Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

— Профессор, но смогу ли я?

— Сможете, если жить хотите. — Он отпустил мои руки, но так же пристально смотрел в глаза. — Однако вот о чем хочу предупредить. Тут либо то, либо другое. Писателю наркотики противопоказаны.

— Но как избавиться от эффекта привыкания? — Я чувствовал, что наконец-то рассуждаю здраво. Во всяком случае, так мне показалось.

— Все очень просто, — пояснил Кутанин, — хотя простота эта весьма обманчива, поскольку трудно сделать первое усилие. Так вот, стоит вам начать писать, как в самом скором времени почувствуете, что боль куда-то отступает. Чем больше пишете, тем легче становится на душе. Но лишь одно условие: не напрягайте голову, пишите больше от сердца, от своих переживаний… А там, чем черт не шутит, станете известным писателем, прославитесь. И вот в один прекрасный день та женщина прочитает ваш роман… и тут она поймет, кого когда-то потеряла.

— Профессор! Если получится все так, я вам по гроб жизни буду благодарен!

— Ладно, ладно! Еще успеете отблагодарить. — Кутанин еле заметно улыбнулся. — Случится быть в Москве, так непременно заходите. Поужинаем вместе, сходим в оперу…

Ночью, едучи в расхлябанном вагоне обратно к месту службы, под Смоленск, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, я написал первый маленький рассказ. Потом еще и еще. И вот однажды решился и отнес очередной вышедший из-под моего пера рассказик в редакцию газеты. Там его почему-то напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. Вскоре, это было уже в Киеве, я бросил занятие врача и стал писать. И вот, наконец, понял, что пришло мое время. Время покорять Москву…

6

Надо сказать, что политики я прежде сторонился. Не потому, что считал ее чем-то слишком уж заумным для себя. Нет, если бы понадобилось, так непременно б разобрался. Только ведь мне оно совершенно ни к чему. Приобрести политический капитал, влияние на умы сограждан — такой задачи я никогда перед собой не ставил. Другие пусть этим занимаются, если нет таланта. В общем, я старался от политики увертываться. Однако то и дело она настигала меня, брала в свой оборот, иногда ставила в положение безвыходное… По счастью, обошлось. Что-то подсказывает мне — я и теперь как-нибудь от политики избавлюсь. Если бы так!

Где-то в четыре пополудни скорый поезд Киев — Москва вкатился под купол Брянского вокзала. И вот Москва — город надежд, немыслимых свершений. Город, в котором сбываются мечты. Город, в котором я был когда-то счастлив. И в то же время это город моей трагической, загубленной любви. Стоит ли возвращаться сюда, рискуя заново все пережить? Стоит ли заново копаться в прошлом, бродить по знакомым переулкам, вглядываясь в лица окружающих людей? А вдруг мелькнет то самое лицо? Да, жадно вглядываюсь, ищу. Да, все еще надеюсь…

Никак, однако, не пойму, то ли москвичи так сильно изменились, то ли они всегда отличались от иногородних, а я этого не замечал. Смотрю на них и удивляюсь. Куда подевалось их хваленое радушие? Зачем появилась суетливость, какая-то истеричность в их движениях? Зачем и куда они спешат? Даже не знаю, что подумать. Теряюсь в догадках, а в голову закрадывается нехорошее предчувствие — словно бы я не вовремя приехал, словно бы здесь меня никто не ждал. Единственное объяснение в том, что где-то на перегоне между Брянском и Калугой произошло нечто похожее на временной скачок, как если бы по нелепой случайности, помимо своей воли оказался я в машине времени. Только поэтому на моих глазах все это и случилось. Будто увидел то, что предназначено совсем не для меня.

Вот Брянский вокзал. Вот привокзальная площадь и за ней Москва-река. Вроде бы знакомый город, но не могу его узнать! То есть, почему все так, понять нет никакой возможности. Внешне горожане уже совсем не те. Однако новая одежда, прически — это все в порядке вещей. Я бы и сам не прочь надеть кое-что по новой моде. Не удивляют и огромные дома, очень высокие — чтобы рассмотреть их, надо голову задрать. Не смущает и то, что не звенят трамваи, что на улицах совсем не видно лошадей, а извозчики пересели все сплошь на гудящие, рычащие автомобили. Даже каменные ступени, ведущие куда-то в подземелье, даже это меня не может напугать. Говорят, будто бы туда упрятали трамвай. Что тут поделаешь — технический прогресс идет семимильными шагами. Я врач, а не технарь, однако это понимаю. И все же есть сомнение, туда ли я попал? Тот ли это город, в который так стремился?

