Фаворит. Полководец - Константин Калбазов

– Капитан Рыбин… он ить и на полосе штыкового боя был… А я, значит, прошение…

– Ясно. Что, так хочется в лешаки?

– Да хоть в разведку. Но в лешаки…

– Бестолочь ты младая, вот что я тебе скажу. Ладно. От себя ничего добавлять тебе не стану. Но на будущее учти. Ранее чем через полгода службы и думать нечего, чтобы попасть в разведку. Да и то коли будут места. А уж о лешаках и вовсе промолчу. Туда не раньше полугода уж в разведке. И еще. Ты в голове своей держи, что прошение тобой подано. Напоминать о том не стоит. В разведку-то берут добровольцев, да только просись – не просись, а новобранцев они набирают сами. И из кого выбрать, у них есть. Уяснил?

– Уяснил.

– Вот и ладушки. Пойдем тогда получать заслуженную награду.

Не сказать, что тащить внеочередные наряды – такое веселое занятие. Ну да сам дурак. И что это на него нашло? Куда горше пришлось со старшим братом. Не гляди, что разница всего-то год. Он старший, и весь тут сказ. И по поводу блажи Агапа Дмитрий высказался однозначно. Нечего ерундой маяться.

И плевать, что жалованье там выше. В разведку и лешаки записывались минимум на пять лет. И жениться в течение этого срока им было запрещено. А вот сгинуть там проще простого. Поговаривают, как швед в Новгород припожаловал, так и полковые разведчики начали хаживать к нему в гости. Да только те не больно-то и рады. А потому встречали горячо, свинцом да сталью.

Ладно еще идти служить в дружину. Тут и выбора, по сути, нет, и дело это в прибыток обернется. Потому как жалованье солдату полагалось нешуточное. И всего-то слить бочку пота. Чай, в поле и поболее надрываться приходилось. А вот так, костлявую дразнить… Шалишь!..

В первый же день, как пересекли псковскую границу, их всех провели через две палатки, над которыми развевались белые флаги с красными православными крестами. Отдельно баб и мужиков. Там оказались лекари, которые заставили всех без исключения раздеться.

Убедившись, что никто не принес никакую болячку, всем сделали прививку. Оно, конечно, народ не желал ничего делать. Но разговор был коротким. Либо прививаешься от оспы и получаешь двадцать пять копеек. Либо вот тебе Бог, а вот порог. Угу. После того как наблюдали столбы дыма от сгоревших деревенек да наслушались рассказов беглецов, возвращаться особого желания не возникло.

Вот только, как выяснилось, это еще не все. Всяк мужик от восемнадцати и до сорока годочков должен записываться в солдаты. Поначалу-то народ наотрез отказался. Но доводы опять были весьма убедительные. Солдат брали на полный котловой и имущественный кошт. А кроме того, выплачивалось годовое жалованье в размере десяти рублей восьмидесяти копеек.

Большая сумма для крестьянской семьи. Да что там – огромная. Не всякий земельный надел мог принести такую прибыль. На такие деньги семья могла прожить год, не испытывая нужды.

Опять же, близких никто не собирался выбрасывать на улицу. Всем предоставлялся дом с огородом. Выделялись клин пахотной земли, сенокос, выпас, инвентарь, лошадь, семена и корова. Не бесплатно, само собой. Но выплатить ту задолженность можно в рассрочку, за несколько лет. И служба в дружине – хорошее в том подспорье.

Поползли разговоры о том, что их хотят загнать в долги и похолопить. Но людишки боярина не дремали. Ходили, разъясняли, что это не так. Мол, есть солдатское жалованье, которое легко покроет проживание семьи в течение года. Инвентарь и лошадь с семенами можно не брать. Ну проживут близкие как-нибудь год на служилую деньгу. А там и хозяин вернется.

Да только глупость это все. В Пскове нынче житье совсем иное. В свою пору можно землицу пахать, а в межсезонье – отхожим промыслом пробавляться. Они-то, чай, теперь не новгородцы. Стало быть, могут болотную руду добывать и сдавать на плавильный завод. Тем приработком уж сколько крестьянских семей из кабалы вынулось.

Словом, убедительно речи звучали. И верить хотелось в лучшую долю. А главное, сами люди говорили о том, как все пригоже устроено в землях боярина Карпова и как он ратует за то, чтобы по всей Псковской земле такие порядки установились. Но ведь им-то предлагали осесть именно на его землях. Признаться, выбор не особо велик. Либо так, либо возвращаться под шведа. Некуда им деваться. Нигде их не ждут. Так что надо устраиваться.

– Господин Псков, нешто ослеп ты и не видишь, что происходит? Швед обложил нас со всех сторон и рушит торговлю. А чем мы исстари живем, как не торговлей?

