Потешный русский роман - Катрин Лове

Разве можно быть хоть в чем-то уверенной, когда такой вот Жонас смотрит на вас снизу вверх на вашей собственной кухне?

Чтобы ответить на вопрос, я попыталась для начала обрисовать ему контуры своей реальности. Заверила, что меня никогда не грабили, никогда, даже замок не взламывали и даже дверь не уродовали. Невероятное везение, не правда ли? Затем, не вдаваясь в лишние детали, описала свое одиночество, нет, скорее душевное равновесие, что, по-моему мнению, исключало — дефакто — соседство с любым существом в пухе, перьях, шерсти и чешуе, как и с любым растением, размер значения не имеет. Разве мой гость видел здесь хоть намек на кота или самый крошечный зеленый росток? Он вообще огляделся вокруг, когда пришел?

— А кактусы?

— Кактусы коллекционирует Ясмина. Ты никогда у нее не был?

Жонас откинул голову. Распрямил плечи. Согнул ноги в коленях. Встал, сделал несколько шагов по квартире.

— Здесь мало мебели, — заметил он.

— Да, — согласилась я.

— Мне очень нравится, — продолжил он.

— Правда?

— Да.

— Да, — повторил он, — здесь можно сосредоточиться. Я должен сосредоточиться. Работать. Двигаться вперед.

— Понимаю, — ответила я.

Я собиралась сказать совсем другое. На самом деле, у меня с языка едва не сорвалось «в твоем возрасте!». Но я удержалась. Я знаю, что в восемнадцать хочется жить, веселиться, выкладываться по полной, не то что в сорок. В сорок притворяешься, будто забыл, что в восемнадцать для человека нет ничего важнее будущего и он помнит об этом и днем, и ночью, и несет тяжкий груз этого знания и днем, и ночью. А взрослые еще удивляются и не понимают, почему во всем мире так высок процент самоубийств среди ровесников Жонаса. Да, мы удивляемся, что еще нам остается.

Я спросила Жонаса, как поживает его будущая диссертация. Знаю, что никто никогда его об этом не спрашивает. Он ответил, что много размышляет, читает, но работать по-настоящему пока не начал.

Надо же, он еще и честен, этот мальчик.

— Ну и правильно, — заметила я и тут же спохватилась — наверное, не стоило этого говорить.

— Правильно, — продолжила я, — невозможно заниматься всем сразу. Нужно действовать последовательно, не торопясь. Да, последовательно, жить, размышлять, писать, этого вполне достаточно, это не позволяет думать о других вещах, например о будущем, ведь время так быстротечно, — добавляю я и мысленно кривлюсь — как банально! — но время и впрямь быстротечно, и никто над ним не властен.

— Да, — отвечает мой молодой собеседник.

— Как поживает твой отец?

Я задала и этот вопрос. Глупый. Неловкий. Вытащила на сцену отца в тот самый момент, когда Жонас решил от него освободиться. Вернусь из Сибири, запишусь на семинар по прикладной психологии, решаю я.

— У него все в порядке, — отвечает Жонас.

Вежливый мальчик. И терпеливый.

— Рада за него, — произношу я первое, что приходит в голову.

Мне отлично известно, как поживает Гонзаг. Гонзаг поживает как обычно. Много работает. Когда-то он уходил из дома на работу рано утром, когда его крошка-сын еще спал, сегодня возвращается поздно, когда его выросший сын уже спит. Оперившийся юнец часто выходит и много где бывает. Работа Гонзага приносит свои плоды. Малыш стал успешным во всех отношениях студентом. Квартира в хорошем доме. Газон, много гектаров земли. Бассейн, спа-процедуры, фитнес-зал и массажный кабинет, домашний кинотеатр, корт для игры в теннис и сквош. Загородная собственность, походы в горы, морские прогулки. На горнолыжные курорты Гонзаг теперь летает вертолетом, дружеские вечеринки уступили место парадным обедам. «Делишки» (так адвокаты называют между собой свою работу) усадили его в VIP-кресла, благотворительные фонды стали просто фондами. Наш Гонзаг гуманист, но в первую очередь он великий адвокат. Частные школы. Примирение с женами, отбеленные зубы, никакого психоанализа, кое-какие навязчивые состояния (нелеченые, читай — пустые), время от времени лазерная коррекция зрения по причине перманентного недосыпа. Из-за слияний, приобретений, объединений и поглощений. С ума сойти, до чего в наше время любят поглощения. Бизнес-адвокаты перегружены, у них много важных клиентов и сложных дел. У папы молодого Жонаса адвокатская контора. Он чертовски много работает. Смешно, сидя на стуле в кухне, спрашивать сына «как поживает твой отец», ведь мы оба, он, я, и все остальные знакомые Гонзага — близкие и не очень — знаем, как он поживает. Особенно последние.