Взяв извозчика и назвав знакомый переулок, я поспешил закрыть глаза. Нет, у дядьев гостить не собирался — мою измену медицине они, мягко говоря, не одобряли. Я же хотел всего лишь обозреть знакомые места, увидеть дом, в котором жила Кира. Ах, будь что будет! Только бы обошлось без неприятных приключений.

Но не прошло и нескольких минут — автомобиль затормозил. В чем дело? Эй, водила, да ты никак заснул! Я открываю глаза и вижу, что остановились у преграды. Улица перегорожена грузовиками, в кучу свалены доски, старая мебель, с ближайшего сквера волокут деревянные скамьи. Какие-то молодые люди долбят булыжную мостовую и камни сваливают в основание баррикады.

Что тут поделаешь? Расплатившись с водителем, я вышел из машины. Конечно, можно было бы вернуться на вокзал и некоторое время переждать. Но кто знает, надолго ли затянется вся эта бодяга?

Я огляделся. Среди людей, толпившихся вокруг, были студенты и профессора, врачи, артисты, журналисты, инженеры… Так я определил по умным лицам и по тому как бы естественному сознанию превосходства, которое увидел в их глазах. Уж это точно, здесь не было ни рабочих, ни солдат. Здесь были образованные, благовоспитанные люди. И вдруг такой бардак! Совсем как тогда, в октябре семнадцатого года…

Боюсь, мне этого не понять. Граждане, ведь революция вроде бы уже свершилась! Как там у них? Земля — крестьянам, мир — народам… И баррикады на Пресне, и восставший народ — все это было! И вдруг начинается опять… Эй, люди, что, вам делать нечего? Это самое я и хотел сказать, но промолчал… потому что вдруг увидел танк.

Он стоял не у реки, не возле набережной, а позади большого белокаменного дома, около одной из баррикад. Одинокий танк посреди толпы людей. Мне показалось, что пушка его была нацелена в направлении Малой Бронной. Только кому и зачем он угрожал?

Из башни танка показался солдат в комбинезоне, огляделся по сторонам, зевнул и, скрывшись в чреве танка, вновь задраил люк. Танк фыркнул, заработал двигатель, башня повернулась туда-сюда, словно бы выбирая цель… И вновь все стихло. Только кругом бурлила, хороводила неугомонная толпа.

Этот солдат потом мне часто вспоминался. Невольный участник драматических событий, он, видимо, до сих пор не смог понять, зачем посадили его в танк и что он защищал там, на площади, на берегу Москвы-реки, у большого дома.

Я обратился к одному из строителей баррикад:

— Милейший! А не подскажете, что тут делаете?

— Разве не видите? Строим баррикаду.

— Вижу, что строите, но не могу понять зачем.

— Вы, видимо, приезжий. — Он с сомнением стал разглядывать меня.

В свою очередь я тоже не терял времени даром.

Небольшого роста, весьма сердитый с виду гражданин. Одет как заядлый турист — то ли возвращался из похода, то ли собирался в лес, а тут вот такая передряга. На голове защитного цвета панама, на ногах солдатские сапоги. Из прочего обращает на себя внимание аккуратная черная бородка. Серые, чуть водянистые глаза смотрят строго, я бы даже сказал — нахально смотрят, вызывающе. Такое впечатление, что ощупывают сверху донизу, нигде не оставляя свободного места — ни за пазухой, ни в карманах пиджака.

«Дяденька, а я щекотки боюсь!» — так мне хотелось закричать. Однако промолчал, сдержался…

Вот он о чем-то задумался, прикусив нижнюю губу. Видимо, анализирует данные, полученные при поверхностном осмотре. Надо полагать, копался и в моих мозгах, я даже этого не исключаю… А любопытно все же, что он там нашел? Кто знает, может, есть там что-то, о чем я даже не подозреваю.

Итак, судя по всему, моим собеседником был приват-доцент столичного университета, возможно, с философского или, на худой конец, с филологического факультета. Да неужели так уж трудно ответить на вопросы сельского врача?

— И до чего ж дошла наша несчастная провинция! Живут там без газет, без книг, питаются только дикими, непроверенными слухами. И соответственно, в политике ну ничего не понимают, — подвел грустный итог своему исследованию приват-доцент.

— Так объясните… — Я все еще сохранял надежду.

— Как бы это попроще вам сказать… — Доцент брезгливо сморщился, в задумчивости закатил глаза. И молвил так: — Мы, гражданин, защищаем наши идеалы.

— Но от кого?

— Вам это будет сложно понять, — снова задумался, пошевелил губами. — В общем, от тех, у кого другие идеалы.