– Антип, а когда ты успел купцом-то стать? – послышалось из толпы вечевиков. – Вроде с утра был из ткацкого конца!

– И был, и есть, и с младых лет у станка стою, – кивая в такт своим словам, подтвердил поднявшийся на помост мужчина средних лет.

– Так а чего тогда печалишься о делах купеческих?

– А как мне не печалиться, как у нас в ткацком конце уж все амбары тканями да парусиной забиты? А канатная мануфактура, а кузнечный конец? Да и иные. Не выкупают купцы нынче наши товары. Потому как девать им его некуда. И иноземные купцы этим летом не больно-то нас посещают. А потому воск, сало, кожа, пенька и иное остаются в Пскове мертвым грузом. Нужда к нам в дом пока еще не стучится. Но то дело времени. Попомните мои слова.

– Ты к чему ведешь-то? Толком сказывай. О том, что дело не к добру и товар в закромах пылится, мы и так ведаем. Чай, не глупые. Какой выход ты видишь? – громко спросил дюжий мужик.

Да оно и понятно. Кузнец по определению не может быть худосочным. Профессия такая, что только сильный и сдюжит. А какое сложение, такая и речь. Этот же вдобавок ко всему еще и представитель кузнечного конца. Нет, понятно, что для лидерства не обязательно выделяться статью и впечатлять трубным гласом. Но люди – они ведь такие. Им не только ум подавай, но и чтобы любо-дорого посмотреть. Чтобы гордость распирала за своего вечевика, мол, эвон какой красавец от нас слово держит.

Лука Демьянович был всем угоден. И статен, и силен, да так, что одним ударом быка повалит, и умом Господь не обидел. И в руках талант имеется. А главное, честен безмерно.

– А говорю я это к тому, господин Псков, что всем вам ведомо. Да только говорить о том опасаетесь. Год уже, как швед пытался пригнуть Псков. И купцов наших в узилища побросали, и войной идти были готовы. А всему причиной боярин наш Карпов.

– Эка тебя занесло. На боярина напраслину решил возвести. Иль есть чем закрепить свои словеса? Ты сказывай. Глядишь, и мы прозреем, – подпустив в голос подозрительности, произнес Лука.

Всем ведомо, что с самого начала кузнец не принял боярина Карпова. И сейчас не приемлет, всякий раз выступая ему в пику. Но не бездумно и голословно, а по надобности и разумению. Предложил боярин станы для кузнечного конца, так кузнец не встал в гордую, неприступную позу, а посчитал и ударил с боярином по рукам.

Да только дела торговые ему вовсе не мешали всякое предложение боярина встречать сомнением и каверзными вопросами. Ох и сильно же нужно было постараться, чтобы убедить Луку Демьяновича в своей правоте. Но коли тот видел, что ошибался, то не чурался признать это прилюдно.

Однако надо заметить, случалось подобное далеко не всегда. И порой он противился до последней возможности, оставаясь при своем суждении. Даже когда вече принимало решение, противное его мнению. Оттого и закрепилась за ним слава извечного противника боярина.

– А чего сказывать-то? И без того все яснее белого дня. Обложил нас швед со всех сторон, – продолжал гнуть свое ткач. – Был у нас речной ход на Москву, так и нет его теперь. Ходили купцы иноземные к нам, дабы свой товар переправить в Русское царство, а нынче и дорогу позабыли. Потому как Карл канал стережет. И от всего этого нам разорение. Пусть и не видите вы его, но то пока. Аукнется нам еще ссора с Карлом.

– Так ты чего предложить-то хочешь, Антип? – спросил кузнец.

– Я так разумею. Ежели Иван Архипович поделится частью своих секретов с Карлом, то и торговые пути откроются. А как он боярин псковский, то в первую голову о народе думу должен иметь. И случись, то ради обчества и своим ему поступиться не грех.

– Эвон ты как загнул. А что, господин Псков, может, выслушаем боярина Карпова? Пусть расскажет вечу, что он о том думает, – обратился Лука к вечу.

– Пусть говорит!

– Слово боярину!

– Облаять да помоями облить всяк может!

– Говори, Иван Архипович!

– Здравия тебе, господин Псков, – выйдя на помост и отвесив степенный поклон, произнес Карпов.

При этом едва сдержался, чтобы не чихнуть. Порывом ветра подняло клуб пыли и бросило в толпу. Задело и его. Засвербело в носу. А вот чихать никак нельзя. Это сразу же ударит по его облику представительного боярина, явив собранию обычного человека. И даром не надо такого. Пусть это республика и все тут вроде как равны, всяк должен видеть и осознавать, что Карпов – один из первых среди равных. Угу. Полного равенства не было никогда и нигде. Даже среди двоих обязательно найдется лидер.