— Значит, тебя это не интересует?

— Что именно?

— Мое предложение. Чтобы я жил здесь, пока ты будешь там. Ну, если ты надолго задержишься в Сибири…

Я подняла глаза на гостя. Нужно было обдумать стоящий на повестке вечера сюжет, а именно, вероятное водворение Жонаса в моей квартире — его идея, не моя. Неожиданное предложение, но для меня весьма обнадеживающее. Подобное предложение это нечто особенное. Оно означает, что я в глазах Жонаса — не сорокалетняя «замшелая» тетка, не домоседка и не тихоня, а живая раскрепощенная женщина, мечтающая о невероятных путешествиях и одержимая необъяснимым интересом к стране и герою, до которого больше никому нет дела.

Так или иначе, того, что во мне было и, без сомнения, не было, хватило, чтобы этот молодой человек оказался у моей двери и предложил мне свои услуги.

Спасибо, Жонас.

Очень мило с твоей стороны, Жонас.

Ты мог бы быть моим сыном, Жонас.

— Знаешь, эта твоя история об олигархе показалась мне интересной.

— Правда?

— Я сказал это не для того, чтобы ты приняла мое предложение.

— Вот и хорошо.

— Мы ведь можем поговорить о твоей книге, даже если ты не согласишься, чтобы я жил тут, пока тебя не будет.

— Конечно, можем.

— Я понимаю, что вторгаюсь в твое личное пространство, но мне действительно хочется знать, что случилось с этим типом.

— Ты родился в год падения Стены, Жонас.

— Знаю.

— Тот мир был совсем другим.

— Я много об этом читал. Ездил в Берлин. И в Будапешт.

— Значит, кое-что понимаешь.

Да, я подумала, что Жонас мог бы быть моим сыном, и за несколько часов, что мы провели с ним на кухне, успела привыкнуть к этой мысли. Когда мой гость проголодался и захотел попить, я предложила ему «самообслужиться» в холодильнике и долго наблюдала, как ловко он управляется, вслушивалась в тихие обыденно-привычные звуки — звякнула крышка на банке с огурцами, зашуршал пакет с редиской, скрипнула целлофановая упаковка батона. Жонас готовил себе еду, а я сидела у него за спиной и думала, что он мог бы быть моим сыном. Он налил в стакан кока-колы, включил тостер, коротко ответил на звонок, держа телефон в левой руке, а бутерброд в правой, и мне показалось, что эта сцена повторялась в нашей жизни тысячи раз, во всяком случае, ровно столько, сколько необходимо, чтобы новорожденный малыш превратился в здоровенного парня ростом метр восемьдесят девять с густыми волосами и улыбкой победителя.

Я курила и думала, что Жонас и правда мог бы стать кем-то вроде моего сына, когда я уеду и на какое-то время выпаду из здешней жизни. Глядя, как он моет овощи, я сказала себе, что однажды вернусь, потому что именно так поступают все женщины, которых дома ждет сын. Они никогда не отсутствуют слишком долго, вот о чем я думала, глядя, как Жонас стряхивает воду с пучка салата. Разве можно уехать насовсем, когда дома вас ждет новоявленный сын, пожелавший пожить у вас? Жонас положил на стол сэндвич, изящно украшенный зеленью. Спросил, не хочу ли и я что-нибудь съесть. Я поблагодарила и отказалась. Он принялся за еду, не обращая внимания на то, что я курю, табачный дым его явно не беспокоил. Я смотрела, как он жует — молча и сосредоточенно. Аппетит Жонаса был залогом успеха его будущей диссертации. Как и выверенность жестов. Хладнокровие совершенно необходимо, если собираешься писать о глобализации капитализма. Не знала, уместно будет предложить ему вина или, скажем, пива, так ничего и не решила, продолжила молча курить, а он уплетал за обе щеки, как будто только что вернулся с тренировки по баскетболу, а я, его мать, уже поужинала и ждала его, как всегда делаю по вторникам. Я знаю, что по вторникам мой сын возвращается поздно. Он всегда забывает ключи. Да, он их забывает. Потому и звонит в дверь. Каждый вторник Жонас возвращается поздно, голодный и без ключей.

Уважаемая Мадам,

В Приложении к этому письму Вы найдете программу встреч, которые мы организуем в России для ведущих журналистов англоязычных печатных средств массовой информации. Поскольку Вы, как мы поняли, не сотрудничаете ни с одной из газет и нам не известно, ни чем конкретно Вы в настоящий момент занимаетесь, ни каковы Ваши планы, мы ни при каких обстоятельствах не сможем включить Вас в число участников нашей программы, если не получим дополнительных подтвержденных сведений. Мы сообщаем Вам конфиденциальную на данный момент информацию исключительно по настоянию господина Джона У. Кларка, к которому питаем глубочайшее уважение.