял их образно-художественной ткани и структуре своих книг